Од

ОД

ОД – невесомое вещество или сила, коей приписывают все явленья, не подходящие под свет, тепло, электричество, гальванизм и магнитность.

В. Даль. "Словарь живого великорусского языка"

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Берсентьев Сергей Александрович. Седой, полный, несколько потрепанного вида мужчина лет 50–58.

Ланская Вера Николаевна. Дама хорошо пожившая, и это сразу заметно. Одета по моде пятилетней давности; все вещи дорогие, но с историей. Несмотря на возраст, сохранила в движениях грацию и некоторую нарочитую томность. Пока это еще не смешно. Очень умна и хитра, но иногда не умеет вовремя остановиться и легко может запутать и обхитрить саму себя.

Егерь. Молодой человек лет 27, никак не старше. Что такое Егерь – фамилия или кличка, он сам, должно быть, забыл. Отчаянно некрасив и совершенно не умеет себя вести; непонятно, что в нем находят женщины, однако он популярен и был бы еще более популярен, если бы перестал стесняться своей репутации. Производит впечатление сильного и решительного человека, что при его феноменальной глупости несколько раздражает.

Арина. Девушка 25 лет, фигуриста, темноволоса, что называется, на любителя. Черты лица привлекательные, но несколько вульгарные.

Панин Павел Николаевич. Высокий, лысеющий человек с внешностью умного бухгалтера. Председатель Правления нашего тайного Общества. Лет около 45.

Прохоров Михаил Филиппович. Старинный знакомый и конфидент Берсентьева.

Прохорова Марья Афанасьевна. Его мать.

Шаповалов. Член Правления тайного Общества.

Семенов. Член Правления тайного Общества.

Гурин. Член Правления тайного Общества.

Хор.

Действие происходит в Москве примерно в наши дни, может чуть позднее.

На правой стороне сцены, на некотором возвышении, находится хор. Он практически не виден во время основного действия. Свет направляется на него во время прологов, интермедий и эпилога. Общается с хором только Берсентьев. При этом он не обязательно подходит близко к хору, но они всегда освещены единым светом (находятся в одном световом пятне, на одной, так сказать, оптической линии).

ЧАСТЬ I

ПРОЛОГ

Корифей

Время течет, истекает страны моей; из вариантов

будущего исчезают день за днем сколько бесславных

или бессильных решений, бескровных – одна остается

с разным врагом, друг на друга война и раздел по итогам.

Что на окрайнах оружье стреляет – так это привыкли.

Наша ли это земля, где ни власти законов, ни власти

даже тиранской, продажной, безумной, проклЯтой нет русской?

То, что начертано в картах, – портрет страны явно пристрастный.

Надо ль участвовать в деле дурном и бессмысленном, деле,

только способном приблизить и так роковые событья,

совесть досужую тешить? Где сверх всяких смыслов надежда

путь дуракам освещает – пожертвовать ли интеллектом?

Вблизь подходил я к дельцам и брезгливо от них отдалялся,

чувствовал стыд так и этак – за глупость и за безразличье

к Родине. Тайные общества мне всё смешными казались.

А посмеялась сполна надо мною судьба моя, злобно и нагло.

Час мой пришел в эту муть окунуться – встрепать себе нервы

и понимать легкомысленным образом судьбы России.

Голову в деле сложить поделом было б, только на шее

крепко сидит. Мне другие возможности смерти понятней…

На сцену выходит измученный бессонницей Берсентьев. Он держится за сердце. Скорее притворяется, чем действительно что-то серьезное.

Берсентьев

Так можно помереть: давленье прыгает,

вибрирует пульс; капли в чашку капаю,

водою кипяченой разбавляю, пью,

но в действенность не верю – это ритуал,

бессмысленный, бессонный; я смотрю в окно

на зимний двор, заставленный машинами,

деревья бьют ветвями, машут мерзлыми –

как нищенски и жалостно, как скучно все…

Стою курю в кальсонах, в майке трепаной;

от холода познабливает, сквознячком

рассохшиеся окна плоть подбадривают,

холодный чай плескаю в кружку, черный пью.

Вся жизнь, в одной квартире проведенная,

наваливается на плечи, долгая, –

и тени бродят и разочарованно

на сына смотрят. Мне б отсюда выбраться,

мне б в переезд за тридевять земель езжать…

И что меня тут держит, что не трогаюсь…

Другие в моем возрасте смирней, седей,

воспитывают внуков, во главе стола

глаза мозолить детям помещаются

и рассуждают веско в своей тупости,

уверенности – мне не подошла бы роль…

Насколько ж лучше жизнь моя презренная,

издерганная похотью и рвением

служить стране. Под этой битой внешностью

есть сердце молодое… Остается так,

как тридцать лет назад… возможно, сорок… да…

Освещение сцены меняется, и становится виден хор.

Берсентьев (обращается к хору)

Я думал: время мое прошло,

кончена жизнь моя,

а то, что осталось, не тяжело

будет дожить, в края

вечные намереваясь в путь

двинуть по холодку, –

не тут-то было: где повернуть,

усталому ходоку

нашлись развилки. Я с их камней

только и прочитал

проклятья тем, ктО

наяву, во сне

выборы выбирал,

взвешивая, что одна беда

против другой беды,

чтоб обе взять, чтобы ни стыда,

ни жалости – врозь следы.

Хор

СТРОФА 1

Ходит-бродит по стране

мать-гражданская-война –

пока тихо, как во сне,

только ждет свой час она.

Тропы тайные ее

круги узят, всё к жилью

ближе, ближе – вой, вытье,

страх собачий узнаю.

АНТИСТРОФА 1

Я пойду, я встану в строй

в ближний, чтобы не плутать,

увлекусь твоей войной –

хуже мачехи ты, мать.

Кто за этих, кто за тех,

кто за самоё страну!

Слышь России тихий смех:

"Прокляну всех, прокляну".

Корифей

Всякий занесен в ее списки,

глазами рыскаю – вот он,

Сергей Берсентьев,

дата пока одна –

черным ли, красным шрифтом

писать тебя, друг мой ситный,

посеревший от страха пивень

с пегими волосами?

Сам-то как думаешь?

Берсентьев

Что вы такое – память моя

или дурные сны?

Месяц над домом, свой свет лия,

блеском играл блесны.

Как зачарованный – очи вверх –

стою на месте, гляжу –

и рвусь за целью, и целью смерть

вижу, к ней путь держу.

Хор

За разговорами вся прошла

жизнь и еще пройдет.

Город Москва вся белым-бела,

третюю ночь метет.

Берсентьев

Что вы такое – гибель моя

или спасенье мне?

Из хора выходит Женщина.

Женщина

Гибели нет, только ты да я

в этом глубоком сне.

Берсентьева аж подбрасывает от этого голоса.

Берсентьев

Ты как, пришедшая сюда порой смутной?

Женщина

Не бойся, я вдали, меж нами есть версты.

Берсентьев

Да что ж такое эта ночь – кругом страхи!

Женщина

Я – сон твой; иль не рад в ночи меня видеть?

Берсентьев

На этой кухне, в тесноте ее – помнишь?

Женщина

Ты потерпи – еще я облекусь плотью.

Освещение меняется, и хора снова не видно.

Берсентьев

Я, может, и засну, такими страхами

измучив душу, испытав болезную,

я упаду в небытие предутреннее.

Я встану бодр и свеж, готовый к многому…

СЦЕНА 1

Отдельный кабинет недорогого московского ресторана в стиле "а-ля рюс". В центре стоит стол, на котором в живописном беспорядке валяются кинжалы. Большая чаша с горящим пуншем освещает кабинет синеватым, дерганным светом. Вокруг стола стоят пять человек, в руках у них рюмки с водкой. Видимо, пунш, как и кинжалы, нужны исключительно для антуража. Вся эта обстановка и все разговоры кажутся Берсентьеву какой-то безвкусной пародией на масонские ритуалы, точнее, пародией на изображение этих ритуалов в плохих книгах и фильмах. Тем страшнее становится, когда обнаруживаешь, что весь этот фарс разыгрывается его участниками с полной серьезностью и самоотдачей, а ты один не можешь проникнуться торжественностью минуты.

Разговоры у них идут какие-то неестественные и книжные.

Гурин

Свобода! Предлагаю за свободу

я этот тост. Наполним наши стопки

и выпьем за свободу, к нам на Русь

ее приход скорейший…

Берсентьев

                                                И утрату.

Не дай ей бог обосноваться здесь

надолго, пусть мелькнет неясной тенью –

и дальше в путь, полюбовались – хватит.

Здесь не Европа – лаптем щи хлебаем

мы с юшкою. И каждый раз не знаем,

чем русская нам вольность обернется.

Одно понятно: чем угодно, только

не тихою свободой европейской,

прекрасной, долгой, светлой, нам чужой,

которой нам, по правде, и не надо.

Гурин

Старо, когда одно и то же семя

в одну и ту же землю мы бросаем…

Берсентьев (перебивая)

Наш агроном, следящий равнодушно,

какие всходы порождает поле,

напоминает старого крупье,

бросающего шарик на рулетку,

следящего мелькание цветов,

азартную гематрию цифири,

не тщась определить закономерность,

не тщась придать круженью тайный смысл.

Когда итог возможно просчитать,

тут шулерство, мошенничество, сговор.

Егерь

За Русь и за свободу пьем до дна.

(В его тоне чувствуется некоторая брезгливость, конечно же не по отношению к тосту; но кто будет пить под этот тост? Какой отвратительный интеллигентский сарказм приходится выслушивать.)

Гурин

Не думай, что тебя экзаменуем,

но правила есть правила: ты должен

нам рассказать спокойно, без утайки,

что привело тебя сегодня к нам.

Что сделано тобою ради блага

страны, и чем ты будешь нам полезен,

что думаешь ты, что на самом деле

тебя волнует? Бес противоречья

в тебе настолько громок и назойлив,

что собственный твой голос заглушает, –

поговорим спокойно и всерьез.

Мы слушаем, ты должен быть правдив.

Берсентьев

Вы говорите: бес противоречья,

вам кажется: я в пику возражаю,

верчусь, как флюгер, только против ветра.

Я не таков. И бес противоречья

мой не таков. Он суше и серьезней.

Вы знаете, что по образованью

я математик; занявшИсь из хлеба

ученьем этим, после ремеслом,

я странное в нем начал находить

успокоенье, наблюдая, что

как ни трудна задача, а решенье

всегда найдется, дайте только время.

Не сможем мы, так внуки разберутся.

Как ни были б запутанны условья,

ответ определенно существует,

единственный и правильный ответ.

Рядами стройных формул укрепил

я дух мятежный, я нашел опору

для всех своих дальнейших изысканий.

Гурин

Да в чем опору? Формулы, таблицы –

какой в них прок для жадного ума,

взыскующего настоящей пищи –

познания природы и людей?

А эти цифры только дразнят ум

щекоткою своею торопливой.

Берсентьев

Хотя математические знаки

есть чистое искусство человека,

но связаны природные явленья

такими же законами. Куда

ни кинешь взгляд, все в цифрах отразилось.

Их сочетанье отражает ход

светил небесных, руд подземный пласт,

к земле не прикасаясь, исчисляет.

Теченье вод и атомов роенье

в единые смыкаются законы,

в которых – точных, вечных, непреложных, –

казалось мне, и Промысел найдет

последнее свое истолкованье

и строго каноническую форму.

И как не попытаться всё расчислить?

Егерь

И получилось?

Берсентьев

                               Более того.

Расчислил я границы вычислений.

Знать, слишком верток бес противоречья,

чтоб в алгебры ворота не пролезть.

Я теорему Геделя прочел,

в ней толковалось о любых системах,

из коих математика, которой

учили в школе, лишь один пример

из множества возможных построений.

Таинственное есть у них сродство:

как ни были б различны аксиомы

(эвклидовы, иль новый Лобачевский

хитро переиначил, смысл отняв),

изъяны одинаковы, смертельны:

когда в системе нет противоречий,

то возникают, разум леденя,

непостижимые уму химеры –

высказыванья, мысли, положенья,

другие построения, к которым

понятье лжи равно неприменимо

с понятьем правды. Ангелам подобны

из сонма тех, кто меж добром и злом.

(Задумчиво выпивает рюмку водки.)

Но есть и выход: только допусти

противоречье, хоть одну возможность

кому-нибудь быть правым и неправым

(тот правду говорит, в которой ложь

не в самой сердцевине угнездилась,

но тленьем тронула по ободку,

и следы тленья углубляют правду

и плоскости ее дают объем;

другой заврался так, границ не зная,

что, не заметя, перешел на правду,

ее хитрейшим вымыслом считая);

лишь допусти – чудовища исчезнут,

о каждой вещи сможем мы судить:

вот это ложь, а тут прямая правда,

а тут и ложь и правда воедино,

достойные двойного приговора,

свежи и неслиянны пребывают.

Гурин

Не знаю ваших формул; может, верно,

а может, нет о них вы трактовали –

досуга не имею разбирать;

вовне математических конструкций

в них смысла нет – так пусть о них толкуют

ученые, а нам резону нет

с чужого пира маяться похмельем.

Где чисел нет, там формулы бессильны.

Берсентьев

И не надейся. Суть везде одна,

обща структура, ничего не прочно,

когда не врешь. Бери и то и это,

обеими руками, все дается

во благо – ложь и правда. Привыкай

к протеевой природе мирозданья.

Так я здесь для того, чтоб вы могли

судить страну, и время, и народ…

ИНТЕРМЕДИЯ

Хор

Вот он – шутки, издевки

нижет, все врет, он врет,

не без шика, сноровки

разговоры свои ведет,

и ничего не свято

проходимцу ему,

смотрит подслеповато

в сумятицу, кутерьму

заради него. Прокатят

друга на вороных;

тут честных и глупых хватит,

здесь не надо таких.

Берсентьев резко обрывает хор.

СЦЕНА 1 (продолжение)

Егерь

Мне ваши надоели разговоры,

дурное шутовство, нелепый тон,

и, не было б таких рекомендаций

от многих уважаемых людей,

иначе завершил бы нашу встречу.

Берсентьев (вздыхая)

Иначе не получится, дружище.

Егерь

Я против воли должен вас спросить:

желаете вы в Общество вступить?

Берсентьев кивает.

Вы приняты, и, хоть вы отказались

от Ритуала, предлагаю вам

осмыслить то великое деянье,

к которому вы призваны. Прощайте.

Берсентьев кланяется и выходит из комнаты, на его место заступает молодой человек в какой-то нелепой одежде. Напялено на него что-то вроде белой хламиды, сшитой из простынь. Берсентьев смотрит на входящего и смеется чуть не в голос. Этот, видимо, от Ритуала не отказался. Все нормально: это ведь карнавал с его обязательным, контролируемым безумьем.

Берсентьев (резко обрывая смех)

И эти вот – надежда для страны

последняя, за ними пусто. Как же

ты дожилась, Россия, до такого?

Исчерпаны судьбы твои. Ничто

не связывает с жизнью, время вышло;

они еще поборются с тобою

и за тебя. Они одни живые

средь общей мертвечины…

И сам хорош: кривлялся перед ними,

их забавлял отменным шутовством,

чуть-чуть не стал отплясывать,

что плел! Про Геделя! Почти что трезвый! Ладно,

не в счет перед такими униженья…

ИНТЕРМЕДИЯ

Ритуал Посвящения, от которого Берсентьев отказался.

Хор

СТРОФА 1

Сдернут повязку –

яркий увидишь свет,

глаз не мигает,

в нем никаких слез нет.

АНТИСТРОФА 1

Тайное слово

сказано – за тобой

дело – успеешь

сделать в ночи земной.

СТРОФА 2

Смерти возлюбишь

пропасть, когда сойдешь

к ней, не жалея

теплую жизни ложь.

Прямо и свято

дело теперь твое;

с жизнию бывшей

острое лезвиё

связь пресекает;

на холоде, на свету

встань перед нами,

мира познав тщету.

Корифей

Теперь ты подчинен другим законам.

Вынут из бывшего круговорота жизни.

Сам плывешь или иными течениями движешься.

Старые связи с людьми разорваны, новые – прочны и святы.

Родина приняла твою жертву – ты не принадлежишь себе.

Хор

АНТИСТРОФА 2

Мы не из камня

строим – куда прочней

плоть человечья,

дело имеем с ней.

