Давным-давно, во времена нищеты и голода, по всей стране водились волки.
И вот однажды на хутор Капелу пришел волк и напал на овец.
Проснулись утром хуторяне, глядь, а курчавые овечки и ласковые ягнятки лежат на лугу мертвые, и кругом разбрызгана кровь — всех волк загрыз, ни одной не оставил.
Худшего несчастья для бедных людей невозможно и представить.
Ах, как горевали, как плакали обитатели Капелы!
Как проклинала вся округа кровожадного убийцу!
Мужики собрались и с ружьями, с ловчей сетью отправились на охоту, выгнали зверя из логова и поймали в сеть.
Там волку и смерть пришла.
Поделом ему, злодею.
Не будет больше овец губить!
Да только плохое это утешение: пропали овечки — назад не воротишь!
Ужасное горе случилось в Капеле.
Больше всех горевали двое: дедушка да внучка
Мария, самый старый и самая малая из обитателей Капелы.
Сели они на пригорке позади овчарни и заплакали.
Сколько раз они любовались отсюда овечками, которые паслись на лужайке, и всегда все было тихо и спокойно, никаких волков в помине не было.
Все лето каждый день дедушка и внучка приходили сюда: дед грел на солнышке старые косточки, а
Мария строила среди камней игрушечные домики и слушала дедушкины рассказы.
Дедушка много сказывал такого, про что знают только старые люди.
Про хульдру — чешет хульдра золотым гребешком свои длинные волосы, а сама спину закрывает, потому что сзади она пустотелая; и про эльфов сказывал дедушка — к эльфам близко не подходи, эльф дохнет на тебя, порчу наведет; еще сказывал дедушка про водяного — водяной живет в речном омуте и на арфе играет; от дедушки узнала
Мария про троллей — тихо бродят тролли в лесной чаще; и про подземных жителей — эти прячутся в глубоких норах, и даже и имя их нельзя произносить вслух.
Обо всем этом и толковали дедушка и внучка, сидя за овчарней, — старый да малый всегда друг к другу тянутся.
Иной раз дедушка говорил
Марии заветный стих, такой же древний, как хутор Капела:
Стук-стук-постук!
Для овечек тучный луг.
Сколько было — столько есть.
Тучек на небе не счесть.
В такт этим словам дедушка ударял посохом о землю, а под конец подымал его над головой, чтобы
Мария поглядела, как в вышине пасутся тучки; поэтому, дескать, небеса хранят всех овечек и ягнят, которые живут в Капеле.
Но сегодня дедушка со
Марией оба плакали, потому что нынче никак нельзя было сказать «сколько было — столько есть», овечки погибли все до единой, и небеса, хоть и пасутся на них тучки, не уберегли земных овечек и ягнят от волка.
— Кабы живы были овечки, мы бы их завтра стригли, — сказала
Мария.
— Да, кабы живы были овечки, — вздохнул дедушка, — мы бы их завтра стригли.
Стрижка овец была для Капелы праздником.
Конечно, для овец и ягняток никакой радости в этом не было, зато радовались
Мария с дедушкой и все остальные обитатели хутора.
Сначала на холм возле овчарни притаскивали большую бельевую лохань, потом доставали большие овечьи ножницы, которые в остальное время висели на стене в сарае, а мама
Марии выносила из дому нарядные красные ленты, которые она соткала своими руками, — этими лентами овцам опутывали ноги, чтобы не разбежались.
Потому что овцы трусили и не хотели купаться в лохани, им не нравилось, когда их связывали и переворачивали вверх ногами, им неприятно было прикосновение холодных железных ножниц.
И они совсем не желали расставаться со своей мягкой, теплой шубой для того, чтобы обитатели Капелы могли сделать себе зимнюю одежду.
Овцы отчаянно блеяли у дедушки на коленях, не понимая, зачем их стригут.
Дедушка всегда сам стриг овец, никто не умел так ловко управляться с ножницами.
А пока дедушка стриг,
Мария держала голову ягненочка и пела ему песенку, которой выучилась у дедушки:
Ох ты мой ягненок,
Бедненький малыш!
Ах, бедные ягнятки!
То, что с ними теперь случилось, было куда страшнее.
Волчьи зубы злее, чем ножницы, а обливаться собственной кровью, конечно, гораздо хуже, чем искупаться в большой лохани.
— Никогда уж, наверно, не будет больше овечьей стрижки в Капеле, — сказала
Мария.
