Не моя
Пламенем под ладонями кожа твоя горит.
Так прикасаться, кажется, раньше грехом назвали…
Не отстраниться: холодно. Бог нас простит едва ли,
Только сейчас не ангел, а дьявол мне в душу зрит.
Так обнимать – безумие. Да, я сошел с ума!
Так целоваться, кажется, и невозможно даже…
И наплевать, что думают. И наплевать, что скажут.
Мне без тебя не дышится: город большой – тюрьма.
И на кружочек-родинку, что на ключице спит,
Я бы молился, правда, ведь! И на морщинки-лучики,
И на твои глаза. Встреча – спасибо случаю!
Только не жаль. И каяться сердце мне не велит.
Пусть этой ночью темною будешь моей сполна.
Ближе к тебе: гори оно! Вот бы остаться утром…
Совесть молчит, забытая - перестаю быть мудрым,
Но ухожу. Так правильно. Ты не моя жена.
Под тихий бой
Больничная койка и белый свет, и хлорка на языке.
Я крепко сжимаю твою ладонь в холодной своей руке.
Я тихо запястье, шепча, ловлю, считаю украдкой пульс:
«Да что же ты делаешь, ё-моё! Да я без тебя загнусь!»
А сердце натужно хрипит, стучит. Набатом в душе – «Один».
В больнице не запахи – просто муть. Лекарства и формалин.
Приборы мерцают. Ты в забытьи, и дышишь едва-едва…
Давай же, моторчик, давай, рычи! Давай же! А вот и – «Два».
Я душу бы продал: пусть черти жрут лопатою изнутри,
Чтоб только бежал на экране пульс. Давай же! А вот и – «Три!»
Я всё вспоминаю под тихий бой… но нить замерла опять.
Давай же, сердечко родное, пой! «Четыре… Четыре... Пять!»
Давно не молился, не знаю как, но, Боже, ведь ты же есть?
Что хочешь, бери за один удар! Давай же, братишка… «Шесть!»
Больничная койка и белый свет, и хлорка на языке.
Я крепко сжимаю твою ладонь в холодной своей руке,
А руки дрожат, и мысли дрожат… наверное, край совсем.
Да что же ты делаешь, слышишь, брат? А где же шальное – «Семь»?
Небо мое
Все осмеяно и потеряно, что когда-то спасти могло.
А ведь раньше еще не верилось, что и Ангелы Божьи – зло.
А ведь раньше еще надеялись, что хранит нас небесный страж.
Распылен по дороге смелый наш и безудержный тот кураж.
Все растрачено и раздавлено, и течет чернотой из вен.
Сколько раз мы добром оставлены? Сколько раз поднялись с колен?
Сколько раз били в спину крепкую, кто спасти и помочь могли?
Сколько раз своей кровью терпкою мы кормили простор земли?
Но не дрогнул и Ад с треклятыми… и никто не простер крыло!
Только небо мое распятое над пропащей главой цвело…
Шулер
Где Джокер в пустой колоде? На картах ненужный крап.
Уже шулера не в моде, но Джокер – колоды раб.
Где вы, королева-дама? Вам мой поцелуй ли, флирт?
Но карта порой упряма, и жизнь на кону! Убит?
Пиковая, козырная, предавшая игрока…
Ох, дама моя шальная, ох, дрогнувшая рука!
И карты, как птицы в небо, все на пол из рукава,
Мой Джокер, удача – небыль, а истина такова:
Увы, королева-дама – притворщица с хитрецой!
Во власти ее обмана я – первый из мудрецов,
Я – жулик с крапленой картой и козырем в рукаве,
Познавший огонь азарта! А ставок-то больше нет…
Пиковая, козырная… за что ж ты меня в петлю?
Прости меня, Джокер! Знаю, что карты не те краплю.
Почти
«Привет, братишка!»
Почти что полночь…
Почти куранты двенадцать бьют.
Бокал мой тоже почти наполнен,
А в доме нашем почти уют…
Почти что праздник.
Почти что счастлив.
И даже пьяный – вот так, почти.
Возьмешь ли трубку? Звонишь нечасто.
Хоть смс-ку мою прочти.
У нас в Сибири
Почти что лето:
И снега даже не намело…
Темнеет рано. Так мало света,
Тепла немного, да ветер зол.
У нас, ты знаешь,
Почти как раньше,
Сверкает ёлка. Стареет мать:
Тоскует больше и плачет чаще,
Стараясь вида не подавать.
Но только знаю,
Под бой курантов
Она прошепчет в который год:
«Пусть, непутевый, пусть виноватый,
Пусть сын обратно домой придет».
«Привет, братишка!»
Опять отмерит
Кусочек жизни курантов бой.
А я, как прежде, почти не верю,
Что раскидало навек судьбой....
«Ты будь там счастлив
Под фейерверком,
Под этим небом цветных огней».
А мы, как раньше, почти отметим,
Почти семьею. Почти что всей.
