Ни парковок, ни станций, ни фар, ни людских голосов — на закате садилось два солнца, а то не к добру. Разъедает пустые глаза слишком крепкий посол. Плавникам не сдаются опоры небесных запруд, цепко держатся сте́нами снеговорота и льда и скулят голосами испуганных волчьих кутят, не дождавшихся мамки, чью шкуру охотник продал; шепчут мне сквозь пургу: «Эти земли не раз освятят». Давший клички смертям, звал мою милосердной и лгал, наживив на крючок, что любого в покой заберут. Наждаком раздирает неправедно-белая мгла, звёздный хариус бьётся вдоль северо-западных струй.
Рыбий хвост задразнился просветом в метельном бельме, в прозревающих высях увёртливый всполох блеснул. Шанс ловлю вхолостую, содрав чешую полумер.
Померещилось. Вымешан верх одинаковым дну.
Холод силы забрал. Обронила одно из имён. Откликалась не то на Подарок, не то на Маяк. Вот бы звавший не вспомнился, ладно, а просто не мёрз. Вот бы спичку, согреться мечтой, что я чья-то моя. Роговицы без век не пускают ни в дрёму, ни в сон, оттого вой буранов и вьюг убаюкать спешит, оттого в миражи посылает и блёсен, и солнц...
Кровь тровантами рвёт оболочку застывшей души: я кричу, разгораясь костром, я прошу отменить эту боль, не признав долгожданного сердцем тепла. На пороге стою, порываясь назад... Только нить между душами — крепкий титановый сплав