Наш до скончанья

века и дольше – на! –

страх оставляя,

чашу испей до дна.

Дело свободы,

ставши твоей судьбой,

преображает

всю твою жизнь собой.

Произнесение текста сопровождается разного рода аффектацией и даже плясками, производимыми участниками в той мере, в какой они правильно понимают масонскую или около того символику.

СЦЕНА 2

Небольшой кабинет, производящий впечатление несколько безвкусной, старорежимной основательности. На стене висит исполненный в классической манере масляной живописи портрет некоего пожилого господина в дорогом коричневом костюме и с важным выражением породистого, брыластого лица. Это – основатель нашего тайного Общества Петр Луцкий. В кабинете трое: уже знакомый нам Гурин, который в непривычной обстановке нисколько не потерял в своей развязности, и два пожилых человека – Семенов и Шаповалов.

Семенов

Для расширенья нашего влиянья

необходима прочная основа:

не болтовня, но акции, счета,

недвижимость, ликвидные активы –

все это инструменты, без которых

не делают политику.

Гурин

                                         Но Луцкий...

Шаповалов

Покойный Луцкий был идеалист,

такие на этапе становленья

необходимы для любого дела,

куда не лезут с трезвой головой.

Священное безумье привлекает

сторонников и делает свежей

замшелые, потрепанные догмы.

Но все это неясное томленье

должно перебродить и отстояться;

им размягченные, должны ороговеть

душа и мысль.

Семенов

Всему свой срок – колеблемое время

разбрасывает камни, собирает – 

и горе тем, кто, сроки перепутав,

поспорит с ним, его чередованье

своей судьбой решит переиначить.

Ход времени сомнет, убьет, раздавит,

и мокренько останется. Сменились

и наши времена, да только Луцкий

не смог понять, и это тяготило

и без того больного старика,

но он упрям был, злобен, не смирился.

Шаповалов (оглядываясь по сторонам)

Я говорил с ним за три дня до смерти.

Не знаю, почему он конфидентом

избрал меня. Наверно, август месяц

всех разогнал по рубежам морским,

а я в Москве тем летом оставался.

Он позвонил мне, приказал явиться,

я поспешил и через два часа

был у него, кляня свою поспешность.

Он знал, что умирает, и спешил

последние отдать распоряженья,

наследника назначить.

Гурин

Что за бред…

Семенов

Он Панина назвал, мы согласились.

Шаповалов усмехается.

Три года после смерти Старика

все было тихо и спокойно – вдруг

ты воскрешаешь старые интриги.

К чему все это? Что так изменилось?

Гурин (задумчиво)

Когда бы раньше, в этом был бы смысл,

теперь же слишком поздно...

Шаповалов

                                                         Не уверен.

Срок давности ничто в таких делах.

Мы слишком близко знали Старика,

и нрав его, угрюмый и тяжелый,

нам не в новинку, мы его словам

не верили, им слишком зная цену.

Его нам завещанье не указ,

но есть другие, для которых Луцкий

непогрешим, почти что свят – мы сами

причислили его.

Семенов

                                 Он был удобен.

Для каждой веры надобны святые,

покойные радетели за правду.

Шаповалов

Не вовремя созревшие плоды

своих трудов сегодня пожинаем.

Гурин

Постой, постой, ты думаешь, пора

нам Панину условия поставить

иль заменить его тем, кто кругом

обязан будет нам? Ну дело, дело.

Рискованно – но я готов рискнуть,

а наши крайне левые – ну, Егерь

с клевретами, – они всегда готовы

затеять смуту, через них удобней

нам действовать, интриговать, разить.

Повисает неловкая пауза.

Семенов

Обдумать надо. Нечего спешить:

и так прошло три года; разойдемся

и, трезво перспективы оценив,

условимся, что можно предпринять

для нашей общей пользы.

Гурин

                                                   Поскорей бы.

Я вот еще что думаю: не струсим,

так можно повернуть все по-другому…

Что Луцкий говорил, то знают двое:

один – в могиле, ты ж, Илья Иваныч,

ты назови меня – тебе поверят,

за мной не заржавеет, назови…

Подумайте.

(Уходит.)

Шаповалов

Каков наглец!

Семенов

                            Обычный честолюбец,

со временем научится хитрить –

пока он интригует напоказ

и нам его потуги не опасны.

Шаповалов

Нам болтовня опасна. Этот олух

по всем углам пойдет теперь трепаться,

искать себе сторонников таких же.

Семенов

Ты объясни, к чему все эти притчи,

что правда в них, что ложь.

Шаповалов

                                                     Зачем мне лгать,

я правду рассказал про Старика.

Я думаю, он Панина назвал

лишь для отвода глаз, в виду имея

его в момент последний заменить.

Правленье успокоится, не будет

интриговать, в приспешники себе

не поведет поспешную вербовку.

Пусть будет Панин, он устроит всех.

Ведь мы с тобой, дружище, и другие,

что Общество когда-то затевали, –

да разве мы смогли б принять другую

кандидатуру – полоумный выбор?

Семенов

Чего ждал Луцкий?

Шаповалов

                                       Общего собранья:

там голос наш не слышен, говорит

один лишь Луцкий, слушают другие.

Но времени Старик не рассчитал,

болезнь быстрее планов оказалась,

пришлось спешить и доверяться мне.

А я решил молчать – и все б молчал,

когда б не обстоятельства такие.

Ланскую помнишь?

Семенов

                                       Как ее забыть.

Шаповалов

Она вернулась.

Семенов

                               Я не знал об этом.

Шаповалов

Мы все давно не слышали о ней;

казалось, и она про нас забыла,

в Париж уехав, бросив суету

московскую сует парижских ради.

Семенов

Зачем вернулась?

Шаповалов

                                   Разное толкуют.

Муж Веры Николавны застрелился,

тут темная история… Не знаю,

сам на себя он руки наложил,

иль кто-то делу грешному помог,

но, кажется, у следствия возникли

не то чтоб подозренья… ряд вопросов –

придирчивых, бестактных, неуместных.

Чтоб их не слушать, Вера предпочла

из Франции убраться восвояси.

Семенов

Ты с ней встречался после возвращенья?

Шаповалов

Пришла ко мне, с порога заявила,

что знает все, что Луцкий ей писал,

мои-де понимает опасенья,

не осуждает долгое молчанье,

а нынче наше время подошло,

я не один и, действуя совместно,

нам ничего не стоит обернуть

на пользу нам и промедленье наше,

и нынешнюю резвую поспешность.

Мол, всё за нас: Общественное мненье,

и люди, и судьба, и даже Панин,

бездействием своим расхолодивший

сторонников, – и кто за ним пойдет

из тех, кого нам надо опасаться?

Семенов

Она тебя пыталась вербовать?

Шаповалов

Едва ли ей казался вероятен

такой итог – скорее, проверяла

намеренья мои, понять давала,

что нам во всех дальнейших наших планах,

какие бы ни были, без нее

не обойтись, она на всё готова

и нас в покое просто не оставит.

Семенов

Насколько Панин в курсе этих дел?

Шаповалов

Я после смерти Луцкого не стал

его тревожить. Без того достался

ему в наследство беспокойный сброд,

который надо было урезонить,

направить к цели, прекратить шатанье.

Я промолчал, ведь призраки живут

не собственною жизнью – нашим страхом

и памятью. А призрак Старика

хотелось мне забвением развеять,

а не своим усердьем напитать.

Пауза.

Об этом разговоре Панин знает.

Семенов

Тебя просил он с нами говорить,

но так, чтоб самому в тени остаться.

Шаповалов

Примерно так.

Семенов

                              Ну ладно, мы с тобой

проверенные, преданные люди,

но вот зачем ты Гурину открылся?

Тот глуп и ненадежен.

Шаповалов

                                            Слово в слово

я Панину сказал, но он упрям,

и он уверен в преданности Гриши.

Семенов

Ну, с ним мы разберемся, а Ланская…

Шаповалов

Все к одному идет: мне принесли

сегодня списки принятых – и что?

На первом месте там Сергей Берсентьев.

Семенов

Да полно, тот ли?

Шаповалов

                                   Тот. Я проверял.

Мы после смерти Луцкого о нем

забыли думать, но он объявился,

и Егерь поручился за него.

Семенов

Все это странно. Егерь и Берсентьев –

я не пойму, что связывает их.

ИНТЕРМЕДИЯ

Берсентьев

Этой страны

гибель недалека,

тьма обступила.

Высохшая река

времени не дождется

новых больших дождей,

нет и подземных

вод никаких у ней.

Ходики встали,

недвижны, как хмарь-тоска,

если не тронет

маятника рука,

а подтолкнешь чуть

стрелки, поднимешь груз –

тикают нервно,

всяких лишившись уз,

связывавших движенье

времени с ходом их,

бить будут полночь,

будто со слов чужих.

(Оборачивается в сторону хора и Корифея.)

Если начнется

мелочная возня,

забота какая,

ты не буди меня.

Даже и пьяный,

плохо ночами сплю.

Как все погибнет:

сам ли я погублю,

рухнет под весом

собственным в нужный час, – 

разницы мало,

как похоронит нас.

СЦЕНА 3

Средняя московская мещанско-интеллигентская квартира. Приличная убогость по всей видимости вполне устраивает хозяйку, которая так и старается подчеркнуть невзрачность обстановки тщательной уборкой и всякой сувенирной продукцией в книжном шкафу.

Арина

Я слышала, ты принят. Поздравляю.

Берсентьев

Я должен бы тебя благодарить:

твои рекомендации в цене

у публики, до подвигов охочей.

Арина

Оставь свой тон. Довольно и на встрече

ты нашутился – Егерь говорил,

что, слушая тебя, едва сдержался.

Берсентьев

Сдержался Егерь, слушая меня,

сдержался я, стараясь с ним не спорить, –

взаимоуваженье наше стоит

твоих рукоплесканий и похвал.

А ежели пенять изволишь мне

на тон, на смех, за шутовской личиной

не видишь сердца пламенного ты –

я удивлен, обижен, ошарашен.

Как не узнать невидимые слезы

за смехом видимым.

Арина

А слезы эти есть?

Берсентьев

Смех точно есть, а значит, будут слезы.

Арина

Ты не серьезен.

Берсентьев

Плох тот заговорщик,

который тих, задумчив и серьезен.

Не шахматы – азартная игра:

что сдали – тем играешь; как придется,

бросаешь карты – вдруг да угадаешь,

дурацкий ход случайно будет в масть

и невзначай спасет твою фортуну.

Примерно так…

Арина

Мы не играем – наша цель ясна

и благородна...

Берсентьев

                              Да-с, и благородна…

Уволь меня от этих разговоров.

Во всем другом, ma chère, к услугам вашим,

но мне претит высокопарный слог

вот этот ваш – как можете вы им

так связно изъясняться? Не смеясь?

Других не хуже Обществу служить

Берсентьев сможет, умереть сумеет

других не хуже, это ремесло

нехитрое. Все будет в лучшем виде:

поможет Бог – наверно, победим,

а не поможет, так и проиграем…

Что до того, зачем я к вам пришел,

сама ты знаешь… По твоим следам…

И как они петляли, так и я

маршруты выбирал. А по-другому

я б век не знался с вашей шелупонью.

Арина

Ах шелупонью…

Берсентьев

Не хотел обидеть.

Арина

Ты сам-то кто?

Берсентьев

                              Я?

                                    Общество сильней

попутчиками. От бойцов идейных

в иных делах не польза, вред один.

Неправильно вам ставить на одних

фанатиков – примешивайте к ним

за модою гонящегося дурня

и тех, кто с вами следует, блюдя

бубновый интерес, корысть свою.

Сподручнее не молотком единым,

но разным инструментом строить дом.

Арина

Я думала, все будет по-другому,

торжественней; а зря ты отказался

от Ритуала: я люблю его

торжественный, неумолимый строй,

мерцанье свеч, глухие голоса,

поющие таинственную песню,

а я с тобою рядом как твоя

наставница.

Берсентьев

                        Я знаю этот фарс.

Ты помнишь, для чего он был задуман?

Он есть проверка, оселок: тот, кто

прошел его во тьме и полуголый,

тот не годится для серьезных дел,

поскольку глуп, поскольку всякий бред

готов принять за чистую монету,

и шут не то что я, а настоящий,

природный шут, кто верит шутовству

чужому. И еще: когда поймают,

а он расскажет, как в одних трусах

бродил по подземелью, песни пел, –

послушают его да и отпустят:

чего взять с дурака, пущай поет.

Я сам писал стишки для этих песен.

Арина

Ты невозможен; впрочем, без тебя

мне было б скучно.

Берсентьев

Рад, что развлекаю,

всегда готов на ваш явиться свист,

тоску прогнать шутливым разговором,

иных томлений страстный зуд унять,

уже не разговором.

Арина

                                      Невозможен.

Берсентьев

Так как насчет...

Арина

                                Не здесь и не сейчас.

Берсентьев

Ты ждешь кого-то?

Арина

Егерь должен быть.

Берсентьев

Да чорт возьми, чума на оба дома,

зачем он здесь?

Арина

                               Хотел потолковать.

Берсентьев

Мне уходить?

Арина

                            Конечно, нет, останься.

Он сам просил, чтоб ты ко мне пришел:

с обоими он хочет обсудить

теченье дел и будущие планы.

Берсентьев

Ах, вот чему обязан этой честью!

А я-то думал...

Арина

                             Ну, не обижайся.

Раздается на удивление своевременный звонок в дверь.

А вот и он, пойду ему открыть.

Берсентьев (сам с собой)

Каков дурак. Нет, врут, не исправляет

бег времени обычай наших чувств.

Кто в юности готовить хладнокровно

любовного напитка не умел,

тому не вызнать этого рецепта

у времени, сребрящего виски.

Весь опыт наших прежних неудач

не бережет от новых. Он обуза,

а не наука, чтоб стелить соломку,

где падать постоянно приходилось,

а будем живы – снова упадем.

Появляется Егерь.

А, милый Егерь, здравствуйте, не чаял

так скоро вас увидеть. Проходите,

как дома будьте. Не хотите ль выпить?

Егерь

Нет, не сейчас.

Берсентьев

                              Не здесь и не сейчас –

такое что-то слышал я недавно…

Да ладно, бог с ним. Зря от коньяка

вы отказались. Что ж, ну, я один,

не трезвому же с вами говорить…

(Выпивает стопку и недовольно морщится: коньяк у нее того-с… московский.)

Арина (заходя в комнату)

Ну вот, я вижу, вы и подружились.

Берсентьев (смотрит на Арину с некоторым недоумением, но, встряхнувшись, отвечает)

А как иначе? Можно ль не любить

прекрасного такого человека!

Егерь

Я не затем пришел, чтоб препираться

с тобой по пустякам.

Берсентьев

                                         А что, у нас

с тобою есть серьезные вопросы?

Готов я препираться по серьезным.

Егерь (перебивает; говорит он размеренно, монотонно, как будто бубнит на собрании в жилконторе; ничего скучнее его речей Берсентьеву не приходилось слушать: речь звучит как заученная и чуждая произносящему; отдельный вопрос, кто ее сочинял)

Ты наш недавно и не можешь знать,

как изменилось Общество с тех пор,

как умер Луцкий и ему на смену

пришла такая гниль, что в свой черед

все Общество грозится сделать гнилью.

Мы одряхлели, выпали клыки,

ступились когти, страшные когда-то.

Берсентьев (стараясь попасть ему в тон)

Бездействуем и ждем невесть чего,

довольные неспешным ожиданьем.

Нам хорошо: святому делу служим,

но не рискуя, в тишине и в тайне,

в спокойствии. Служение такое

не может помешать делам карьеры,

ниже делам торговым, меркантильным,

но придает нам значимость, рисует

над головою некий ореол

и прочно успокаивает совесть.

Егерь

Мы просто ждем, когда наступит время,

но время никогда не наступает

для труса, а для смелого всегда,

любой момент удобен для начала.

Но нам твердят: "Поспешность нас погубит,

терпение – вот наша добродетель;

накопим сил – тогда наверняка

мы действовать начнем, и лавр победный

заслуженной наградой увенчает

усилья наши…" Лишь накопим сил…

Берсентьев (тихо)

Их время обесценит, их поест

инфляция, она – закон всеобщий,

не только денег.

