Всегда он под лавочкой спал беззаботно,
Невольно вдохнув сигаретный дымок.
Он голоден был и поел бы охотно,
Погрелся в квартире он, если бы мог;
Его никогда и нигде не любили,
А дети бросали камнями в него,
Пинали, кричали и по бокам били,
Но он всех любил, несмотря ни на что.
Надеялся Бим лишь на милость людскую,
Мечтал о заботе, и только о том,
Что раз хоть погладят его по загривку,
Да пустят погреться в белеющий дом.
Но только безумно тоскуя по ласке,
Скитался наш Бим от двора ко двору.
Считал каждый дом он красивейшей сказкой,
Но голод его лишь будил поутру.
Его гнали прочь, палкой ткнув напоследок,
А он все терпел, и, подняв гордо хвост,
Он снова шел прочь от садов и беседок,
Шарахаясь от доброй сотни колес.
Бежал он промокший, ужасно продрогший,
Бежал лишь вперед, претерпев эту боль.
Ведь Бим был хороший, ужасно хороший!
Но только никто не ценил ведь его...
Наш Бим был несчастным, избитым калекой,
Поломана лапа, и ухо одно,
Он был ненавистен, преступником века,
Как двести маньяков, убийц и воров.
Вот только собачее верное сердце
Готово служить и дарить всем тепло.
Хватило бы миру надолго согреться,
Но вряд ли ему это бы помогло.
Однажды, в защиту двухлетней девчушки,
Бим в драку сорвался со стаей большой,
А все из-за жалкой какой-то игрушки.
Такой вот забытый, ненужный герой.
Оторванный хвост и разодрано ухо,
Он еле дышал, был он мертвый почти,
Девчушка заплакала, глядя на друга,
А он ей глазами: "Не плачь, не грусти!".
Соседи сбежались к ревущей малышке,
Противен им всем был почти мертвый Бим.
Девчонка схватила любимого мишку
И плача, склонилась над другом своим.
А пес, собрав силы свои, напоследок
Подружкину щеку так нежно лизнул,
Как мать пеленает любимого сына,
Лизнул и в последний раз гулко вздохнул.
Наш Бим был несчастным избитым калекой,
Но сердце горело, желая служить.
Он был словно Данко, любовью согретый,
Но им не решался никто дорожить.