Но, как говорится, поживем-увидим...
Наступил вечер.
Дедушка уже отправился спать в свою каморку, но вдруг спохватился, что забыл где-то свой посошок.
— Остался, поди, лежать за овчарней, — сказал дедушка. — Сбегай, внученька.
Да смотри, поторопись, чтобы похлебку без тебя не съели.
Дело было уже к осени, и когда
Мария пустилась бегом за дедушкиным посохом, на дворе начинали сгущаться сумерки; кругом было тихо-тихо, нигде ни шороха.
Странное чувство охватило девочку, ей вдруг сделалось очень страшно.
Вспомнила она тут все, что слыхала про хульдру и троллей, про эльфов и водяного и про подземных жителей.
И начало ей всякое мерещиться.
Скирды хлеба в поле чернели так угрюмо!
Никак это тролли?
Сейчас подкрадутся неслышными шагами!
Вот плавают над лугом пряди вечернего тумана.
Нет!
Это эльфы потихоньку слетаются все ближе, чтобы дохнуть на девочку и навести порчу.
А хульдра в лесу!
Не она ли затаилась среди деревьев?
Так и зыркает огненными очами на девочку, которая вздумала одна бродить среди ночи!
А что затевают подземные жители?
Те, кого нельзя называть по имени?
Но за овчарней на пригорке, на том месте, где сидел дедушка, нашелся его посох.
Мария подняла его с земли и, едва почувствовала в руке гладкое дерево, как сразу перестала бояться.
Присела
Мария на камушек и снова окинула взглядом поле и луг, лес и усадьбу.
Увидала девочка, что в поле стоят скирды, из которых потом намолотят хлеб, увидала, как на лугу, колыхаясь, подымается вечерний туман, как чернеют в лесу деревья, увидала, как светятся в доме окошки, озаренные изнутри приветливым пламенем очага: и всё это — милая, родная Капела — тут уж все страхи
Марии точно рукой сняло.
Даже камень, на котором сидела
Мария, был частью Капелы.
Лисьим камнем называл его дедушка, потому что под камнем в земле была дыра.
Дедушка говорил, что это — лисья нора, но никто на хуторе уже не помнил, чтобы тут когда-нибудь водились лисы.
Мария подумала про лису, вспомнила про волка, но нисколько не испугалась.
Она подняла дедушкин посох и постучала по земле, точно как дедушка.
А потом взяла и сказала старинный стих, такой же старый, как хутор Капела:
Стук-стук-постук!
Для овечек тучный луг.
Сколько было — столько есть.
Тучек на небе не счесть.
И вдруг в тот же миг что-то произошло.
Откуда ни возьмись, появился перед
Марией маленький человечек, весь сумеречно-серый и смутный, как вечерний туман.
И глаза у него были старые-престарые, как земля и камни; и голос был старый, словно журчание воды в реке или шорох ветра.
Старичок заговорил так тихо, что
Мария еле различала его слова.
— Кончились все овечки, — бормотал он, — кончились овечки, и Стук-постук кончился.
Не будете барабанить у нас над головой.
Кончились ваши овечки!
После этих слов
Мария поняла, что перед нею стоит один из подземных жителей.
И тут ей стало так страшно, так страшно, как никогда еще не бывало!
Она не могла ни слова сказать, ни пальцем пошевелить — так и застыла, сидя на камне, и только слушала шепот и бормотание.
— Сама говоришь:
Сколько было — столько есть»!
И вот и нету у тебя овец, были да сплыли!
Мы видали ночью, как их волк всех придушил.
Но если ты обещаешь, что не будешь делать Стук-постук, тогда я дам тебе новых овец.
Мария вся дрожала от страха, но услышав, что ей дадут новых овец, разом перестала дрожать:
— Ты и взаправду дашь мне новых овечек?
— Дам, если сама за ними придешь, — ответил серый человечек.
Не успела
Мария опомниться, как человечек снял ее с Лисьего камня будто пушинку, откатил камень в сторону, а потом подхватил девочку, и они провалились в темный подземный лаз, такой длинный, что, казалось, конца не будет этой дороге, она тянулась, точно долгая черная ночь, и
Мария подумала:
Вот уж никогда не видала таких лисьих нор.
Верно, смерть моя пришла!»
И вот она очутилась в подземном царстве.