Егерь (продолжает свою речь с того же места, где остановился, – видимо, опасается сбиться)

Но сил нехватка будет налицо,

как ни копи и как ни собирай их.

Их никогда и прежде не хватало,

однако побеждали, и момент

всегда был неудобен, но пытались –

и получалось. Надо начинать,

а там посмотрим – может, что и выйдет.

Расчетливость нам точно не поможет:

как ни считай, а наших шансов нет.

Одна надежда: может, где ошибка

вкралАсь в расчеты, может, русский бог

своим поможет детям бесталанным.

Берсентьев

Поможет, как же, он на то и бог,

на то и русский – дважды, значит, может.

Егерь

При Луцком это верно понимали,

и Общество готовило удар.

Он не успел, наследники ж его

наследовали должность, а не дело.

Арина

Но люди есть, которые готовы

испробовать судьбу свою на прочность.

Берсентьев (тихо)

Испробовать судьбу страны на прочность.

Егерь

Затеем дело – остальным придется

хоть поневоле присоединиться.

Ты с нами?

Берсентьев

                       Да.

Арина

                               Ничуть не сомневалась.

Берсентьев смотрит на них выжидающе.

Мы точных дат пока не знаем сами.

Егерь

Через неделю общее собранье,

там многое решится, там поймем,

кто с нами. и тогда назначим срок.

Во время долгой и довольно-таки напряженной паузы они осторожно переглядываются, стараясь проникнуть в мысли друг друга. Приятное, но бесполезное занятие. Впрочем, для Берсентьева их мысли и планы менее загадочны, чем собственные. Наконец Арина решается прервать затянувшуюся паузу.

Арина

Час поздний.

Берсентьев

                          Быстро время пролетело.

Егерь

Вы остаетесь?

Берсентьев (оглядывается на Арину, видит ее отрицательный жест)

                           Нет, пойду, пожалуй.

Егерь

Пойдемте вместе. Нам ведь по пути.

Берсентьев (про себя)

Еще два километра этих нудных,

трескучих разговоров.

                    (Вслух.)

                                           Ну, пойдем.

Они идут по крутящейся сцене. Арина остается где-то позади.

Берсентьев

Тяжолый воздух, мартовский, сырой –

мне кажется, что я вдыхаю воду

холодную, что я иду по дну

асфальтовому, я взрываю ил,

на здешний снег, на теплый снег похожий.

Зима прошла, но мартовские дни…

Они мертвей январских и февральских.

Избыток сил, что на зиму копился,

весь расточен, голодная пора

и трудная настала. В это время

всего ясней я различаю смерть

в ее приметах полного распада.

Неловкая пауза.

Егерь

Берсентьев, я хотел тебя спросить

о Луцком, он ведь был тебе приятель…

Берсентьев

Я с Луцким познакомился давно…

Еще и слуху не было о славе

теперешней его, он в те года

безвестен проживал и тяготился

своей судьбой, идущей под уклон.

Мы с ним сошлись в шестнадцатом году

на кафедре. Казенный интерес

к делам науки ослабел в ту пору,

и жили мы забытые так прочно,

как быть бы нам забытыми сейчас.

Но Луцкий не ценил очарованья

аскезы нашей. Беспокойный нрав

его терзал, он мог бы растревожить

спокойное теченье наших буден,

и хорошо, что омут наш ему

не нужен был.

Егерь

                             Но ты ему был нужен…

Берсентьев

А мне в то время было все равно,

с кем говорить, о чем, – пусть будет Луцкий,

тем более мы родственные души:

он, как и я, тогда запоем пил.

Бог Дионис, радетель совпадений,

путей скреститель, смешивать горазд

людей своих за общею бутылкой

диковинно, причудливо, назло

судьбе их и характеру.

Пауза.

Егерь

                                            Давай

рассказывай.

Берсентьев

                          О ком мне рассказать?

О мудреце, о нравственном вожде

о совести погибших поколений?

А может быть, свой тон переменив,

о Луцком-собутыльнике, по-скотски

со мною поступившем человеке,

нечистоплотном в денежных делах?

Егерь

Да как ты можешь!

Берсентьев

                                      Я могу, могу,

я, может, и зажился так на свете,

чтобы успеть.

Егерь

                            Обгадить?

Берсентьев

                                                 Оправдать!

И оправдаться…

Егерь

                                  В чем?

Берсентьев

                                                Да в самом главном!

Мне б подождать, а я пру напролом.

Пауза.

О нем дурного слышать не хотят

(ну, в тех кругах, где мы с тобой гуляем)

и кинутся озлобленною сворой

на очевидца, так чего спешить?

Уходит время – подождем; весы

качнутся, и потянет тяжесть вверх

былые исхудалые заслуги.

Егерь

Качнутся и обратно.

Берсентьев

                                        В свой черед

качнутся, но уменьшится размах;

как память убывает, зарастает

своим быльем: волчцами, сорняком –

вот так же убывает амплитуда,

пока не остановятся весы

в устойчивом, недвижном равновесье.

Что им Гекуба, почему Гекуба,

и кто она такая – все пройдет.

Бывают легковеры – мнится им,

что это суд истории. Смешно,

и не дождаться. Я живу сейчас

и вижу то, что в бедной происходит,

истерзанной стране, – вы, молодые,

запутались, как он опутал вас,

и вот мой долг – распутать, отпустить

на волю вас – летите, в добрый путь!

Крылом махните старому.

Егерь

                                                    Чего?

Берсентьев

Для вас для всех, Петруша, Луцкий жив.

Егерь мучительно и безуспешно пытается понять смысл происходящего разговора; все было так хорошо и просто спланировано – и с первых же слов пошло совершенно наперекосяк. Он еще не уразумел, что с такими людьми, как Берсентьев, по-другому не бывает. 

Берсентьев (закуривает и продолжает)

Конечно, Луцкий жив, навьючив вас

своими вожделеньями, отправив

к своей – и самому неясной – цели,

бесстрашным вам вручивший темный страх,

его терзавший и с ума сводивший.

Конечно, жив он – как ему не жить,

а живы ль вы – не знаю, не уверен.

Вы променяли собственную кровь

на кровь его – покойника, ревнивца,

оттуда охраняющего славу.

Егерь

Мне кажется, что Луцкий для тебя

действительно живой.

Берсентьев

                                            Живой.

Егерь

                                                            Впервые

я слышу от тебя такую речь –

взволнованную, страстную… живую!

Берсентьев

Да, если духи видят все земное,

то представляю, как ему забавно

теперь следить витки моих путей,

притянутые к чуждым им орбитам,

к его орбитам, – нет, не кончен спор

у Луцкого со мной, и темы живы,

и доводы один другого краше

на языке толкутся.

Егерь

                                     Смысл какой?

Берсентьев

Когда бы Луцкий за собой не вел

в селенья Орковы такую свиту,

я б тяжбы прекратил. Бесовский корм

оставил бы его достойной доле –

забвению…

Но все не так. И потому придется

загнать осину в сердце упыря:

не все ж ему резвиться на просторе,

смущая неокрепшие умы!

Вот так-то, брат, приходится трудиться,

так больно застарелая вражда

царапает по сердцу, так забота

придавливает грудь ночным кошмаром,

всегда одним, и так в живую кровь

подмешивают ртуть воспоминаний.

Егерь

О чем ты? Бред какой-то.

Берсентьев

                                                 Все о нем же.

Я виноват не менее, чем Луцкий,

и что моя вина не воплотилась,

и то, что плотью кость не обросла,

тут нет моей заслуги: по-другому

пойди дела, и я бы ухватился

за чудную удачу, что вилась

вокруг меня, своим смущая танцем.

Но не случилось наглой танцовщицы

поймать в объятья.

Егерь

                                      Зависть?

Берсентьев

                                                        Ни к чему

завидовать тому, кто расторопней

шагнул в капкан. Когда б не оттолкнул,

железо это лязгнуло б по мне,

а так я уберегся – благодарен

своей судьбе за этот оборот.

Ей-ей, не лгу. И правда благодарен.

(Затягивается и продолжает)

Свобода, революция – когда

о сих предметах мы не толковали;

когда, скажи, в какие времена

мы гибельных не видели примет

в делах страны; когда не ожидали

скорейших перемен и мятежей,

когда им не готовили стези,

когда борьба нам кровь не горячила?

А вот гляди ж – болтали поколенья,

и все сходило с рук, и ничего

в России их словам не отзывалось.

Спасал Бог! И Тишайшая страна

жила как должно – в благости и силе.

Но правильно назначено, что должно

войти соблазну в мир…

Егерь

                                               И что? Вошел?

Берсентьев

Два вора шли на дело и равно

делили страх и скорую добычу,

но одному из них Господь не стал

вменять греха – перед любым законом

теперь он чист, безвинен и оправдан,

как будто обернулись глупой шуткой

его дела, достойные возмездья:

ловитва по карманам, труд разбойный.

Он, может, что и взял, но эти цацки

и так его, и до покражи были,

подарком иль наследством, он не знал,

и что с того – свое досталось в долю.

И где тут грех, за что молить пощады,

о чем тут горевать? Пример не точен

и сбивчив – но ты понял? Так?

Егерь

                                                         Наверно.

Берсентьев

Второму же придется отвечать

по полной мере и не ждать поблажки –

откуда быть ей в мире бед сплошных?

Наоборот, из-за того, что первый

вот так скользнул из цепких лап закона,

возьмутся за второго с большим рвеньем

и злобой – на, паскуда, за обоих!

Егерь

И это справедливо?

Берсентьев

Ты б спросил

у Луцкого, а мне на что пенять,

зачем в гордыне отвергать дары,

которые даются не по праву,

а произвол Божественный являют?

Егерь

Ты странно говоришь.

Берсентьев

                                           Заговоришь

еще не так, в последнюю минуту

от бездны отшатнувшись. До сих пор

преследует меня тлетворный запах,

вид безобразный.

(Резко меняет тон.)

                                   Низкая душа,

избавившись от жути, начинает

над собственными страхами смеяться:

мол, ничего, с достоинством держались,

острили, да-с, не поддавались, нет-с –

и вот уже ей ничего не страшно

до следующих страхов. Отряхнется  

так пес бродячий: только что скулил,

а враг ушел, так он и рад стараться –

облает и оскаленных клыков

покажет запоздалую угрозу.

А страхи надо было пережить

и накрепко запомнить. В них душа

становится душою, возрастает.

Пауза.

Все как-то слишком просто получилось,

попали слишком вовремя, волна

пошла в народе от песчинок наших

сильней, чем от иных камней.

Егерь

                                                          Ты пьян.

Берсентьев

И я бы мог висеть сейчас портретом

на ваших стенах. Вместе с ним…

(Пожимает плечами.)

                                                               Один…

А кровь когда польется, будет он

за все, во всем по горло виноватый.

Егерь (начинает говорить раздраженно и с аффектацией; кажется, впервые за вечер он сбросил с себя маску)

Пускай ты прав и Луцкому удача

крапленою колодой подмешала

козырный ряд от двойки до туза –

но козыри свои мы отходили;

пускай вы с Луцким угадали время –

но время на исходе; ничего

пускай вы не угадывали, время

само нашло вас, выбрало, вскормило –

но милости окончены его.

Берсентьев

Ну, хорошо, весь вечер ты твердишь,

что надо начинать. Так в чем же дело?

Не знаю, как другие, – я готов,

но ты, хоть не любитель разговоров,

который час толкуешь мне о разных

приватных обстоятельствах правленья,

о Луцком, о наследниках его.

Давай-ка напрямую. Ну! Дерзай!

Егерь (поколебавшись)

Через неделю общее собранье,

ты будешь там, так вот и расскажи,

как с Луцким примирился и тебя,

не доверяя прочим, он оставил

своим душеприказчиком, но ты –

ты пренебрег тогда печальным долгом,

а ныне, к нам придя, не можешь больше

молчать и завещанье оглашаешь.

Берсентьев

"Наследник – Егерь, одному ему

вся власть дается и на скорый бунт

благословенье". Впрочем, наплету

им посложней, они такое любят,

с душком потусторонним: будто призрак

покойника являлся мне, грозил.

Ты в это время стой невдалеке,

посматривай вокруг чуть отстраненно

да примечай, как слушают: тут быстро

придется реагировать, не все

предугадать получится – их слишком

в собранье будет много; кто-то крикнет

"долой" – не обращай на дурака

внимания, опасней тот, кто тихо

перебегает к одному, другому,

чего-то шепчет на ухо, – короче,

стой, будто слышишь байку в первый раз,

но и не удивлен, поскольку правду

не утаить. Я, значит, заявляю:

Старик готовил передачу власти,

но, чувствуя, что время на исходе,

доверился мне, ведь дележ наследства

пошел еще при жизни, как обычно,

а я ни с кем не связан, для меня

что Егерь, что другие – все едино,

корысти никакой его слова

ни замолчать, ни передать лукаво.

Заметь, как ловко я им объяснил

свою роль в этом деле, а то скажут:

откуда он, как черт из табакерки,

зачем сейчас?

(Подходит к Егерю и смотрит на него в упор.)

Так понимаю – ты не постоишь

за благодарностью, отсыплешь щедро…

Егерь презрительно кивает: он всегда считал Берсентьева способным на любую подлость и рад, что не ошибся в человеке. Дело, кажется, сделано.

Берсентьев (неожиданно начинает смеяться и, отхохотав, заявляет)

Но зря ты так хлопочешь; говорил,

конечно, говорил я с ним, вот только

иначе трактовал он о наследстве.

Егерь

Иначе?

Берсентьев

                    Да. Он все оставил мне.

Егерь

Тебе оставил…

Берсентьев

                              Никому другому.

Ну да, я отошел давно от дел

и отказался б – но кому доверить?

Пришлось принять.

Егерь

                                        Принять? Ты что несешь…

(В дикой ажитации размахивает руками, видимо не находя слов для обуревающих его чувств. Так ничего и не сказав, уходит со сцены, продолжая ожесточенно жестикулировать. Выглядит он, надо сказать, по-идиотски.)

Берсентьев

Обиделся. И это заговорщик,

причем не из последних! Каково?

Хитрит кой-как, стесняясь, неумело

и думает, что он-то всех умней,

раз смог такую важную интригу

нам рассказать не запинаясь. Как же

такому обыграть судьбу, страну,

когда он ожидает, что ему

поверят.

ИНТЕРМЕДИЯ

Исполняется на два голоса, мужской и женский. Мужской голос принадлежит Берсентьеву.

Как тебя в этом аду оставлю?

Зренье ломаю твоею далью.

Чую, предчувствую крах и травлю.

Гибель моя, нет слов,

будет легка. Я уйду за ветром,

как в башмаках и высоких гетрах

шел километр за километром

с дудочкой крысолов.

Дальше все будет быстрей и лучше.

Нам подвернется счастливый случай.

Ждать тебя? Или за далью, тучей

сгинешь, махнув рукой?

Жди меня, милый, я скоро буду,

не убирай со стола посуду

с водкой и хлебом. Хлебну за чудо,

сведшее нас с тобой.

Ласки загробной боюсь. Не надо

страха. Тебе, долгожданный, рада.

Скажешь еще, что ты света чадо.

Может, оно и так.

В старой квартире живу, скучаю.

Газ зажигаю, чтоб выпить чаю.

В бессонной постели рассвет встречаю.

В мыслях моих бардак.

Все неясны. Увильнуть не пробуй.

По одну сторону смерти. Гроба.

По одному разве можно. Оба

легкие на подъем.

Мы – не боясь, не спеша, не зная.

В даль без конца. И в простор без края.

Мелко и быстро с тобой ступая,

выйдем, пойдем, дойдем.

СЦЕНА 4

Кухня в доме Берсентьева. За маленьким неудобным столом сидят хозяин и гостья.

Ланская

А я боялась, ты меня прогонишь.

Берсентьев

Я как тот джинн, что все менял награду

нашедшему кувшин, я тоже слишком

заждался и вот эту нашу встречу

различно представлял себе; какие

я только не придумывал ходы,

подробности какие – всё впустую,

никто не приходил; я ждал, потом…

Потом моя душа охолодела,

потом еще менялся как-то строй

усталых, неудобных мыслей, раз

за разом повторяясь, искажаясь.

