Я стоял на холме — небо плыло над головой,
а по пустоши вдоль верстовых проходил конвой —
он тащил в цепях шваль, грязных пьяниц, воров, убийц.
Рог гнусаво и гулко в бездонную даль трубил.
Капитан был устал и спокоен, усат и сед —
я казался ему не честнее, чем эти все,
не невинней глаза, не открытей мое лицо.
Я вполне из породы мерзавцев и подлецов,
я мошенник из грязных канав за Уайтчапелом, лжец и трус.
Дым тянулся средь вереска, путаясь на ветру.
Я спустился навстречу и тихо спросил: «Куда
ты ведешь свой отряд, что вовеки не знал стыда,
что боится стрелять, но не брезгует задушить?»
Капитан же вздохнул, словно пил за помин души.
- Здесь кого-то ждет плаха, кого-то рывок петли.
А кого-то награда из пуговиц и петлиц
и билет на корабль — от родины далеко,
но не дальше чем в руки лопату и рыть окоп.
А потом... кому пуля, кому и французский штык —
возвратится обратно немного таких как ты,
перетянутых туго в клубок оголенных жил.
Там дорога на город — иди же. Ты заслужил.
Пустошь дальный закат словно кровью своей облил.
Я когда-то без страха сжигал свои корабли.
А потом, в середине незнамо какого дня,
корабли, словно в месть за беспечность, сожгли меня.
И с тех пор я осколок ношу у себя в груди,
и давно в темно-серый мой синий слинял мундир.
Я служил на фрегате величества-короля.
Да, я мичман Джон Рейли, и я умею стрелять.
Знаю как ставить парус, как верно ведется курс.
И я знаю, какая морская вода на вкус.
Я в тот день нахлебался соленым почти с галлон.
Да. Я грязный бродяга. И мое имя Джон.
С мерзлой пустоши линия берега не видна.
Да, я вор и жилец сточных ям городского дна.
Возвращается слишком немного таких как я —
тех, кто носит в груди сумасшествия темный яд,
окровавленный клубень души, оголенный нерв.
Возвращаются вовсе не те, кто был на войне.
Меня звали Джон Рейли. Я умер в объятьях волн.
Джонни — грязный бродяга. Убийца, подлец и вор.
