В моей тишине давно не бывает драм
Я начинаю жить летом ещё с весны,
закатываю рукава, вдоль спины
кую себе алый пион,
пью "Апсны",
раскапываю газон,
снег тает газетно, чернеют листы,
на буквы разбит фельетон.
Когда выбираются первые стрелы трав,
то слышен ещё прерывистый летний храп,
и город совсем раздет,
обречён, разъят,
весь в рыжих бычках сигарет
с головы до пят.
Но ветер впервые делает лёгкий взмах.
И лето приходит тихо, когда все спят.
В моей тишине давно не бывает драм.
Чердачная синь на фоне оконных рам,
стрижи, как ножи,
на облаке чертят шрам,
дождь сыплет за гаражи
хрустальную боль от ран.
А там…
Там битые стёкла, к забору прижался пёс,
да ржавые санки с ворсинками вдоль полос,
и шапка с помпоном, и лыжи, и Дед Мороз,
и порванный галстук навечно к стеклу примёрз.
И нет ничего, что можно оставить там.
И нет никого, кто б это с собой унёс.
Other author posts
В начале было слово
Я помню этот синий-жёлтый цвет, в нём ванная, пропитанная дымом, вода по краю оставляет след, и книга изменяет силуэт,
Ничего
Вообще-то, у меня была мысль - избегать яда, любви крыс, ловко прятаться в камышах и молчать, чтоб глаза дышали, и плавал мир.
Мяч-земляч
У меня на руках умирает огромный мячик, в чёрных оспинах и с ввалившимися щеками, он ничей и особенного не значит: хочешь, бей рукой и пинай ногами –
Тихо
Тихо, ласково, лазурно уходили в небо дрожки, пел протяжно в чёрной рясе иерей Фома Лукич, можно выпить на дорожку, и шептать не в рифму можно,