Теперь я просто рад тебя увидеть,

поговорить с тобой о том о сем.

Ланская

Что рад увидеть? Древние руины?

Где стол был яств, стоящий ныне гроб?

Понять, что не в убытке от разлуки…

Уж то-то радость, милый.

Берсентьев

                                                  Ах, Ланская,

ты хороша по-прежнему…

Ланская

                                                     О да!

Ты, впрочем, не считал меня красивой

и раньше. Расскажи, что обо мне

здесь говорили.

Берсеньев

                               Всякое. Зачем

тебе все эти слухи?

Ланская

                                     Говорили,

что я убила мужа?

Берсентьев

                                     Да, обоих.

Ланская

Вот это новость. Петя, умирая,

хотел меня увидеть – не смогла

приехать, виновата.

Берсентьев

                                       Не смогла?

Ланская

Да, надо было ехать – побоялась

нелепых сцен с ним и с тобой, а зря.

Его мы все оставили, он трудно

и долго умирал. И ты, Сережа,

не заходил к нему, ты не простил,

а он так ждал.

Берсентьев

                            Ну, может, и не ждал –

кто это знает?

Ланская

                            Я…

                                     Да я писала

ему почти что каждый день, а Петя

по несколько на дню мне писем слал.

Берсентьев

И в этой переписке обо мне…

Ланская

Почти что в каждой строчке. Все, что с нами

когда-то было, мы перебирали.

Берсентьев

А вспоминали вы, как ты исчезла,

как мы тебя тогда искали оба,

стараясь не столкнуться, а столкнувшись,

мы притворялись: дескать, так, случайно

здесь проходили, спрашивали, были?

Не перед смертью близкой, а тогда

нам надо было с ним поговорить

и, может, примириться. Повод был

и общая забота. Ты исчезла,

оставив нас одних, недолгий поиск

открыл несчастным нам твои пути:

что ты в Париже, что уже в разводе

и вскоре снова замужем. Вот так.

Я до сих пор не понял, что случилось,

зачем, Ланская, ты не согрешила

стыдливо, тайно, быстро, как обычно?

Ланская

Сама не понимаю, как случилось;

уехала тогда на пару дней

развеяться и встретила его…

Бедняга Поль был сказочно красив

и умопомрачительный любовник,

к тому же глуп, а я с тобой и с мужем

от умников устала. Навсегда

уехать я не думала – зачем?

Все завертелось как-то слишком быстро

и весело. Не знаю как, но Петя

узнал, звонил, скандалил – я не стала

оправдываться, надо было ехать,

здесь все исправить быстро, я взбрыкнула,

сказала: хватит, нечего меня

стеснять в моих привычках. Он кричал

и требовал, чтоб я вернулась тотчас,

я тотчас не хотела; две недели

была я с Полем счастлива, потом

вещички собрала, чтоб возвращаться,

но, оказалось, время упустила,

все изменилось как-то слишком быстро:

вмешались адвокаты, на развод

пошли бумаги; он бы рад простить –

да я молчала, ты бы рад простить –

да я не отвечала, я твои

читать не смела письма. Так бывает

в кошмарных снах: и знаешь, что опасно,

и надо бросить все, бежать стремглав,

и все же медлишь, ждешь и замираешь,

ждешь неподвижно в сладкой, вязкой жути,

бегут минуты; это промедленье –

острейшее из наших наслаждений.

Берсентьев бледнеет. Разговор этот для него тяжел и противен. И не только разговор противен – сама эта женщина, так непринужденно сидящая перед ним, ему глубоко противна. Но делать нечего, раз пустил ее в квартиру, то надо сдерживаться, вести светские разговоры. А ведь он семь лет ждал этой встречи, а ведь он точно понимает, что ничего важнее в его жизни не происходило и уже не произойдет.

ИНТЕРМЕДИЯ

Берсентьев

Эта женщина рядом

опасна – люблю ее;

думал, уже отмучился,

когда обладал, желал,

гнался за ней, преследовал,

обыскивал все углы,

когда, от меня скрываясь,

из всякой казалась мглы.

Думал, уже отмучился,

до светлого дожил дня.

Какое там! Только хуже.

Уверенно, как свое,

сердце берет и душу,

холодом от нее

веет неимоверным,

ледяною такой тоской,

что не отогреюсь водкой,

мертвой водой, живой.

Ходит ко мне – я, этим

встречам ведущий счет,

больше всего завишу

от чередованья их

с тяжолыми снами –

явью

постылой всех остальных.

Вряд ли к другим каким-то

ходят посланцы тьмы

засветло так и запросто –

с нею сроднились мы.

Женский голос

Ну, не скули, не жалуйся,

по имени назови –

рад ведь, признайся; смысла-то

без эдакой жить любви,

холодной такой, рассудочной,

бессмертной, – как хороша,

трепетна, зла, пугающа!

Ею жива душа.

Берсентьев

Вот и поговорили.

Думал, ты умерла, –

так мы давно не виделись, –

жизнь, как ей надо, шла,

подыгрывала, науськивала,

невесть чего ждала –

смерти твоей… Уверен был:

сгинула, померла.

Корифей

Все мы в долгу у смерти:

ты – за ее, я – за

чью-то еще, а кто-то

ждет, чтоб твои глаза

медью покрыть зеленой;

катится колесо

нашим усильем воли,

страхами – это все,

что нашей смертью движет,

забудемся – нет ее,

вместо нее сплошное,

чистое бытиё.

СЦЕНА 4 (продолжение)

Берсентьев

И как ты прожила все это время?

Ланская

Бессобытийно, тихо, как во сне,

и если существует справедливость,

то парки на такие же семь лет

должны продлить мое существованье,

их не зачтя при дележе кудели,

которая идет на нашу жизнь.

Как я жила? Безденежье, тропинка

от бедности до ямы долговой

с пологими, покатыми краями –

не выбраться, а снизу мягко стелют,

заботятся о людях, не дают

им умереть спокойно. Ах, Европа,

убогий ад с чуть теплым огоньком, –

здесь как-то откровеннее…

Все думали, что я в Париж умчалась

красиво жить, – наивные глупцы! –

а я им подыграла потому,

что истина еще пошлее вышла,

я чуть не голодала. Новый муж,

полухудожник, полушарлатан,

последние мои истратил деньги

на скачки, на любовниц, на абсент

и застрелился, так что на меня

все подозренья пали. Слава богу,

что выпуталась, что не посадили,

что на билет последние две сотни

смогла найти и прилететь сюда.

А ты чем жил?

Берсентьев

                              Как лилии полей

не сеют и не жнут, так я и жил.

Ты не поверишь, Вера: я – рантье,

пусть не богат, но мне на жизнь хватает.

Я рад, что не приходится работать:

труд слишком унизителен для нервных,

поживших, слабых, мыслящих людей…

Ланская

Я слышала – ты в Общество вступил,

я слышала про неприличный, бурный

роман с одной восторженной девицей.

Она умна? красива? молода?

А ты пропал и глупостей наделал?

Как это мне знакомо! Жалко что

не по мою уж душу эти страсти.

Берсентьев

Все странно получилось. Навсегда,

я думал, что душа охолодела,

надежно успокоилась, уснула

до самой смерти, чтобы дотянуть

по ровной, по нехоженой дороге,

ничем не удивляясь, не болея.

Не получилось. Нет краеугольных

камней для человеческой судьбы,

решений окончательных.

Ланская

                                                 А я?

Могла стать окончательным решеньем

твоей судьбы?

Берсентьев (пожав плечами)

Все, что считал устойчивым, распалось –

я, как ни странно, рад, что так случилось,

я рад и унижениям любви,

и соли на открывшиеся раны,

и страху смерти.

                                 Ново для меня

по-старчески за юбкой волочиться,

стать чуть не патриотом, опьянеть

от слов чужих, от взгляда, от намека.

Ланская

А Общество? Зачем туда пошел?

Берсентьев

Такие времена, что лучших женщин

политика влечет, ее изгибы,

борьба за то за се – и это мне

полезно: я не молод, не богат –

чем брать? А тут какие-никакие

есть козыри, припрятаны с тех пор.

Я замечаю в собственной судьбе

какую-то осмысленность, какой-то

подозреваю план. Иначе как

мне объяснить, что снова вовлечен

в интриги ваши…

Ланская

                                    Если бы не бабы…

Берсентьев

Ах, если бы не бабы, я бы жил

спокойнее, тебя не знал бы, многих

других и до и после.

Ланская

                                       Ты жалеешь…

Берсентьев

Нет. О тебе уж точно не жалею,

я холоден и сух, а это скучно.

Ланская

А я тебя немного развлекла.

Берсентьев

Совсем чуть-чуть. Меня ты оживила,

столкнула с колеи моей, и я

пошел свободно – до сих пор никак

не успокоюсь.

Ланская

                            Вижу.

Повисает неловкая пауза, которая может окончиться чем угодно – скандалом или любовной сценой.

Берсентьев

                                         Говори,

зачем пришла, а то одни намеки.

Ланская

А если по любви?

Берсентьев

                                   Конечно, так,

но должен быть и настоящий повод.

Ланская

Мне нужно денег, много денег, столько,

чтоб больше не задумываться, тратя;

и ты, я помню, не был бескорыстен,

стыдился честной бедности. Один

у нас остался шанс дела поправить.

Немалую собравшие казну,

там, в Обществе, забыли о борьбе –

пора напомнить. Может, налегке

им будет проще прежние обресть

отвагу, живость, жертвенность, а нам

их пригодятся деньги. Миллионы,

еще при Луцком собранные, долго

приумножались, быстро прирастали.

Берсентьев

И как их взять?

Ланская

                              Ну, предположим, есть

один нетрудный способ… Есть письмо,

почти что завещание.

Берсентьев

                                           Почти что?

Ланская

Ну, скажем, завещание; не в форме,

но в сути дело.

Берсентьев

                             Так считаешь.

Ланская

                                                         Я

его прочту, а дальше мы посмотрим,

я думаю – получится.

Берсентьев

                                          Интрига…

Ланская

Так много писем подлинных, что к ним

добавить лишний лист совсем не трудно,

а Петин почерк нарисую так,

что он бы сам признал перо и руку!

Берсентьев

Ну хорошо…

Ланская

                           Ты в деле.

Берсентьев

                                                Да, конечно.

Я не смогу одну тебя оставить.

Ланская (смотрит на Берсентьева пристально)

А ты ведь ждал меня.

Берсентьев

                                          Конечно, ждал.

Давай по старой памяти.

Ланская

                                                 Давай.

ИНТЕРМЕДИЯ

Берсентьев и женский голос

Мертвящая скука,

привычная страсть –

о ней бы ни звука,

поскольку стряслась

позорно и поздно,

обиды не скрыть,

все клятвы на воздух,

на всю его прыть.

Час от часу крутит

сплошная метель,

в белеющей мути

дверь рвется с петель.

Снега затяжные

три ночи, три дня.

Дожди обложные

смывали с меня

последние краски,

готовили бел

плат лечь без опаски

под ноги тебе –

чтоб в дом возвратилась

тоску тосковать,

где стол и два стула,

готова кровать,

где водки немного,

а ватник надеть,

то и, слава Богу,

с тобой дотерпеть

до самой мы сможем

до светлой весны.

Не надо, Сережа,

мы будем честны:

мне некуда деться

в проклятой стране,

где с самого детства

дарованы мне

тугие печали

в растленную плоть,

где в раны влагали

мне соли щепоть.

Когда расставались,

бежала когда,

я думала: малость

отстанет беда,

под сенью иною,

под папским крестом

останусь живою,

привыкну. И что?

Российскую совесть

так просто не смыть,

российскую подлость

вдали не избыть.

Мы ближних не любим,

к чужим не добрей,

но всех хуже судим

обратных гостей.

Вернулась – насмешки,

уколы сносить;

все сдвинуты вешки,

где можно ходить,

Вернулась на ощупь:

кто, где – не пойму.

Тогда было проще

душе и уму.

Вернулась – как в навий

дом, смерти не счесть;

а слева направо

окрестишься здесь –

накинутся сворой

заради Христа,

утробною злобой

душа занята.

(На другой мотив.)

Плохо пою и, допев досюда,

водки налить я ищу посуду –

будешь со мною? Конечно, буду.

Держи, не пролей, давай.

Много не пей, не части, не требуй:

выжить не трудно под этим небом,

только живем не единым хлебом,

кое-чего еще

нужно. За деньги готов хоть в петлю.

Это не выход. Затем и медлю,

труд нестерпимый двойной подъемлю

за тебя, за себя – и как?

Не за трудами идет добыча –

хитрый, ночной у нее обычай,

злая, разбойная темень хнычет;

смотри, за твоим окном

ставит засады и свищет птичкой,

перекликается тайной кличкой,

грабит, сгоняет сарынь на кичку

наш промысловый люд.

Дуван, глянь, дуванят – барыш не малый.

Чем мы их хуже? Добра навалом,

грабь, что награблено, захудалой

совести рот заткнуть.

Шутишь все, девка. Какие шутки!

Нет ни рыжья, ни камней, ни шубки,

некогда ждать ни одной минутки –

вот оно: час, да наш.

В деле? А как же мне быть не в деле:

в драке и в краже, в аду, в постели

две мы души при едином теле.

Ну хорошо, что так.

СЦЕНА 5

Место действия – квартира Арины.

Арина

И кто она такая?

Берсентьев

                                 Шутишь, что ли,

забыла Основателей? Ланская,

вдова и муза Луцкого, одна

из первых идеологов движенья,

когда-то отошедшая от дел,

вернувшаяся нынче, женский лик

грядущей революции, во всех

замешанная ересях, что справа,

что слева были.

Арина

                               Зелье, баловница:

в таком почтенном возрасте так шастать

по сторонам… Но я тебя, Сережа,

спросила не о том: я знаю, кем

была у нас Ланская; кем была

Ланская для тебя – вы с нею спали?

Берсентьев

Когда-то было.

Арина

                              За его спиной.

(Театрально всплескивает руками. Берсентьев смотрит на нее несколько удивленно.)

Берсентьев

Ну не перед лицом же, в самом деле.

Арина

Ты друга предал – предала тебя

Ланская.

Берсентьев

                  Так-то чистый водевиль.

Арина

Какая низость. Как ты это можешь?

Берсентьев

Определенно, низость в этом всем

присутствовала некая.

                                            Но вспомню

и нашу дружбу: крепче нет союза –

вино в три горла; ритм у трех сердец, 

единый шифр стучащий; что еще?..

Пытливых три ума, в одних задачах

запутавшихся; помню: мы втроем

страну исколесили – всю познать,

всю разгадать хотели, из окна

вагонного поглядывая; мы

почти что свято жили, и мы были

почти семья.

Арина

                          И вы бежали с нею

в Париж.

Берсентьев

                   И там остались доживать –

я и сейчас, по-твоему, в Париже,

а может, я приехал день назад,

а тот Берсентьев, коего ты знала, – 

он что? Он – призрак, тень, скользяща в мрак

из мрака зарубежного, он – гость,

блуждающий и сторожащий клады,

закопанные в подмосковный грунт,

лишь дунь – и нет его, петуший крик

раздерганную ветром тень прогонит

со света…

Арина

                    Может, так и есть, Берсентьев.

Берсентьев

Уж ты-то знаешь, как я здесь бытую

доподлинно, постыдно, неотлучно.

А впрочем, пусть Париж – все будем там.

Арина

Вот и езжай опять с Ланской своею.

Берсентьев

Ты поревнуй, оно тебе полезно:

разгонит кровь, пусть глазки заблестят

и заалеют щечки. Мы так с Верой

намедни, как пришла она, былое

припомнили.

Арина

                            Заткнись.

Берсентьев

                                                Ага… Уже

вздымается высоко грудь. Ланская

прекрасно сохранилась – чудеса

творят эти французские притирки,

крема – бела, жирна, блестяща кожа

ее в моих руках была.

Арина

                                          Заткнись,

я не желаю слушать ничего.

Берсентьев

Жаль, это злость, не ревность, я тебе

противен этой искренностью.

Арина

                                                          Ты

мне вообще противен.

Берсентьев

                                            В лжи и правде?

На всех путях морских и сухопутных?

Далеких или близких? Вправо, влево?

