У нас в деревне жил гончар.
Все звали Санькой. Был он стар
для клички этакой, но что ж –
коль ростом мал и телом тощ…
Картавил. Гладкое лицо.
Влияла водка или что?
Румяное и без морщин,
что очень редко у мужчин…
Он жил в деревне год всего
иль два. Не более того.
Кто дров принес иль щи сварил,
свистульку-уточку дарил…
С улыбкой смутной столик свой
крутил он левою ногой!
И мокрый глиняный сосуд
блестел, вращаясь, весом в пуд.
Тончел и рос он, а потом
в печь уходил! Но суть не в том…
Был влюбчив Саня – смех и грех.
Любил девчат – чтоб выше всех!
И чтоб здоровая была.
Чтоб серьги – как колокола!
Он слал им с глиняной горы
свои звенящие дары.
Записки сочинял в стихах,
глазурью покрывал в горшках…
А женщины, смеясь над ним,
читали мужикам своим.
Конечно, Саню иногда
лупили. Но ведь как вода!
Лупи ее шестом, рукой –
течет себе, течет рекой!..
Так вот к чему я речь веду –
на третьем иль втором году
исчез наш Санька, наш гончар,
пропал под гнетом женских чар.
Был слух – что тут прошла одна
из деревушки Борона,
два метра росту, дивный стан,
красавица, в глазах – дурман.
И Санька приглянулся ей
неясной дерзостью своей.
И он за ней – как колобок.
И не вернулся… Милуй бог!
Сто кринок красных и горшков,
кувшинов, прочих пустяков
колхоз раздал всему селу,
а малышне нашлось в углу –
свистулек, дудочек, чудес –
игрушек разных – целый лес!
И уж как начали свистеть
мальчишки в глину, клен и медь,
в дуделки, пикалки, манки,
что птицы вдруг из-за реки
огромной тучей, голубой,
зеленой, алой, золотой –
как налетели на село,
и как запели, как пошло!..
На жердочках, на ворота«х,
на стрехах, окнах и коньках
сидели и пищали враз –
как будто спрашивали нас –
кто вызвал?
Ну, а Санька – он
был счастлив, нет ли, а умен…
И жаль мне только – до сих пор
не знаю, где его костер,
где варят щи из топора
жена и дети гончара…
1976