Там, где дремлют окутанные сумраком дремучие леса, где ветер никогда не колышет ветвей, где густой туман неподвижно висит над сумрачными водами, в которые никогда не заглядывают ни солнце, ни луна, ни звезды — там вечно царит первозданная древняя тьма, и там в глубоких пещерах и гротах живут подземные жители.
Но сейчас они все вылезли из своих нор и толпою теней окружили
Марию.
Седой старичок, который привел
Марию в подземное царство, сказал подземным жителям:
— Мы дадим ей овец — столько, сколько у нее было.
А ну-ка, овцы!
Сколько вас волк задрал — все идите сюда!
И тут
Мария услыхала, как зазвенели колокольчики, смотрит она и видит — выходят из лесу друг за дружкой овечки и ягнятки.
Только не беленькие, как в Капеле, а серые, и у каждой овцы за ушко подвешен золотой колокольчик.
— Забирай своих овец и возвращайся в Капелу, — сказал серый человечек.
И тут все подземные жители расступились, чтобы пропустить
Марию и ее овечек.
И только одна женщина не сошла с дороги.
Стала и стоит перед
Марией — серая, словно тень, и старая, как земля и камни.
И вот женщина-тень берет в руку русую косу
Марии и шепчет:
— Какая ты беленькая, какая светленькая!
Красавица моя, солнышко!
Давно я мечтала о такой девочке.
Потом женщина-тень ласково провела невесомой рукой по лбу девочки, и в тот же миг
Мария позабыла все, что раньше любила.
Позабыла она про солнце, про луну и звезды, забыла голос родимой матушки, забыла имя отчее, забыла милых братцев и сестричек, забыла дедушку, который качал ее на руках, — никого больше не помнила
Мария, вся Капела в один миг сгладилась в ее памяти.
Одно только и запомнила девочка, что стала она хозяйкой овечек с золотыми колокольчиками.
И начала
Мария гонять овечек в дремучий лес на пастбище и водить на водопой к сумрачному озеру, а самого маленького ягненочка она брала на руки и укачивала, напевая песенку:
Ох ты мой ягненок,
Бедненький малыш!
Эти слова девочка помнила; а когда она пела, ей почему-то казалось, что и сама она маленькая овечка, отбившаяся от дома, и порой
Марии случалось тогда всплакнуть.
Но она все про себя забыла и не знала, кто она такая на самом деле.
Ночевать девочка приходила в пещеру, где жила женщина-тень;
Мария звала эту женщину мамой.
Овечек она тоже приводила на ночь в пещеру и укладывала спать рядом с собой, ей нравилось слушать, как в темноте позванивают их колокольчики.
Сменялись дни и ночи, проходили месяцы и годы, а
Мария все пасла своих овечек в сумрачном лесу, мечтала да пела песенки на берегу сумрачного озера, а время все шло.
Безмолвная тишина царила в подземном мире.
Ни звука не слышала тут
Мария, кроме собственного тихого пения да тонкого звона золотых колокольчиков; разве что иногда над сумрачным озером, куда она приводила на водопой своих овечек, вскрикнет в тумане какая-то птица.
И вот однажды сидела она в забытьи на бережку, глядела, как пьют овцы, и задумчиво черпала рукой воду.
Как вдруг раздался такой грохот, что все кругом вздрогнуло, всколыхнулись сумрачные воды; потом раздался голос, такой громкий, что все деревья в сумрачном лесу приклонились к земле, и на все подземное царство прогремели старинные слова, такие же старые, как хутор Капела:
Стук-стук-постук!
Для овечек тучный луг,
Сколько было — столько есть.
Тучек на небе не счесть.
Мария вздрогнула и точно проснулась.
— Слышу, дедушка!
Слышу!
Я — здесь! — закричала она.
Тут же она опамятовалась и все припомнила.
Вспомнила дедушку, вспомнила голос родимой матушки, вспомнила имя отчее, вспомнила, кто она такая, и поняла, что родной дом ее на хуторе Капела.
И вспомнила
Мария, что она живет в плену у подземных жителей в том темном царстве, где не светят ни солнце, ни луна, ни звезды.
И вот пустилась
Мария бежать со всех ног, а овцы и ягнята за ней; казалось, что серая речка течет следом за
Марией по сумрачному дремучему лесу.
А подземные жители, услыхав грохот и громкий голос, вылезли из своих пещер и гротов и злобно зашептались, а глаза у них почернели от злости.
Все смотрели на
Марию и бормотали все громче и показывали пальцем на девочку.