Во всех составах: крови, слизи, сперма?

Во всех частях: нос, лоб, виски и уши,

рот и глаза, ступни и бедра, руки

и плечи, мозжечок и мозг? Всё, всё

тебе противно?

Арина

                               Шутовство особо.

Берсентьев

Любовь моя постыла – лютый пыл,

и мысль моя – безжалостный анализ,

воспоминанья – клад благой, тяжолый,

надежды – дым над бездной, возраст, рост

и вес. Всё так?

Арина

                            Ну, перестань.

Берсентьев

                                                         Не надо

особого ума, чтобы понять,

в чем дело. Неумелая в своих

постыдных женских каверзах, ты так

срываешь злость на мне. А надо было

всего лишь облапошить старика,

задобрить похотливого, кой-что

небрежно заголить, кой-где погладить –

и он готов, Берсентьева бери

и…

Арина

         Думаешь, подослана?

Берсентьев

                                                    А как же.

Арина

Кто ты такой, чтобы ради тебя...

Берсентьев

И, раз меня тут ловят, то давай

наживку не скупясь. Иди ко мне.

(Пытается облапить ее, получает отпор и, ничуть не смутившись, продолжает.)

Такая ты мне нравишься: стыдлива

и трепетна, горда и беспощадна.

И, вообще, спасибо тем, кто так

удачно угадал, не приготовил

какую-нибудь модную блондинку,

костлявую и гордую собой.

Арина

Я рада, что устраиваю.

Берсентьев

                                            Ты

им передай, что на меня ловушки

не надо ставить; что, поймав медведя,

попробуй еще вырвись; пусть услужат,

помогут мне – я не забуду их.

Арина

Я Егерю стучу? Ты так считаешь?

Берсентьев

Я думаю, есть те, кто поумней

и поопасней Егеря. Ты им

и про него рассказываешь. Да?

Вот им и передай.

Арина

                                    Твой низкий ум

везде подвохов ищет, а их нет

в прямой манере нашей делать дело.

Берсентьев

Ну, может быть, и так.

Арина

                                            Твоя Ланская

тебя должна понять, твой подлый вкус

к предательству.

Берсентьев

                                 Ну, вот ее и спросишь,

насколько разделяет мои чувства.

Арина

Спрошу ее?

Берсентьев

                        Не позже как сегодня.

Тебя, меня и Егеря Ланская

зовет на ужин. Будет очень скромно,

почти что по-семейному: напьемся

и – души нараспашку – всё обсудим,

что накопилось.

Арина

                                Странная идея

небось твоя.

Берсентьев

                         Я б Егеря не звал.

Арина

Я представляю ясно эту встречу:

старуха выпьет и начнет к тебе

ласкаться, прижиматься, вспоминать,

смотреть с недоуменьем на меня,

хихикать мерзко, подпуская шпильки.

Берсентьев

Смешно.

Арина

                   Чего смешного?

Берсентьев

                                                   Да я так…

Представил…

Она хитра и хочет разобраться

в интригах ваших, кто и сколько значит

из новых в нашем Обществе; она

оценивает, взвешивает, ты

и Егерь интересны ей, нужны.

Арина

А ты ей нужен, интересен, а?

Берсентьев

Я нужен, но не интересен. Что

такого она нового узнает

о старом друге?

Арина

                               Для чего ж зовет?

Берсентьев

Не знаю. Может, думает, при мне

ты станешь напряженнее, дурнее,

а Егерь раздраженнее и злей.

Чего-нибудь да выболтает Егерь,

чего-нибудь да наскандалишь ты.

А может быть, по широте душевной

голодного желает накормить

и напоить пьянчугу на халяву.

Арина (она очень задумчива, явно просчитывает какие-то сложные и очень неприятные варианты)

Я не пойду.

Берсентьев

                        Пойдешь.

Арина

                                             Я не пойду.

Берсентьев

Уже наш Егерь принял приглашенье

за вас обоих, так что поспеши,

оденься поприличнее: у ней

на это глаз наметанный, потом

меня замучит колкостями, если

ты опростоволосишься. А ты,

я замечаю, не умеешь толком

подать себя, все ходишь чёрти в чем,

в каких-то балахонах да звенишь

дешевой бижутерией.

Арина

                                            Зачем

он согласился? Что ему в ней надо?

Какая блажь…

Берсентьев

                              Кто? Егерь?

Арина

                                                      Егерь… да.

Берсентьев

Ты знаешь, что он ищет тех, кто был

хоть как-то связан с Луцким; он меня

пытал о нем и Веру попытает,

да только зря: у ней такая хватка…

Ему несдобровать.

Арина

                                     А ты и рад

стравить нас.

Берсентьев

                          Я, поверь, совсем не рад

тому, что происходит, с кем связались

два дурачка наивных – ты и Егерь;

интриги ваши перестали быть

"междусобойным" делом – им теперь

придется привыкать к тому масштабу,

где внове быть вам, где Ланской привычно.

Ну? Что решила? Ты пойдешь?

Арина

                                                           Конечно.

Берсентьев

Прими грамм пятьдесят – попроще будет

знакомство это вытерпеть.

Арина

                                                    Не стоит.

(Уходит со сцены, собирая на ходу кое-какие вещи.)

Берсентьев

А я вот выпью: я и пьяный плохо

переношу такие встречи, где уж

мне трезвому.

Часть II

ПРОЛОГ

Корифей (читает по бумажке)

Трудные вижу дороги себе в неприязненном свете

смерти; болезни мои не дают мне забыться, и дата,

нужная для камнетеса, в годах не прибавит ни цифры;

смерть обладает моим близким будущим, я не внезапно –

сосредоточенно, в полном сознании, как и пристало

грешнику старому, душу готовлю к последнему делу.

Я умираю на даче; нет болей, но каждое утро

хуже, темней предыдущего – с каждым таким безразличней

будущее; на себя я смотрю отстраненно, с улыбкой

легкой такой, и мои две старухи-сиделки боятся,

что умираю грешно, несерьезно, что мрачным обрядам

не подчиняюсь. А мне было б трудно смотреть представленье

смертное по-православному без раздраженья, усмешки.

Жизнь-то прожил не крестясь, и я рад, что могу оставаться

при смерти, слишком не труся, во всей чистоте атеизма.

Ты посмеешься сравненью, но я словно Ленин без Крупской

в Горках живу: все гадают о сроках моих, то есть лестно

стать визитером последним, за тем и приходят – за трупом.

Власть упустив раньше срока, напрасно пытаюсь исправить,

темных людей устранить, на своем настоять – как в мякину

входят удары мои; обессилен и зол, упражняюсь

в горьких сарказмах, в развернутых эпистолярных проклятьях. 

Ах, диатрибы мои – сколько желчи предсмертной, холодной,

как застоялся талант, чтоб теперь разогнаться на краткой,

трудной дистанции, – вот вам искусство заради искусства,

чисто, свежо, бесполезно; я им завираюсь на славу.

Все наши силы и страхи оттуда, Сережа, из детства:

о декабристах читали, и в глупых мечтах представлялось,

как на Сенатской стоим и – "не обещай деве юной".

Дева ведь нам уж тогда одна на двоих предстояла –

двум декабристам жена, как Волконская, что ли… Не помню.

Вот куда эти мечты завели. Русским духом пропахло прогорклым

дело свободы. Такой нутряной, настоящей, заветной

ненависти я не предполагал в наших людях – а надо

знать было наверняка: тем и кончится дело – погромом.

Да… декабристы бы также… Их спас Николай. Кто спасет нас?

От либеральных идей, от святых, завиральных и спорных

как перешли к непротиворечивым, понятным, утробным.

И сразу к нам обернулась удача, какой не желали…

Если Россия погибнет, то пусть уж сама собой, чтобы

мы не виновны с тобой. Ты очисть мою грешную душу –

делай, как хочешь, но все изничтожь мое дело, их дело,

правду им так искази, чтоб, неузнанная, издыхала

посередь всяческой лжи, силы их распыли, заморочив

ум…

Видимой властью тебя бременить я не стану… А впрочем,

если для тактики надо, на это другая бумага.

(Передает бумагу, которую читал, Берсентьеву.)

Берсентьев

Умней меня ты оказался, Петя, да,

все рассчитал и мою трусость долгую

знал, подхлестнуть как… Я твоими планами

учтен, направлен, понукаем, времени

осталось мало, все еще колеблется,

но время точно: месяц-то не кончится,

неделя не пройдет…

                                         Заботой новою

взбодрился я и с толком, с удовольствием

предался ей. Благая боль по мышцам мне

прошлась и оживила сердце… Есть

прямая радость в действии. В таких теперь

витаю эмпиреях…

СЦЕНА 1

Тот же ресторан, что и в первом акте. За столом Берсентьев, Егерь, Ланская, Арина. Егерь собран, напряжен и ждет от встречи какого-то подвоха. Ланская спокойна и довольна: раз они пришли, то, значит, в ее руках, значит, не сорвутся. Можно поиграть с жертвой в кошки-мышки. Арина, совершенно неверно понимая сложившуюся ситуацию, постоянно готова сорваться и устроить скандал. Ее так и подмывает надерзить Ланской, но она пока сдерживается. Берсентьев получает истинное удовольствие от зрелища, да и Арине полезна такая встряска – впредь умнее будет.

Ланская

Гляжу на вас, любуюсь, молодые,

счастливые, и были бы вы, дети,

прекрасной парой.

Егерь

                                      Что?

Ланская

                                                 У вас такие

льняные, замечательные кудри,

есенинские прямо…

(Треплет Егеря по волосам, одновременно заговорщически подмигивает Берсентьеву.)

Егерь

                                        Что такое?

Ланская

Есенинские кудри. Ах, была бы

я помоложе, ох бы мы с тобой…

Егерь

Вы что? Вы перестаньте. Не за тем

пришли.

Арина

                   Она так именно за тем –

совместно оскандалиться.

Ланская

                                                  Давайте!

Берсентьев (Арине)

И чем же это так тебя задело?

Совет им да любовь.

Арина (пытается встать из-за стола, Егерь ее удерживает)

                                        Пусти меня.

Егерь.

Они нас провоцируют, потерпим,

дойдет до дела – ясно будет что.

Ланская

Какого дела? Мы ведь так собрались –

поговорить да выпить. Дел у нас

нет никаких.

Арина

                          Так, ясно все…

Ланская

                                                        Сидеть.

Хотите сразу к делу – будет дело.

Берсентьев

Да, будет дело, слушайте ее:

она за вас возьмется так, что только

пух-прах от вас, ребятки, полетит.

Ланская

Вы губите чужое достоянье;

я, Петя, вон Сережа – это наше,

мы делали, старались, создавали.

Егерь

Ну, ладно…

Ланская

                         Не смешно ли: Паша Панин,

услужливый и тихий идиот,

у вас вождем стал! Водит вас куда?

Его я ясно помню, как он бегал

за Петей, как юлил, потел обильно

над книжками, как льстиво улыбался.

Берсентьев

Я тут недавно с ним столкнулся в ГУМе.

Арина

Ты что там делал?

Берсентьев

                                    Галстук выбирал,

ну и тебе по мелочам подарки – 

браслет тот, помнишь?

Ланская

                                             Про браслет потом.

Берсентьев

Так Панина я встретил. Он, увидев

меня, затрясся аж, как ломанулся

в ближайшую дверь, я за ним, конечно.

Мы в магазине нижнего белья

столкнулись.

Ланская

                          Дальше что?

Берсентьев

                                                    А ничего…

Раскланялись среди бюстгальтерОв…

(Явно довольный своим рассказом и произведенным эффектом, наливает себе очередную стопку.)

Ланская (разочарованно вздыхает)

Ну ладно еще Панин – эти двое:

Семенов, Шаповалов – Луцкий взял

для смеху их и для отвода глаз

жандармам, чтоб отстали, а всерьез

их кто воспринимал, весь их маразм

тяжолый, осторожный? Два набитых

солидных дурака.

Арина

                                   Мне Шаповалов

рассказывал…

Берсентьев

                             Он старый бонвиван,

болтлив безмерно, приторно надушен,

ко мне всегда так строго и навыказ

презрителен. Наверно, плохо пахну

и удручаю трепетные ноздри

изящной резки.

(Занюхивает рукавом рюмку.)

                                Сам воняет он.

Ланская

Как будто вы задАлись явной целью

все развалить. Такие перспективы

у нас при Луцком были: и парламент,

и революция.

Егерь

                            Что нам парламент?

Ланская

Ну да, чуть изменилась обстановка

в стране – но не по вашей ли вине,

политику забывших, запустивших?

Легальные пути закрыты нам,

и тем нужнее смелость и решимость.

Анализ быстр чтоб, воплощенье точно.

Тут личность так важна, как никогда.

И где у вас те личности? Толкутся

кой-где в низах толковые.

Егерь

                                                  Ты что

сказать нам хочешь, чем нас просветить?

Пока неинтересно.

Ланская

                                     Рассказал

Сережа мне про ваши предложенья.

Егерь

Не сомневался.

Ланская

                               Думаете вы

управиться без нас, ну с минимальной

и разовой подмогой?

Егерь

                                         После нашей

с Берсентьевым беседы не хочу

принять поддержку вашу. Опасаюсь.

Берсентьев

Он думает, что сами так… с усами…

Ланская

Не может получиться.

Егерь

                                            Почему?

Ланская

Авторитет тут нужен.

Берсентьев

                                           Контенанс –

вертлявый хлыщ не снищет!

Ланская

                                                       Нужен вид, 

ну хоть как у него.

Арина

                                    Обрюзглый, пьяный.

Ланская

Весомый.

Берсентьев

                    Я известен там и тут

весомостью своей. Не Аполлон!

Но если здесь принизил шутовством

значение, то там

(неопределенно показывает рукой в сторону Запада)

                                 статьи известны

и лекции. А явные огрехи

противу воспитанья и культуры,

они – национальная черта

и русского не портят.

Ланская

                                          Даже лучше,

когда немного варвар. Пусть Европа

потешится в своем брезгливом чванстве.

Когда чуть свысока – щедрей заплатят.

Берсентьев

Монеты по покатой поскользят.

Ланская

Медведь понятней им, чем человек

обычный, сомневающийся, русский.

Егерь

На краткий, бурный натиск нам того,

что есть, наверно, хватит.

Ланская

                                                 Это если

удастся сразу натиск.

Егерь

                                          Он удастся.

Ланская

Не знаю о подробностях, спросить

о них боюсь, но верю: все удастся –

тиранов мы прогоним, ни малейших

сомнений нет, ведь бунт один из самых

надежных способов предугадать,

устроить прочно будущее… Так?

Осечки быть не может?

Егерь

                                              Мы рискуем.

Ланская

И, значит, надо риск подстраховать.

Поставить все на бой один, друг мой,

по-юношески глупо.

Берсентьев

                                         Раз за разом

долбить нам должно в запертую дверь,

покуда не отверзется. Вот способ

единственно надежный… Раз за разом

и не считая бывших неудач,

их сколько бы там ни было.

Ланская

                                                      На это

нужны вам будут средства.

Берсентьев

                                                    И еще!

Егерь

И что еще нам надо? Что, Берсентьев?

Ланская

На случай неудачи, блина комом.

Берсентьев

Громоотвод.

Ланская

                         Кто будет русским проклят

народом, кто правительством оболган,

Иудой назван, всячески осмеян,

на ком найдут уродства и отметки –

бесовские стигматы под одеждой,

чья кровь – нерусская, гнилая кровь –

отторгнется страной.

Егерь (Берсентьеву)

                                         И это ты?

Берсентьев

На ком не виснет брань.

Ланская

                                               И это он!

Егерь

Я вам не верю, Вера Николавна,

я думаю, без вас, без ваших шпилек

столкуемся мы легче, а, Берсентьев?

Арина

Он все равно все ей расскажет, сразу

к ней побежит – мы выиграем только

минуты запыхавшегося бега,

он в чем угодно, бедный, поклянется

и все, что не забудет, донесет

ей на решенье. Лучше сразу с ней

нам говорить, нам дело иметь.

Ланская

                                                           Так.

Берсентьев согласно кивает.

Егерь (после небольшого раздумья)

Что Панин – карта битая, согласен;

что шанс последний даден нам, согласен;

вопрос лишь в том, кто сможет не боясь

встать у руля. И тут любовник ваш

не постеснялся выдвинуть свою

кандидатуру.

