На ухо мне наступил медведь силлаботоники,
а на Москву — зима.
Некоторые пишут дневники и хроники,
острой страдают болью силовики и хроники,
прочие просто сошли с ума.
Я априори к прочим принадлежу, и, кажется,
в данном карассе адепты лирики состоят.
Что еще примет в морозы, если не снежная кашица,
бабу, упавшую с воза? Кто по наклонной катится
плоскости с горки, в которой спрятан не клад, но ад?
Лирика, из объятий первой любви выскальзывая,
вроде живого мамонта ходит в снегах Воркуты.
Что вы имеете против лирического высказывания?
Киски потратят на вискас творческие искания.
Писком кончают выхолощенные коты.
Я не хочу рифмовать, я убегаю от Медного
Всадника, потому что я —
тоже наполеон.
Мраморный лев сугроба полон здоровья отменного,
скифского чистого золота, Китежа внутривенного,
всплывшего в Китай-городе: я — это он.
Если твержу об “я”, много во мне объятого
происками Уитмена, ритмом падучих звезд,
рыком последнего тигра, усатого-полосатого,
лешего волосатого, ибо довольно патово
нынче живу, поглядывая на погост.
Помнишь, там были гости, погащивали, торговали,
храм осенял нас и верил в то, что похерили мы.
Нет, мы не сеяли хлеб, в кузне фантомы ковали,
нос в никуда совали,
настропаляясь на рифму типа тюрьмы — сумы.
Милая, это про нас. Милая, нас немного,
ты да я,
а поскольку
я — это просто ты,
я возлюбил сейчас белого единорога,
рог упирается в Бога,
изображая гору, посеребрив кусты.
2008
