Новосибирская элегия

…И ощущенье снятого запрета

Происходило от дневного сна,

И главный корпус Университета

Шумел внизу, а тут была она,

Была она, и нам служила ложем

Гостиничная жесткая кровать,

И знали мы, что вместе быть не можем,

И мне казалось стыдно ревновать.

Нет, я не плачу по чужой невесте,

Которую любил, на миг украв, —

А то, что мы заснули с нею вместе,

Мне в самом деле не давало прав.

…Потом была прекрасная прохлада

И сумеречно-синее окно,

И думал я, что, в общем, так и надо,

Раз ничего другого не дано —

Ведь если нет единственной, которой,

И всякая любовь обречена…

Дождь барабанил за квадратной шторой,

Смущаясь неприступностью окна,

На коврике валялось покрывало,

И в этом был особенный покой

Безумия, и время застывало,

Как бы на все махнувшее рукой.

И зыбкий мир гостиничного крова,

И лиственные тени на стене —

Божественны, и смысла никакого,

И хорошо, тогда казалось мне.

Тогда я не искал уже опоры,

Не выжидал единственной поры

И счастлив был, как жители эпохи,

Которая летит в тартарары.

…Чего уж тут, казалось бы, такого —

Дождь заоконный, светло-нитяной,

И создающий видимость алькова

Диван, зажатый шкафом и стеной?

Мне кажется, во времени прошедшем

Печаль и так уже заключена.

Печально будет все, что ни прошепчем.

У радости другие времена.