Арина

                           Ты с ума сошел?

Берсентьев

Какой-такой любовник, кто любовник?

Ланская (долго и в упор смотрит на Егеря)

Какой ни есть, а Панин всем известен:

таскался вместе с Луцким по визитам

и примелькался. Вы против него

никто и звать никак вас, а Сережа –

он крепче всех был связан с Луцким, он

и оппонент и друг; потом они

рассорились, но мы им примиренье

изобразим; и, в самом деле, как,

болея, умирая, Луцкий мог

не встретиться, как мог он не позвать

единственного друга? И они

простили все друг другу на краю

могилы черной, и какой пошляк

и циник, в отрицанье поседелый,

посмеет не поверить?

Берсентьев

                                           Так, все так.

Егерь

Он будет хуже Панина. Тот только

считает, копит деньги, эта ж пьянь

затеет бог весть что.

Ланская

                                       Но мы ведь можем

Сережу контролировать. Вот вы

(обращается к Арине)

его и поведете, как нам надо.

Берсентьев

Ну что? Ты поведешь меня? Куда?

Я, впрочем, сам вас поведу! За мной!

Егерь

Конечно, риск велик…

Ланская

                                             Ну, ну, давайте

рожайте.

Егерь

                   Почему бы не Берсентьев…

Берсентьев

Уразумел. А как тогда визжал:

«Как можно! На святое!» А прикинул –

и что? Подлец, как все.

Ланская

                                             Договорились.

Берсентьев

И я согласен.

Арина

                          Вы сошли с ума.

Ланская

Да радуйся ты…

Егерь

                                 Аря, я прошу.

Арина порывисто встает и залепляет Егерю звонкую оплеуху, так что он резко мотает головой.

Ланская (Берсентьеву)

А я ведь говорила: эта встреча

пойдет тебе на пользу – видишь, как

она его? И не простит уже.

Егерь

Теперь давай поговорим спокойно.

Арина

Нет, с меня хватит… Вы это серьезно?

Вы все это серьезно? Егерь, ты

вот с ними вместе?

Егерь

                                     Аря, успокойся

и выслушай меня.

Арина

                                    Нет, ты послушай.

Не можешь ведь так глуп быть. Все отдать:

возможности, надежды. Победить

с такими вот – да это хуже самой

обидной и позорной неудачи.

Ты предал всех нас. Правильно Сережа

все угадал, тебя он понял сразу…

Берсентьев (обращается к Арине)

Давай уедем. Бросим всех их к черту –

нас не найдут. Уедем.

Арина с раздражением машет на него рукой, Берсентьев успокаивается.

Ланская (Арине)

                                          Ты сейчас

еще не понимаешь, что случилось,

как все переменилось. Был смешной

и пьяный старикан – на его месте

теперь сидит История сама

и не стесняясь водку хлещет.

Берсентьев

                                                        Да-с.

(Лихо заглатывает очередную рюмку.)

Ланская

Спеши к ней приобщиться. Ты оценишь

все очень скоро и придешь к нему,

обнимешь страстно, нежно. Так для дела

нужней всего, вот это главный подвиг.

(Нежно приобнимает Берсентьева.)

Взбодрись, Сережа, ждать тебе недолго.

Арина

А… Ты сама надеешься…

Ланская

                                                  На что?

Арина

Да будьте все вы прокляты.

(Убегает со сцены.)

Егерь

                                                     Куда ты?

Я догоню, и мы вернемся. Быстро.

(Тоже убегает со сцены.)

Ланская

Они ведь даже искренни.

Берсентьев

                                                 Тем хуже.

ИНТЕРМЕДИЯ

Хор (на разные голоса)

Ты рассуждаешь над страной,

ты проклят ею, осужден,

и если ты еще живой,

то, значит, попран здесь закон.

Как ненавидишь всяких нас –

народ – и смотришь свысока.

Смотри, гордись, пока твой час

и жизнь блаженная легка.

Тебе противен вещий стон,

звук русской доли – звук живой,

не по плечу тебе урон

от жизни трудной и святой.

Чужих кровей твоя тоска,

и даже смерть в постылый час

не примирит с тобой, пока

свет правды русской не угас.

СЦЕНА 2

Место действия – небольшая кухня в старомосковской квартире.

Берсентьев

Я столько лет противился судьбе,

что честность, глупость этим доказал.

Когда б корыстолюбец был и плут,

давно бы сделал, но я осторожен,

дождался – и события сошлись,

и звезды встали правильно.

Прохоров

                                                     Как будто

твоя нерасторопность может что-то

исправить, оправдать.

Берсентьев

                                            Ты недоволен

моим решеньем?

Прохоров

                                  Надо тебе было

уехать из страны еще тогда,

когда подписку сняли.

Берсентьев

                                            После смерти…

Прохоров

Убийства Петра Луцкого.

Берсентьев

                                                  Тогда

ты спас меня – теперь спасать не можешь,

в полуотставке… Но сейчас за что

меня взять?

Прохоров

                        И тогда против тебя

улик почти что не было.

Берсентьев

                                                Всё ж были?

Прохоров

Ну… Слишком много писем. Кто-то там

чрезмерно осторожный, наверху,

решил подстраховаться.

Берсентьев

                                                И меня

чуть-чуть не обвинили.

Прохоров

                                             Показали,

что могут обвинить.

Берсентьев

                                        Но мне хватило

неспешных разговоров в кабинетах

казенных, душных.

Прохоров

                                     Так-то кулуарно

и намекнули: ты не лезешь в дело,

отходишь тихо в сторону, иначе –

конечно, не посадят, до суда

не доведут – но кто из НИХ

(делает многозначительную гримасу)

                                                     поверит,

что ты не виноват… И сколько тех,

кто мстить решит за Луцкого.

Берсентьев

                                                          Я счел

за благо отступить.

Прохоров

                                      А если б был

свободен в своем выборе?

Берсентьев

                                                  Все б так же

я сделал.

Прохоров

                   А теперь что ж изменилось?

Берсентьев

Весь страх ушел. Мне скоро умирать.

Прохоров

Ты болен?

Берсентьев

                     Только возраст, но его

достаточно…

Прохоров

                           Да ты ж меня моложе.

Берсентьев (пожимая плечами)

Прошла эпоха наша – коротка,

короче, чем обычно поколенью

отмерена. Ты, не надев погон

блестящих, генеральских, оказался

у новых командиров позади!

Прохоров

Не я один такой.

Берсентьев

                                 О чем и речь!

То век наш заедало старичье,

то молодежь, не дав ни дня вздохнуть,

набросилась – такая наша доля

в политике и в бизнесе, на службе!

Сомкнулись льдины ближние, не дав

свободы нашей, продыху воде!

Прохоров

И ты решил попробовать судьбу

загнать на прежний круг?

Берсентьев

                                                  Да, наше время,

затертое между эпох великих,

удачных, не погибло, и его

вопросы живы, заживо гниют,

смердят и отравляют.

                                           Невдомек

им, умникам, удачникам из ранних,

из бывших,

где беды угнездились, в каком сером,

невзрачном и недальнем малом прошлом,

и этот крест наш, Миша. Цель одна –

чтоб наше время

сбылось и окончательно прошло!

Прохоров

То есть вопрос про Луцкого?

Берсентьев

                                                        Тут шире…

Весь круг идей, не изжитых пока…

(Неторопливо закуривает.)

Прохоров

Нам надо было срочно что-то делать;

конечно, были силы разметать

твоих по тюрьмам, каторгам, тебя

лишить гражданства, за границу сплавить.

Берсентьев

И почему не стали?

Прохоров

                                       Побоялись

там, наверху.

Берсентьев

                          Кто? Старики еще?

Уже молокососы?

Прохоров

                                   Те и эти

в совместном хоре!

Берсентьев

                                     Как предполагал.

Прохоров

Всё глупо, да…

Берсентьев

                              Могли бы и меня

спросить. Уж я на что вас не люблю –

тебе б не отказал и, уходя

со сцены, бледный, изгнанный, побитый,

всю б кладку дал…

Прохоров

                                     А я им предлагал

начать с тобой сотрудничать.

Берсентьев

                                                         И что?

Прохоров

Да только рассмеялись.

Берсентьев

                                              Им смешно.

Профукали страну – и им смешно.

ИНТЕРМЕДИЯ

Корифей

Высоколобые интеллектуалы,

профессионалы

в отутюженных пиджачках, костюмчиках,

ходят посмеиваются, авгуры чертовы,

оценивают нас, по-своему взвешивают,

собственные у них критерии –

не угадать, кто, по-ихнему, умник,

а кто дурак отпетый,

кто им опасен,

а кто так,

шутки шутИт,

глупый шалит!

Гадают на мякине.

Всё прогадали!

Хор

СТРОФА 1

Какая тьма, густа, жирна,

за лбами медными таких

дельцов кинжала и плаща.

Их правда, им и власть дана,

нам не бывать с тобой в живых,

страна моя, прости-прощай!

АНТИСТРОФА 1

Пшюты и мизерабли – их

сегодня время, серый свет

по нищей разлилсЯ стране.

Нам не опасно быть в живых!

Их время – прах, их мыслей – нет,

их дело – снится в мертвом сне!

Корифей

Страсть голубых мундиров все подмять под себя!

Архиобывательский взгляд на вещи!

Чиновничья свора!

Самовлюбленные вертопрахи!

Скряжистая, маленькая мысль взлететь не может!

И вот кому достались судьбы России!

Все ее страшное великолепие!

СЦЕНА 2 (продолжение)

Прохоров

Сережа, я не думаю, что время

так сильно изменилось.

Берсентьев

                                              Ты отвык

глядеть на вещи прямо, без прищура

профессии.

Прохоров

                        И что?

Берсентьев

                                      Да всё вокруг 

сплошная катастрофа.

Прохоров (махнув рукой)

                                            Паранойя.

Берсентьев (согласно кивает)

Но разве это значит, что за мной,

за всеми нами нагло, не скрываясь

враг не следит, убийца не идет?

(Закуривает следующую папиросу, внимательно смотрит на Прохорова и продолжает.)

Времена изменились, и ошибки

те, что были простительны, понятны,

обрели тонны весу, коннотаций,

варианты опасные.

                                      Вы мнили,

что, поставив на Панина, решили

все проблемы, направили стихию

в русла нужные, в легитимный омут:

богатеть начнут – тут им не до бунтов.

Так? Теперь пресекли им путь к богатствам,

всей стране пресекли, я понимаю,

за политику вашу все страдаем,

экономику даже вспомнить стыдно –

но не глупый народ ведь неумытый,

не купцов-ворюг нагло обобрали,

а тех, кто при оружье и кто риска

не боится, кто скоро посчитает,

что вы сделку нарушили… И Панин

умный, верный был, а теперь готов сам

предъявить счет. За деньги – тут он будет

злее всех самых буйных, оголтелых.

Прохоров

Экономят, Серж, тупо экономят…

Берсентьев

Был еще вариант – когда нет денег,

их в парламент пустить.

Прохоров

                                               Как террористов?

Берсентьев

Ну и пусть: там в паноптикуме место

в самый раз было б им; что, ход хороший,

умный ход: там, на Западе, заткнутся,

здесь, в России, посмешищами станут,

вровень с шушерою, приблудой думской.

Почему не пустили?

Прохоров

                                        Побоялись.

Что ж теперь?

Берсентьев

                             Что? А перестать играться

в игры всякие с Паниным, с другими,

ведь и Егеря тоже потихоньку

прибираете.

Прохоров

                         Егеря?

Берсентьев

                                       Я знаю,

на кого кто работает, ваш почерк

и в плохом исполненье разбираю.

В общем, надо вам всех под ноль, под корень.

ИНТЕРМЕДИЯ

Корифей

Не разбираясь, не взвешивая,

не ища меток, различий,

не разделяя правых и виноватых

(не те времена, и суда не будет),

бери метлу,

мети страну.

Железные прутья шкрябают по земле,

травы мнут,

корни рвут.

Хор

СТРОФА 1

Бери метлу,

мети страну –

в труде, в пылу

всю ширь-длину.

Кровавь мозоль,

стигмат терпи,

благую боль

слезой кропи!

АНТИСТРОФА 1

На ветр народ –

пыль-прах – взметай;

почвы испод

с верхом меняй.

Очисть земли

пространства и

сор подпали!

Дела твои!

Корифей

Время решительных действий.

Страна дрожит от обид, унижений.

Укройте ее. Платок поднесите белый.

Правда уже не спасет Россию.

Голимая сила нужна.

МетИте!

СЦЕНА 2 (продолжение)

Прохоров

Ну ты махнул. Как будто мы опричники.

Берсентьев

Что, нет?

Прохоров

                   Да мы обычные чиновники:

зарплаты ждем, чуть-чуть боимся пенсии,

воруем потихоньку. Нам масштаб страны

невиден, неподъемен.

Берсентьев

                                           Ну а я о чем

толкую? Нужен наглый, незашоренный

взгляд, нужен деятель несовестливый.

Прохоров

И что ты можешь сделать?

Берсентьев

                                                    Разрешить вопрос

раз навсегда.

Прохоров

                          И это как?

Берсентьев

                                                Поможешь мне?

Они о чем-то долго и напряженно шепчутся. На кухню входит очень пожилая женщина – Мария Афанасьевна Прохорова.

Прохорова

Опять все эти ваши разговоры –

политика, политика, и пьете

вы слишком много. Третяя бутылка.

Умру – что с вами станет? Уж седые,

а все ума нет. Ты чего, Сережа,

так зачастил к нам?

(Прохорову.)

                                       Денег если просит,

ты не давай.

Берсентьев

                         Вы зря так, тетя Маша,

я сам еще могу вам одолжить.

Прохорова

Ишь богатей нашелся. Одолжить

он может, а в заштопанной рубахе

приходит к нам. Сбиваешь Мишу с толку,

а он и так не бог весть как умен…

Берсентьев

Эх, Марья Афанасьевна,

зачем вы так.

Прохорова

Сидите тут, сычи, а к вам пришли.

Прохоров

Кто, мама?

Прохорова

                       Молодая прошмандовка,

глазами так и зыркает. Смесь страха

и наглости. Ты аккуратней, Миша:

окрутит только так, и не успеешь

моргнуть.

Прохоров

                    Уж так я нужен молодой…

Прохорова

Ну, что ли, звать?

Берсентьев

                                   Зовите.

Прохоров кивает.

Прохорова (кричит в коридор)

                                                   Проходи!

Арина выходит на сцену и застывает в недоумении.

Арина

Сережа, ты?

Берсентьев

                         А что, не ожидала?

Ну, так и я не очень ожидал

тебя увидеть здесь.

Арина

                                     Ты не так понял.

Берсентьев

Что я не понял? Что тут происходит?

Измена мне? Измена нашим общим

делам и интересам?

(Изо всех сил старается быть серьезным и не рассмеяться в голос.)

                                       Как опасно

вы действуете! Ладно я увидел,

обоим свой и сплетен не разносчик,

а если б кто другой? К нему ведь ходят

вас толпы.

Арина

                      Ты не понял.

Берсентьев

                                                И не надо

мне понимать… У нас в России так:

нет никакой отчетливой границы

между игрой спецслужб и нашим русским

освободительным движеньем.

                                                          Два

калеки – хром на правую один,

второй не в силах левую согнуть –

поддерживают на путях друг друга

и ношу тянут страшную, большую –

всю мать-страну, ругаются, бродяги,

а разойдутся – брякнутся лежать.

Такие браки в самых небесах

заключены. Как светлую Россию

Бог отдал сатане, так нас и тянут,

грызя друг друга, к гибели последней

жандарм и бунтовщик…

Арина

А если ты не прав и я честна,

а завербован он и служит нам,

снабжает информацией?

Берсентьев

                                                 И в чем же

не прав я? Знак один на знак другой,

на минус плюс меняете свободно –

я с точностью до знака вычислял,

по модулю вас сравнивал.

Арина (наконец чего-то сообразив)

                                                   А сам как

тут оказался? Может, ты и есть

предатель главный? Всех переиудил…

Берсентьев

Я здесь официально. Ты спроси

у Егеря: они с Ланской решили,

что надо поразведать, как спецслужбы

на дело наше смотрят, заявить

о нашей… не лояльности… но как бы

точней сказать… разумности…

Прохоров

                                                            Все так.

