На правом предплечье я выжег себе стрелу. Под кожей, как ртуть, растекалось чужое пламя. Мне все говорили: стреле предназначен лук, но я не для этого дал ей себя поранить. Металл раскалённый не должен был льнуть к рукам, не должен стрелу был травить, вырывать из тела. Мне все говорили: ты будешь бежать, пока её наконечник себе не отыщет цели — он будет, как пёс, наготове всегда, везде пронзить чье-то сердце, твоё выжечь напоследок.
Я чувствовал привкус металла в любой воде, во сне я упорно бежал по чужому следу. Я высох, как щепка, за пару десятков дней. Я видел весь мир, как смотрел сквозь глазок прицела. На пятой неделе я встал и пошёл за ней, мне вгрызться в чужую горячую плоть хотелось...
... И я стал стрелой. Я не помню, когда и как. Металл, что горел во мне, стал мне костьми и плотью. Я ждал сотню лет, как коснётся меня рука, как чьи-нибудь пальцы пройдутся по оперенью. Я ждал сотню лет, я смогу ещё выждать сто, я жду дня того, чтобы в чьих-то руках согреться.
Я буду лететь через запад и на восток, надеясь однажды вонзиться в чужое сердце.
