Я стоял на сцене. Ноги подкашивались. Руки дрожали. Глаза ослепли. Гул многолюдный в зале вдруг затих, и я почувствовал себя жертвой, пойманной в прицел винтовки. Эта сотня людей превратились в одного человека — в снайпера, что вот-вот спустит курок. Я глотнул — ком, словно наждачка по сухому дереву. Сердце — где-то в горле.
⠀ Брейч, агент, сказал — это просто. Пару слов. Благодарность тому, сему. Бла, бла, бла. Одна шутка. Поклон. Главное, в глаза им не смотри. Вспомни, как всё началось, и кому ты действительно хочешь сказать спасибо. Пойдёт как по маслу, эта чёртова речь.
⠀ Я всё-таки взглянул в зал: да, действительно, а кому? Уж не тем ли кто никогда не верил? То есть верил, а потом смеялся и крутил пальцем у виска. Или, может быть той, что ушла со словами «ты уже не тот, кого я полюбила». Вон они, сидят, восторженно хлопают.
⠀ На секунду я прикрыл веки. Откашлялся. И...
—Хочу поблагодарить единственного моего друга, моего вдохновителя, — просипел я в микрофон, — вот он. Сидит в первом ряду. Это он, виновник торжества, — я указал рукой на него. Он ничуть не изменился с того времени. Разве что потолстел слегка.
⠀* * *
— И ты, Брут! — год назад я стоял посреди комнаты и растерянно озирался: бог мой и все черти, что это было? Мне хотелось орать, сучить ногами, стучать кулаком. Хотелось разбить семейный сервиз, разорвать подушки зубами, да всё, что угодно, лишь бы выплеснуть отчаяние и ярость, что поднялись во мне, словно взвесь со дна. А вместо этого я надсадно шипел, как испорченный приёмник, — и ты, Брут!⠀
Я хочу в злости наподдать ему по заднице — и пусть скажет спасибо, что не впиться в горло — но мимо, мимо! Попал по стулу большим пальцем и, наконец, заорал. Боль и так может выйти, с криком. И вместо всего безумства, что уже совершил в мыслях, запрыгал на одной ноге к книжной полке.
— Предательство — вероломство, — читаю громко, — отступничество, измена. Обман доверия, понимаешь?! Ну, ладно, они, Джек, они, но ты? Как ты мог? Такой удар! Понимаешь? Это ж даже не нож, это ж — ножище! Мачете, ей-богу, вот, что воткнул ты мне в спину! Молчишь? Нечего сказать?
Я присел рядом с ним.⠀
— Ты ведь не возражал никогда. Всегда слушал. Я думал тебе нравится. Я думал ты на моей стороне! А ты? Дружище... Что? Отвернулся он. На меня смотри! Да не плачу я, отстань. Конечно, больно. Да ни черта не ноге. Душе больно, Джек, душе! Кому ж мне было верить, как не тебе? Всё насмарку! — я уткнулся в него лбом, обнял. Нет — стиснул с силой.
— А, может, ты прав? Я — никчёмный поэт, никудышний писатель, бездарный сценарист! Ты это хотел мне показать? — я вскочил.
Сгрёб в охапку всё, что осталось от рукописи — несчастные, изгрызенные в хлам листы, мой многодневный труд, — и подкинул их к потолку. Лопасти подвесного вентилятора охотно разметали бумажный снег по квартире, — ты прав, Джек, прав. Фигня. Это — фигня! Но я напишу снова!
⠀⠀* * *
— Вот он! — показываю на друга сегодня, — оставил его на 5 минут, вышел за сигаретами — и нет романа. На что намекнул? Что — фуфло? Или, чтобы я бросил курить? — я подмигнул толпе. И Брейчу. Тот улыбался и кивал головой, мол, давай-давай, отлично. Мой голос окреп, и я тоже улыбнулся, — я всё ещё курю, Джек. А вот книга «Такие тогда были мысли» — новая. Благодарю!
Я поклонился и тут же подумал, что этого мало, что есть что-то ещё, что нужно сказать.
— Позвольте! — вернул себе микрофон. — Джек, родной, для тебя:⠀
«У меня есть собака, а, значит,
У меня есть душа...
У меня есть собака, верней,
У меня есть кусок души,
А не просто собака.
Я люблю её и порой
Очень сочувствую ей:
Нет собаки у бедной собаки моей.
⠀
И вот, когда мне бывает грустно...
А знаешь ли ты, что значит, собака,
Когда тебе грустно?
И вот, когда мне бывает грустно,
Я обнимаю её за шею
И говорю ей:
«Собака, хочешь я буду твоей собакой!»*
⠀
Я спустился к нему, не слыша оваций, и обнял своего «предателя». Нет — стиснул с силой и прошептал в его лохматое ухо: «И ты, Брут!». Иногда нужно, чтобы тебя «убили»…⠀
*Хулио Сессар Сильвайн.