Я подтверждаю.

Арина

                                 Ну а про меня

что скажете?

Прохоров

                          Да промолчу, пожалуй.

Берсентьев

Я не интересуюсь.

Арина

                                    Я скажу.

ИНТЕРМЕДИЯ

Женский голос

Как хочется сказать,

свербит и нудит прыть,

красуясь, показать,

стыд подноготный вскрыть.

Навыказ грех… грехи,

какие были, есть, –

нет слез из глаз сухих,

всё побоку: стыд, честь!

Друг лицемерный, нА

всей истины в лицо

пощечину! Она

весома, как свинцом.

СЦЕНА 2 (продолжение)

Прохоров

Открытости ни вам при вашем деле,

ни нам при нашем точно что не надо.

Укроем пустословием обильным

и сбивчивым неловкость.

Арина

                                                 Я скажу!

Прохоров включает громкую музыку, чтобы Арину было совершенно не слышно. Хаотическое движение актеров по сцене. Арина с Берсентьевым собираются уходить. На сцене снова появляется Прохорова. Шепчет так, чтобы было всем слышно.

Прохорова

Уходите уже? Ну, в добрый час.

Ходите сюда реже,

путь забудьте.

Смущают только.

Лютая беда

за вами следом.

Тридцать три несчастья

помножены еще на тридцать три,

когда вы вместе, –

тысяча большая

несчастий.

Вы уйдете – замету

следы, как за покойником:

нельзя

для ваших бед открытыми держать

дороги, двери.

Ох, чудную пару

составил Миша,

ох, его дурные,

опаснейшие игры.

Заигрался,

и вот что получилось.

Берсентьев

Тетя Маша,

до завтра.

Прохорова

                    До свидания, Сережа.

Будь тебе пусто.

Чтоб разорвало!

Захлопывается дверь. Арина с Берсентьевым одни.

Берсентьев

И что мы станем делать? Разойдемся

обдумывать, что нового узнали

мы друг о друге, или?..

Арина

                                             Или.

Берсентьев

                                                          Что?

Арина

Пойдем ко мне.

Берсентьев

                                Вот это дело, дело!

ИНТЕРМЕДИЯ

Берсентьев

Целуй меня иудиным –

нет слаще и нежней –

ты поцелуем, девушка;

любовь моя сильней

всех казней – предстоящая

уже видна в ночи;

целуй меня, любимая,

о чувствах не молчи.

Ах, яды сладострастные,

да не от вас мне смерть –

мне явную, мне зримую

на людях претерпеть!

Твоя такая ненависть 

честна и молода,

мы до утра промаемся

в неистовых трудах!

СЦЕНА 3

Место действия – просторный зал, увешанный портретами Луцкого и разнообразными лозунгами. Всё в кумаче. На сцене стоят, прохаживаются, носятся разнообразные люди. Те, чьи реплики, выходят на авансцену и там разговаривают.

Панин

А что здесь будет,

предугадать

несложно – базар-вокзал

какой-то, люди

толкать, сновать

начнут, весь прокурят зал.

Программка: речи,

большой доклад,

прения всех сторон.

Вот встреча!

И каждый стоит не рад.

Один зол, второй смущен.

Здесь столько всяких,

любых страстей –

того и гляди рванет.

Готовы к драке

ряды гостей –

кто прав, тот и первый бьет.

Семенов

СТРОФА 1

Начинаем,

собранье начинаем,

собираются толпы –

люди, люди;

гулом, гулом мы полним помещенье

и нечистым дыханьем, ожиданьем;

страхом, страхом

торопим время, время!

Шаповалов

АНТИСТРОФА 1

Начинаем?

А как же, начинаем:

бой часов, всхлип клипсидр –

мы начинаем,

и хлопки по рядам,

аплодисменты

взмахом, махом

торопят время, время.

Берсентьев (сам с собой)

Какие толпы нас. Не ожидал,

чтоб такой пафос. Вывески, портреты – 

а Луцкий непохож.

                                      Я думал, тише

мы соберемся, арендуем зал

на подставных лиц, чтоб не забоялись

хозяева, не заломили цену,

и сами делегаты – нас немного –

оденемся по-маскарадней как-то,

логистику продумаем. Тут можно

устроить как бы свадьбу, а мы – гости,

с цветами и чуть пьяны. Юбилей

сойдет и даже похороны.

                                                 Мы же

во всей красе: IV Съезд (еще бы

"Решенья съезда – в жизнь!"). И смех и грех.

Однако же где остальные? Что-то

мне неуютно.

Голос Семенова (из толпы)

                           Господин Берсентьев!

Берсентьев

А? Кто меня зовет?

Семенов

                                      Сергей Лексаныч!

Не узнаёте? Я…

Берсентьев

                                Семенов, ты?

(Бросается на смешавшегося Семенова и залепляет ему хорошую пару ноздревских безешек.)

А я стою, смотрю… кого из старых

друзей хочу увидеть – и вот ты,

как черт из табакерки, право слово.

Ты ж здесь в начальстве. Где тут наливают?

Такую встречу надобно обмыть!

Ты где, плут, пропадал все это время?

Дела-делишки делал – богатеешь,

я вижу…

(Тычет Семенову пальцем в живот.)

                   Дорогой костюм надел.

А как здоровье? Как на личном фронте?

Жену твою я помню: молодая,

вертлявая бабенка – много надо,

наверно, денег прокормить такую:

шелка да камни… Я ведь тоже, брат,

нашел себе молоденькую.

                                                   Вместе

завалимся куда-нибудь позлачней,

когда все это кончим, всю байду.

Так как? Где наливают?

Семенов

                                              Мне пора.

(Отходит в сторону к Шаповалову.)

Шаповалов

Ну что он?

Семенов

                      Я не понял, чего он.

Ошеломил. Пойди к нему, спроси…

Шаповалов

Слуга покорный. Если он в задоре,

то переговорить его кто сможет?

Семенов

А он в задоре. И не пьян, заметь, –

он зол, готов на многое, опасен.

Шаповалов

Не лучше ль нам попробовать его

привлечь на нашу сторону, дать должность

почетную, незначащую, денег

не пожалеть?

Семенов

                           Не согласится.

Шаповалов

                                                        Я

сказал: не пожалеть. Он почему

до дел твоих коснулся, почему

о молодой жене заговорил?

Он хочет денег. Разово предложим,

оклад положим, и он будет наш.

Семенов

Иди к нему, скажи.

Шаповалов

                                      Тут нужен кто-то…

Мимо пробегает и успевает раскланяться Гурин.

Семенов (отрицательно качая головой)

Нейтральнее.

Шаповалов

                           Ты понимаешь?

Семенов

                                                           Да.

Панин

Сергей? Я слышал, вы вернулись к нам,

и рад вас видеть.

Берсентьев

                                Мы уже на "вы"?

Панин

Прошло так много времени.

Берсентьев

                                                       Как хочешь.

Панин (как бы решившись на что-то)

Давай на "ты". Рад видеть. Хочешь выпить?

Берсентьев

Ну, за весь вечер первые слова

осмысленные как-то.

Панин

                                         Что, другие

не предложили?

Берсентьев

                                 Нет. У вас тут постно

и трезво.

Панин

                   Ты хотел сказать – у нас.

Берсентьев

Ну, у меня бы тут лилось рекой.

Панин отводит Берсентьева к алкоголю, и они выпивают по рюмке.

Панин

Ты думаешь, что я тебе помеха?

Мне надоел, мне не по силам груз.

Берсентьев

Так что ж не скинешь-бросишь, не оставишь?

Панин

Свалить на землю совесть мне мешает,

взвалить соседу нА плечи – соседей

плечистых нет.

Берсентьев

                              А мне на рамена

ты с чистой совестью…

Панин

 Любому. Не тебе.

Берсентьев

И почему разборчивость такая

против меня?

Панин

                            А то не знаешь?

Берсентьев

                                                            Нет.

Панин

Ты Луцкого убил.

Берсентьев

                                   Еще тогда,

на кладбище, я объяснил тебе

игру спецслужб. Ты вроде бы все понял.

Зачем опять?

Панин

                           Те вымыслы охранки

смешны были. Совсем там разучились

работать. Уж тебя б позвали, что ли,

чтобы не без таланта было, стиля

предательство,

чтоб не обидно клевете поверить.

Берсентьев

Но если ты не веришь…

Панин

                                               Как мне верить,

когда я знаю правду. Две сиделки

при Луцком было – я платил одной.

Берсентьев

Они менялись. Значит, его смерть

другая наблюдала.

Панин

                                     Все же ты

приехал к нему, к другу… Яд привез…

Берсентьев

Все это так. Последний долг исполнил.

Мученья прекратил его…

Панин

                                                  Он сам

просил тебя об этом?

Берсентьев

                                          Не просил.

Да о таком не просят. Это грех –

самоубийство; что чужой рукой,

от этого не легче.

Панин

                                  Сам решил,

сам яду дал.

Берсентьев

                         Он принял скорбный дар.

Он понимал, чтО пьет.

Панин

                                            Уверен?

Берсентьев

                                                             Да.

Панин

Ну, Бог тебе судья.

Берсентьев

                                  Ну, бога нет!

Проходит некоторое время. На сцену выходит Ланская.

Ты почему так долго?

Ланская

                                           Для тебя

старалась.

Берсентьев

                     А где наши молодые?

Ланская

Ну Егерь где-то здесь…

(Плотоядно ухмыляется.)

Берсентьев

                                             Ты с ним старалась?

Ланская

А то! Ему, когда твоя звонила,

я выдала погромче, на заказ

такие недвусмысленные охи,

что стыдно до сих пор. Где благодарность?

(Берсентьев целует ее в щечку.)

Ну то-то же. А что здесь происходит?

Берсентьев

Все бегают, снуют, ажиотаж,

все на меня посматривают как-то

внимательно.

Ланская

                           Заискивают?

Берсентьев

                                                     Нет.

Как на чудной породы зверя смотрят:

откуда, мол, такой в широтах наших,

не жарко ли ему в такой-то шкуре,

удобно ли когтями шкрябать пол?

Ланская

Ну ничего, заискивать начнут,

угодничать научатся.

Берсентьев

                                         Семенов

здороваться, разведать подходил,

ушел ни с чем, вернее, озадачен

вдвойне против пути ко мне сюда.

Ланская

Смотри с ним аккуратнее шути:

злопамятен и глуп.

Берсентьев

                                      Да ладно.

Ланская

                                                          Ладно.

Он Луцкого сумел переиудить,

свои силки и сети так заплел,

что Панин в них болтается рыбешкой,

и тут его ширОко ходит бредень –

не попадись.

На сцене появляется Егерь.

Ланская (Егерю)

                          И ты не попадись.

Егерь

Так вот вы где – я вас искал.

Берсентьев

                                                      А где?

(Егерь недоуменно смотрит.)

Ну где искать меня, когда не здесь?

Появляется Арина.

Арина

А, вот вы где!

Берсентьев

                           И ты все обыскала

углы?

Арина

             Ты сильно нервничаешь?

Берсентьев

                                                              Да.

(Опрокидывает подряд несколько рюмок.)

Между тем меняется освещение сцены. Становится виден хор. Заседание начинается.

Корифей

Красное полотнище развернуто над трибуной.

Сидят наши заседатели, посиживают – Президиум.

Шуршат – шорх – шуршат бумажками – казенная беллетристика.

Надо бы начинать.

На сцену оратор лезет.

Появляется запыхавшийся Семенов.

Семенов

Приветствую почтенное собрание.

Хор (на разные голоса)

ЗдорОво!

Где взяли такого

оратора, говоруна?

Вот те на –

Семенов!

Подобных стонов

с трибуны

солидным, умным

стонать не надо.

Послушать рады!

Скажи чего

ново-го!

Умно-го!

Между тем оратор уже отдышался.

Семенов

Толпа,

ты глупа.

Даже толпа, собранная умом,

в лоб постучи – бом-бом!

Одни там мыслишки грязные,

темень-тьма непролазная!

Разве думаете о революции?

Забыли Луцкого.

(Последние слова он не сказал, а прямо-таки проревел.)

Корифей

А что касаемо теперешнего положения дел,

я бы и вспоминать не хотел!

Семенов

Хотели всем дать свободу –

мечты наши не нужны народу.

Хотели раздать богатства –

сами занялись тунеядством.

Хотели справедливости – 

стали к людям без милости.

Корифей

Хотели восставить закон – 

да вон он

юлит,

лебезит,

служит сильным мира,

слабых

пих

пыром.

Под эти слова Семенов скатывается с трибуны. На середину сцены выходит Панин.

Он сильно сдал и побледнел с последнего разговора.

Панин

Черная тоска как посмертная,

а может, она такая и есть,

тоска моя суеверная –

вся здесь,

под сердцем – нет силы более,

и раньше-то не был силен.

В отставку! Нет слов, сил долее,

вопрос решен.

Корифей

Не такие нынче нужны нам деятели,

удачливые нужны –

бед-горь сеятели

на полях страны!

Времена наши сдвинулись –

пора и нам все менять,

жребии вынулись!

Будем голосовать!

Хор

Кого?

Кого поставить нам,

чтоб был суров и прям,

чтобы сияние его,

серпом бы

по глазам?

Арина

Твое, милый, время – 

вперед выступай,

смятенное племя

под руку сгребай.

Надежей нам станешь

и будешь вождем –

восстанем, восстанешь,

того только ждем.

Прикажешь – мы в бездну,

изволишь – в тюрьму

по воле железной

твоей, по уму.

Смертей не жалея

для дела и так,

подымешь Рассею,

рассеется мрак!

Хор

Не этот ли, не этот ли?

Кого, кроме него!

Он будет выбор всей земли

и смысла торжество.

Егерь

Старого черта

Берсентьева тащите на сцену:

ему во власть предаемся,

ему,

подлецу,

осанна!

Тащите его на сцену,

даром что упирается…

Тащите его, полпьяного,

да хоть до краев налитого!

Ланская

Качать его, подкидывать,

весь центнер с гаком вверх,

такому не завидовать –

безумие и грех.

Он будет всем нам светочем

среди окрестной тьмы,

среди обставшей мелочи,

средь смертной кутерьмы.

Берсентьев (выходит на сцену и чуть растроганно, чуть виновато раскланивается)

Ну вот и совершилось, что давно надо.

Я принимаю власть – на плечи мне бармы.

Суров и справедлив, суровей всех буду.

(Оборачивается в сторону портрета Луцкого.)

Твой скорбный, трудный дар беру, хоть и поздно.

Корифей

Можно выдохнуть: совершилось трудное дело.

Все прошло как по маслу, как нельзя желать лучше.

Много было несообразностей, но мозаика сложилась.

Никогда не верил, но действительно помогает Провидение.

Замысел Его явлен, и мы учтены в нем каждый.

ИНТЕРМЕДИЯ

Берсентьев и женский голос

Не угадали. Случилось быстро –

не унесли никаких корыстей. 

Нечего было вставать под выстрел,

прицелиться им давать.  

Сама так хотела. Кто мог предвидеть

хитрость трусливую? В душу внидет,

будет в горчайшей твоей обиде

снова судьба права.

Много ты пьешь. А ты зря хлопочешь.

Хочешь уедем – напьемся, хочешь?

А наливай – мне не страшно – очень

уж тучи над головой.

И хорошо, что мы сплоховали –

слабые пальцы свои разжали –

не ухватили – сидели в зале –

слушали общий вой.

СЦЕНА 4

Место действия – квартира Берсентьева.

Арина

Ты жив, здоров?

Берсентьев

                                Почти.

Арина

                                               Не так все плохо.

Они готовы место тебе дать

в Правлении, какой-то пенсион.

Берсентьев

Расщедрился твой Егерь. Мне не надо.

Опять пообещают, не дадут.

Арина

Ты нужен ему, мне…

Берсентьев

                                         Да я теперь

и самому себе на чёрта нужен?

Я проиграл позорно, глупо, все;

я, как теперь понятно, и не мог

претендовать: за стол меня сажали

болваном, чтобы все мои ходы

проделать за меня, сдавали карты

мне безразличной масти.