И тогда серый старичок, который привел сюда
Марию, кивнул головой.
— Пускай поспит в сумрачном озере, — пробормотал он. — Не будет нам тишины и покоя, покуда ее род живет в Капеле.
Пускай она поспит в сумрачном озере.
И сразу же подземные жители, словно тени, обступили
Марию, и схватили ее, и повлекли к озеру, над которым стелился густой туман.
Но тут женщина, которую Стина звала своей мамой, вдруг как закричит во весь голос!
Никто еще не слыхал в подземном царстве такого крика.
— Красавица моя! — кричала женщина-тень. — Солнышко мое!
Она ворвалась в толпу и обхватила
Марию своими легкими руками.
Посмотрев на подземных жителей почерневшими от гнева глазами, она крикнула им срывающимся голосом:
— Только я сама, и никто другой, уложу мое дитя спать, когда настанет время!
Она подняла
Марию на руки и понесла к озеру, все подземные жители стояли молча и ждали.
— Пойдем, красавица моя! — бормотала женщина. — Пойдем, спать пора!
Над озером клубился туман.
Едва женщина вступила в него, он густой пеленою обвил ее и девочку.
Но
Мария заметила, как внизу под ногами блеснула вода, и с тоской подумала:
Ох ты мой ягненочек, не видать тебе больше Капелы!»
Но женщина-тень, которую
Мария звала мамой, погладила ее легкой рукой по головке и шепнула:
— Беги вслед за овечками, красавица моя!
И
Мария очутилась совсем одна, в густом тумане не видно было ни зги, только впереди звенели золотые колокольцы, и девочка шла за ними.
Колокольчики вели ее сквозь мрак и туман, она шла долго-долго, сама не зная куда, и после долгого пути вдруг почувствовала под ногами траву, короткую общипанную овцами травку, какая бывает на выгоне.
Вот уж не знаю, куда я попала, — подумала
Мария. — Но трава тут растет такая же, как у нас дома».
В тот же миг туман пал росою и девочка увидала месяц.
Месяц светил над хутором Капела, он как раз выглянул из-за крыши овчарни.
А на Лисьем камне сидел дедушка и держал в руках своих посох.
— Где же ты так долго пропадала? — спросил дедушка. — Пойдем скорее домой, пока похлебка не остыла!
Но тут он замолчал.
Потому что увидел овец.
Красивые белые овечки паслись на лугу вместе с малыми ягнятами, дедушка ясно разглядел их на лугу в свете месяца и услышал нежный звон колокольчиков.
— Вот уж правда, старость — не радость, — сказал дедушка. — У меня в ушах звенит, и я вижу овец, которых загрыз волк.
— Это не те овцы, которых волк загрыз, — сказала
Мария.
Тогда дедушка посмотрел ей в глаза и понял, где побывала
Мария.
Тот, кто побывал у подземных жителей, на всю жизнь остается меченым.
Даже если ты пробыл там ровно столько времени, сколько надо, чтобы похлебка сварилась и месяц успел подняться над овчарней, метка все равно останется у тебя на всю жизнь.
Дедушка поднял
Марию на руки и посадил ее к себе на колени.
— Ох ты мой ягненочек, — сказал дедушка. — Сколько же времени ты пропадала, бедная овечка?
— Много месяцев и много лет, — ответила
Мария. — И если бы ты не позвал меня, я бы там и осталась.
Но в старых дедушкиных глазах светилась радость при виде овечек.
Он всех пересчитал и убедился, что их столько же, сколько сгубил волк.
— Похоже, что в Капеле все-таки будут стричь овец, — сказал дедушка
Марии. — Похоже, что надо мне с вечера наточить овечьи ножницы.
Если, конечно, лунные овечки — твои.
— Мои они, чьи ж еще! — сказала
Мария. — Сейчас они беленькие, а были серые, когда мне их дали...
— Тсс.
Молчок! — перебил дедушка.
— Дали те, кого нельзя называть по имени, — закончила
Мария.
Месяц все выше поднимался над крышей овчарни и озарил своим светом луг, на, котором паслись овцы и ягнята хутора Капела.
Дедушка взял свой посох и постучал по земле:
Стук-стук-постук...»
— Тсс!
Молчок! — остановила его
Мария.
И шепотом, дедушке на ушко, сказала стих, который был так же стар, как старинный хутор Капела:
Стук-стук-постук!
Для овечек тучный луг.
Сколько было — столько есть.
Тучек на небе не счесть.
