Москва, Тихвинский переулок, дом 11
В этом доме жил замечательный поэт, мастер Литературного института Владимир Иванович Фирсов, которому принадлежит самое краткое напутствие молодым поэтам «Деточка, видишь белый листик – не пачкай»
Несколько лет назад, уже после смерти Владимира Иваныча Фирсова встретил я в центре Москвы Наташку - свою однокурсницу по Литинституту.
Двадцать лет почти не виделись. Она обабилась как-то, но вместе с тем похорошела. Ничего не осталось капризной актриски и фотомодели которую я в расцвете студенческого романа звал «Хрустальной Дурандот». В глазах – миндалевидных синих омутах – пропала искрящаяся чертовщинка, сшибавшая, бывало, наповал и тупых спортсменов охранников и многомудрых профессоров. Она пришла в литинститут немного поучившись в ярославском театральном, знаменитом Волковском училище и прекрасно разыгрывала то трагическую героиню, то киплинговскую кошку.
На третьем курсе , помнится, задело этими искорками и меня. Увел ее у мальчика-мажора. Правда, через пол года бросил. А может она меня… Только и успел научить богемную белоручку пельмени варить. А то все у нее получалось, что «мышки снова шубки растеряли»…
Об этом мы долго смеялись в ресторанчике на Плющихе, где бывшая вегетарианка умело разделывала мраморное мясо. Располнела тростинка, а судя по тачке и шубке удалось-таки рябинушке к дубу перебраться. Впрочем это пошло ей на пользу. Округлившееся личико сгладило острые скулы а огромные восточного разреза глаза, хоть и потемнели, утратив васильковую синеву, но наполнились изнутри каким-то спокойным и ровным светом, какой бывает у любящих матерей. А может это она на меня, на юность нашу пиитическую смотрела, как на любимого ребенка – не знаю.
Впрочем о делах семейных мы как-то не говорили. Больше дурачились, так, будто ей снова девятнадцать, а мне всего-то двадцать шесть. Я рассказывал ей сплетни про однокурсников – тех немногих, кто остался еще в литературе или нашелся в фейсбуке. Правда я быстро понял, что ей не особенно это все интересно и она совсем не жалеет что «в связи с положением мужа» не заводила аккаунтов в социальных сетях.
Казалось, что студенческое прошлое несостоявшейся актрисы, несостоявшейся поэтессы, вовсе ее не задевает. И лишь под конец случайного нашего обеда, когда она стала все чаще поглядывать на совой айфон, она вдруг сказала:
- А, знаешь, смешно. Я сейчас заберу сына от репетитора по математике и повезу к литератору. И вот именно сегодня, как знала прихватила ему показать вот это…
И она вдруг достала из сумки потрепанный томик Квятковского. Этот «Поэтический словарь» - настольную книгу поэта на все времена я узнал сразу. Когда-то и у меня был такой же пока я не подарил его Илюше Стечкину – вроде как ученику от учителя…
- Такой же да не такой, - сказала Ноташка. – вот посмотри, тут на каждой страничке пометки нашего мастера. Вот вы с Максом у него в любимчиках ходили, а этот словарь он подарил именно мне. Вот сейчас сын стихи пишет. Он все равно поступит в МГИМО, а поэтом и на старости лет еще стать успеет.
И тут зазвонил айфон. Она расплатилась за нас обоих и убежала, чтобы отвезти своего сына от математика к литератору. И я не успел ей сказать, что нельзя стать поэтом на пенсии, Что искусство, это не замуж сходить. Что поэт это призвание с молодых ногтей и на всю жизнь, что так могут рассуждать только неудавшиеся актриски и поэтески…
Потом я понял, что это простая зависть. Не к ее тачке и золотой кредитке, а к этому зелёному томику в потрепанном переплёте. «Поэтический словарь» Квятковского с пометками Владимира Ивановича Фирсова на полях. Мастера, которого уже ять лет нет с нами и не спросишь уже: «Почему?».
Под вечер, когда я уже хорошенько залил расстроенные чувства, в нижней буфет ЦДЛ заглянул Евгений Рейн. В Литинституте я у него не учился, хотя заглядывал пару раз и на его семинары. По традиции он снова узнал меня наполовину. Ровно настолько, чтобы не вспомнить сразу, как меня зовут, но твердо вспомнить, что я с радостью метнусь за графинчиком водки.
Вот под графинчик и бутербродик с рыбкой я и поведал старому мастеру про подарок его коллеги.
- Знаешь, - сказал Евгений Борисович, - это у Фирсова был такой педагогический прием. Он этих словарей раздарил студентам штук сто, наверное. И все с пометками на полях. Но с разными – для конкретного своего ученика и его недостатков. Он выбирал себе студента – середнячка, не совсем бездарного, но и не поэта. Такого, чтобы хоть со словарём, но научился бы стихи неплохие писать. Из вашего семинара такой еще есть у Луврикова. Я сам видел, как он Есину гордо показывал. На кафедре творчества все долго смеялись.
Я тогда успокоился. Гордился даже. Правда ведь, Макс Замшев, мой друг и главный фаворит на нашем семинаре, тоже такого подарочка не получил.
А потом я вспомнил историю своего словаря. Мне двадцатилетнему дембелю, еще до поступления в Литинститут подарил «Словарь Квятковского» мой первый учитель, прекрасный, но малоизвестный поэт Владимир Топоров. Володе же этот словарь еще в Великом Новгороде подарил его наставник известный журналист "золотое перо" газеты «Труд» Василий Натыкин… Я вот Илюхе Стечкину передарил…
Может и нечем тут хвастаться, и Фирсов для меня словарика не заготовил просто потому, что у меня такой уже был?