Арина

                                                 Я не знала

их планов. Доверяли мало мне,

плохой игре, чуть теплящимся чувствам…

Берсентьев

Ко мне?

Арина

                 К тебе, мой милый.

Берсентьев

                                                        Врешь, наверно…

Арина

Не жалуйся, Сережа, на судьбу,

она добрее всех, мудрее нас,

она перед тобою виновата

и возместит.

Берсентьев

                         Смеешься?! В старый мех

не возместить.

Арина

                             Не пей сегодня больше.

Берсентьев

Нет, я не пьян – я пил, но я не пьян;

такое состояние: что пьешь,

а что сидишь трезвеешь – все равно,

одни и те же мысли…

                                           А ведь было

так хорошо.

Арина

                         Когда?

Берсентьев

                                        Там на собранье

я задремал.

Арина

                        И что?

Берсентьев

                                      Я видел сон…

Я думал – вещий. Там меня избрали,

мне присягали, присягала ты

одной из первых, руку целовала,

я был суров и сдержан; и мое

величие давило, потрясало…

Арина

Чем потрясало?

Берсентьев

                                Я проснулся. Гром

аплодисментов разбудил меня –

я думал, это мне, чуть не вскочил

раскланяться. И жаль, что не вскочил

еще потешить, посмешить народ…

На сцене стоял Егерь, рот кривился

позорнейшей, глумливейшей усмешкой

над всеми вами, надо мной, несчастным…

(С сомнением смотрит на бутылку, потом машет рукой и выпивает рюмку.)

А я не понимаю, для чего

ему был нужен… Все интриги ваши

или сложны для моего ума,

или совсем бессмысленны… Что, впрочем,

им не в упрек, ведь к цели привели…

Арина

И я не понимаю…

Берсентьев

                                     Где тебе-то…

Зачем пришла? В чем убедиться? Я

спокоен и повержен, опасаться

вам нечего, себя не порешу;

наверно, это было б неприятно

для торжества его, такая смерть…

Арина

И что ты будешь делать?

Берсентьев

                                                Ты уйдешь –

посплю чуток да погулять пойду,

пока что не стемнело, так и день

пройдет не лучший мой, победный ваш…

Арина

Ах, бедный мой, несчастный-разнесчастный,

прости меня: тебя я завела

в глухие эти дебри.

Берсентьев

                                      Завела?

Ты, значит, и сейчас не поняла

случившегося. Разве это вы:

Ланская, Егерь, вся толпа сограждан, –

согласно вместе действуя, вели

события по нужному вам руслу…

Чуть-чуть не так все было: я с судьбой

схватился – вы ей под руку попались

и в ход пошли.

Арина

                              Поговори, так легче.

ИНТЕРМЕДИЯ

Хор

СТРОФА 1

Никогда не станет легче,

день да ночь – всё рваный сон.

Голос громче, голос резче

в сне и нет, со всех сторон,

то с насмешкой, то с укором –

злобный бог? судьба сама?

По всем нервам перебором

музыка – свести с ума…

АНТИСТРОФА 1

Желчью собственной и плотью

пьян и сыт, своими мертв

чувствами, в мозгу лохмотья

мыслей – их и крутит черт.

Долго, нудно вспоминаешь

прошлое – стыд не остыл,

пока сам не замечаешь:

пусто место, где там был…

СЦЕНА 4 (продолжение)

Арина собирается уходить.

Берсентьев

Останься.

Арина

                    Не могу. Прощай, Сережа.

Берсентьев

Ты больше не придешь?

Арина

                                                Когда-нибудь

приду.

Берсентьев

               Наверно, врешь.

Арина

                                                Ты лучше верь.

Берсентьев

Из жалости пришла, да только жалость

у женщин недолга, а ты еще

добрей и терпеливей прочих… Ты

здесь припозднилась.

(Несмело тянется к ней.)

Арина

                                           Нет, Сереж, не надо.

ИНТЕРМЕДИЯ

Женский голос из хора

Прощай,

и если навсегда,

то навсегда прощай,

не вспоминай

меня

ты чаще, чем любовь и жизнь!

Держись!

Крепись!

На старость лет тебе подарок

был дорог, ярок!

Так возблагодари

меня,

судьбу свою,

интриги наши,

что старость краше

печальной, мутной юности твоей,

светлей,

юней.

Мой краток век:

посадят ли, убьют,

ты – человек,

которого среди тоскливейших минут

на память приведут

раскаянье и смерть;

тебя терпеть

привычная, я пыток не страшусь.

И ты не трусь.

Не ной

и не раскаивайся зря,

над миром всходит новая заря,

тебе нет места;

хочешь – жертвуй жизнью

или ненужной, долгой зли отчизну,

ты – тень никчемная,

тебя здесь вовсе нет,

так,

застишь свет…

СЦЕНА 4 (продолжение)

Берсентьев

Я плох в постели, стар, тебе не нужен,

с проблемами, с ворчаньем, с простатитом,

я жалок – понимаю все; права,

меня отставив, лучшие ища

объятия, моложе, жарче, крепче…

Но я богат!

Арина

                       Давно ль разбогател?

Берсентьев

Не важно. Мы давай уедем вместе

отсюда в Рим, в Париж – а деньги есть,

и много; будем рядом, ты найдешь

кого-нибудь себе – я всех стерплю

смазливых чичисбеев, ты богата

и счастлива со мною будешь, оба

мы счастливы окажемся. Подальше

от этих мест – и снимется вина

за здешнее, как не было. С обоих!

Арина

С меня за что?

Берсентьев

                             Там, там – в нормальном мире –

не спросят, за какие были тут

(в проклятом, мутном нашем зазеркалье)

все смертные, бессмертные грехи…

Они там не поверят, что возможно

так жить, как мы тут маемся, дышать

так ядом, так свободно, настоящих

греха и добродетели вкус знать.

Арина

Нет, не по мне такое счастье, ты

прости меня, Сережа.

Берсентьев

                                           Я прощаю,

и ты прости меня.

Арина

                                    Прощаю.

(Резко выходит из квартиры и хлопает дверью.)

Берсентьев

                                                        Нет!!!

Не уходи! Ушла. И не вернется.

Из-за ширмы выходит Ланская и внимательно, чуть улыбаясь, смотрит на Берсентьева.

Ланская

И стоило так унижаться, прятать

меня в такой пыли. Я битый час

старалась не чихнуть, взглянуть хотела

на ваши упражнения в любви,

а тут все так невинно, скучно, пресно.

Да, я не узнаю тебя, Берсентьев:

ты резко сдал.

Берсентьев

                            Не так уж резко.

Ланская

                                                             Да?

(Целует неподвижного Берсентьева.)

А хочешь, я возьму тебя с собой?

Берсентьев

Куда? В Европу?

Ланская

                                 Да.

Берсентьев

                                         Когда ты едешь?

Ланская

Вот дохожу на съезд наш.

Берсентьев

                                                  Это сколько?

Ланская

Еще два заседанья.

Берсентьев

                                     Неужели

так любопытно?

Ланская

                                 Надо до конца

всё досмотреть.

Берсентьев

                               Ну, если есть охота…

Ланская уходит. Берсентьев начинает метаться по квартире, собирать и жечь бумаги, связки писем. В конце концов огонь получается нешуточный.

ИНТЕРМЕДИЯ

Хор

СТРОФА 1

С огоньком

лихим,

всплохом

синИм,

ты гори, гори, гори,

гори ясно,

пламя, до-дотла пожри

сор разный!

АНТИСТРОФА 1

Дождь толцыт,

а горит.

Не сгубила огонька

мать-река.

Море-океан

на сушу шло,

а мой огонь

не залило.

Хор (вместе)

Льдом леденила зима

глубину земли,

а огнем взята тьма,

а светом тьму пожгли.

ГнОи земля таила,

черную свою влагу,

гноем земля вспоила

огня жар, отвагу.

Берсентьев

То, что было, – то дотла,

чтобы наново земля

ожила,

расцвела

цветом, кипенью белой

над Русью горелой,

кроной зеленой

над Русью паленой,

плодами благими

над ними, другими…

Выжги беды с Руси, огонь,

меня не тронь!

СЦЕНА 5

Комната Берсентьева. Утро следующего дня. Берсентьев совершенно не похож на себя давешнего. Выглядит усталым, но до крайности довольным. Входит Ланская.

Ланская

Ты слышал, что случилось?

Берсентьев

                                                     Как не слышать:

живу недалеко, потом прочел,

что это наши. Надо ж как рвануло,

что все мои здесь окна зазвенели!

Ланская

На воздух дом взлетел в один момент

и опустился, погребая наше

собранье, – не осталось никого,

одни обезображенные трупы

торчат из под обломков.

Берсентьев

                                                Да, дела…

А ты? Ты как спаслась?

Ланская

                                             А я решила,

что нечего мне делать там. Что прав

ты, насмехаясь над моим упрямством…

Берсентьев

Когда я насмехался?

Ланская

                                        Да вчера.

Выходит, ты меня, Сережа, спас.

Ну а твоя погибла.

Берсентьев

                                     Да, погибла.

Ланская

И Егерь с ней… Легли два милых праха

до радостного утра,

смешавшись…

Берсентьев

                              Меня думаешь задеть?

Ланская

Немного да.

Берсентьев

                         Ты это зря, Ланская.

Ланская

Прости, я по привычке…

                                                 Вот судьба:

бежала обвинения в убийстве

на Родину, а тут, глядишь, повесят

за взрыв и за пожог; ведь нас с тобой

как ни крути, а могут заподозрить:

все остальные умерли.

Берсентьев

                                            Не бойся,

не заподозрят. Никому не надо

то тормошить, что пылью и золой

так хорошо укрыто. Все довольны.

Тебя не вспомнят.

Ланская

                                    Вызовут, допросят.

ИНТЕРМЕДИЯ

Хор (на разные голоса)

Взрыв и клочки,

клочки и взрыв,

лохмотья тут, там,

почти

нет примет;

следователь очки

протирает,

взирает,

но перспектив

дела не видит:

никто не жив.

То, чтО не сумело сгореть дотла,

вторая стихия – вода – смела,

поздной лиясь струей…

СЦЕНА 5 (продолжение)

Берсентьев

Взлетели – ни архивов, ни людей.

Все кончено, Ланская…

Ланская

                                              Ты теперь

поедешь со мной?

Берсентьев

                                    Да.

Ланская

                                            Нам будет трудно.

Почти что будет голодно.

Берсентьев

                                                  Ланская,

я все продумал.

Пауза.

                               Петя ведь тогда

действительно оставил мне наследство…

Пароли всех счетов… И пачки акций…

И земли под застройку… Я не тратил,

почти не трогал, зернышки клевал…

Берёг, боялся, чах над этим златом,

раздумывал, что делать, сомневался – 

ну, как обычно, мы, интеллигенты,

боимся взять, но и отдать ни-ни.

Ты представляешь, сколько это денег!

Ланская

А Панин как не понял?

Берсентьев

                                             С основных

счетов я никогда не брал, но были

те, о которых Панин и не знал.

Он столько лет копил, приумножал

ради меня…

Ланская

                         Ты почему ж молчал?

Мы б просто взяли деньги. Городить

не стали бы интриг.

Берсентьев

                                       Да… Просто взяли.

Забрали б миллионы – и куда

успели бы сбежать с ними? Вся шайка

в погоню бы отправилась за нами –

нашли бы и убили, всё б вернули.

А нынче никого за нами нет

с претензиями…

Ланская

                                  Только в этом дело?

Берсентьев

Не только, мне хотелось…

Пауза.

Ланская

                                                   Что?

Берсентьев

                                                              Воздать.

Свести не только денежные счеты.

Раздать долги, как Петя в завещанье

распорядился.

Ланская

                             Да… Все вы, мужчины,

привыкли усложнять.

Берсентьев

                                           Ты, кстати, тоже

по завещанью Луцкого досталась

мне в собственность.

Ланская

                                        Владей.

Берсентьев

                                                        Да я владею…

Ланская начинает метаться по комнате, собирая и упаковывая вещи.

ИНТЕРМЕДИЯ

Берсентьев и женский голос

Уезжаем, Сережа, уезжаем,

собираем вещички, собираем.

Что накоплено или так досталось,

по наследству, что по полу валялось.

Шмотки старые, всякую рванину

и посуду – сервизов половины.

Все лекарства, все средства к жизни долгой

и две стопки, бутылку с верхней полки.

Спички, соль – весь запас перед войною;

что подарено – хоть бы кем, хоть мною.

Что открыто, просрочено, забыто;

полотенце, шампунь, обмылок, бритва.

Семь коробок набито: книги влезли

из шкафов, с подоконника и с кресла.

Не забыли, проверь? Нет, не забыли;

жили-были с тобой тут, были-сплыли.

Пусто, пусто – свет – в комнатах последних

наших здесь; ни следа дней беглых, бедных.

***

Пробки выверни, чтобы гость увидел

пустоту в ее откровенном виде.

Дверь забей, ключи выброси, кинь в воду.

Вот с таким-то мы скарбом на свободу.

СЦЕНА 5 (продолжение)

Ланская

Мы завтра уезжаем. Поезд в десять.

Берсентьев

Сегодня уезжаем. На любом,

там пересядем.

Ланская

                               Вызову такси.

Раздается звонок в дверь.

Кто это может быть?

Берсентьев

                                         Так… Старый друг,

пришедший попрощаться.

Ланская

                                                     Мне открыть?

Берсентьев кивает. Ланская открывает дверь, на пороге стоит Прохоров.

Прохоров

Сережа дома? А, вот он сидит.

Ну я пройду.

Ланская

                           Есть ордер? Я вас помню.

Прохоров

И я вас помню. Так же хороши,

как были… Сколько ж лет тому назад?

Берсентьев (подходит к ним и церемонно представляет их друг другу)

Вы познакомьтесь заново. Вот Миша,

кузен мой, вот Ланская – как представить?

Невеста, да?

Ланская

                         Кузен? Я понимаю…

Берсентьев

У всех у нас есть странное родство…

(К Прохорову.)

Ты проходи. С какими новостями

явился?

Прохоров

                 Ты был прав: закрыли дело,

едва начав.

Берсентьев

                      Газ?

Прохоров

                                Старая проводка.

Берсентьев

Бывает…

Ланская

                   То есть можно не бояться.

Прохоров

Чего боялись вы?

Ланская

                                  Да так…

                                                    Не важно.

Берсентьев

А мы ведь уезжаем.

Прохоров

                                       Навсегда?

(Берсентьев кивает.)

Мне будет не хватать тебя.

Берсентьев

                                                   Зато

обрадую отъездом тетю Машу…

Прохоров

Она ворчит, но без тебя ей будет

тоскливо, пусто…

                                   Да…

                                              А я не верил,

что ты так сможешь…

Берсентьев

                                            Что я смог такого?

Берсентьев и Прохоров долго и настороженно переглядываются.

Прохоров

И что теперь тут будет?

Берсентьев

                                              Будет плохо,

наверное.

Прохоров

                    Ведь было равновесье,

порядок и худой мир, а теперь

все накренится, рухнет. А ты едешь.

Берсентьев

Мы – каждый – отвечаем за своих.

Что смог, то сделал, дальше ваше дело.

Твое, когда решишься…

Берсентьев достает из-под кровати и пододвигает к Прохорову канистру. Они крепко обнимаются. Прохоров уходит, унося с собою канистру.

ЭПИЛОГ

Корифей подходит к Берсентьеву и кладет руку ему на плечо.

Корифей

Ты молодец, ты все сумел и выжил.

Берсентьев

И ты доволен?

Корифей

                             Мне намного легче.

Берсентьев

Теперь ты успокоишься?

Корифей

                                                 Уже

спокоен. И ваш путь благословляю.

Берсентьев

Ну, Петр, прощай.

Корифей

                                   Прощай, Сережа.

Ланская (подбегая к Берсентьеву)

                                                                      ВРЕМЯ!!!

Берсентьев и Ланская быстро уходят со сцены.

Корифей и женский голос

Вот и окончилось время наше,

стала земля и живей, и краше,

век отошедший уже не страшен,

памяти нет о нем.

Что это было? – Свет всепрощенья

выжег грехи наши. Были тенью – 

меньшим мы стали; успокоенье –

к счастью и поделом.