Два звонка для Ивана Дашкова (7-10) продолжение

Иван не унывал. По-прежнему в спорте первым был и с матросами по выходным возился. Не забывал освежать в памяти главы из Инструкции. И как-то, осторожненько, кормового стрелка и радиста спросил, не видели ли они огоньков каких внизу по правому борту, когда из пике и крена вышли. Радист сказал, что ничего не видел, а кормовой стрелок заявил:

– Да если бы в этот момент ко мне в кабину сам дорогой товарищ Леонид Ильич Брежнев зашел, я бы и его, наверное, не заметил.

Штурман на повышение пошел. Стал штурманом отряда. Из правого летчика начали командира корабля готовить, второй штурман у него с тех пор уже третий или четвертый сменился. Да и кормовые, радист и КОУ, на каждые полеты менялись.

Молодой штурман, которого к Ивану назначили, программу становления что-то туговато, со скрипом, проходил. Но допуск к самостоятельным полетам по маршруту и в боевых порядках все же получил.

Прошло года два или три. Все было по-прежнему. Не смог командир полка скрытности Ивану простить и выдвигать его на вышестоящие должности не спешил.

И начались как-то летом большие флотские учения. Полк имитировал нанесение ракетного удара в узком секторе по авианосной ударной группировке, которую на ту пору остров Броутона из состава Курильской гряды изображал. Экипаж Ивану с бору по сосенке собирали. Даже Гришу Гончарука, что автомобили классно чинил, из «резерва Главнокомандующего», то есть из комендатуры, выковыряли.

Гриня, командир огневых установок, старший прапорщик, уже года три как не летал. Послали его когда-то, давным-давно, дежурным по ВАИ. Дали полосатую палочку. Понравилось ему это дело. Его всегда к автомобилям тянуло. И в комендатуре он ко двору пришелся. Коменданту его красный «Зюзик» от позора спас.

Кто-то из патрульных, или из состава караула подобрал реечку, что во дворе валялась. Из конца реечки торчал острый гвоздик. И он, движимый извечной ненавистью матросов к коменданту, просунул эту реечку в щель между створками ворот, за которыми «Зюзик» ушастый стоял. Гвоздиком, что из реечки торчал, мстительный матрос нацарапал короткое слово, но на весь капот. Да так четко, что хулительная надпись раньше эмблемы ЗАЗа в глаза бросалась.

Утром комендатура содрогнулась от дикого рева разобиженного коменданта. Собрался консилиум самых ушлых прапорщиков гарнизона. Из всех них только Гриша так сумел надпись затереть, что ее и под лупой разглядеть стало невозможно. Вот с тех пор он чинил и рихтовал машины всему командованию полка и дивизии. А тут такая незадача: зовут Гриню полетать. Но, в качестве компенсации, пообещали хрустальным кувшином из военторга отоварить и после учений в отпуск отпустить. Благо дело летом происходило.

Полет как полет, не сложнее и не проще всяких других учений. Штурман с тактическим пуском ракеты справился успешно и на радостях место в боевом порядке потерял. А тут полку еще команда поступила: посадка на запасном аэродроме в Приморье. Дело к ночи, а они сбоку от основного потока болтаются, никак места своего не найдут.

Начали они вдоль строя самолетов, что называется, смыкаться. Нет бы, помощи у ведущего попросить, но по двум причинам решил Ваня тишком место свое найти. Во-первых – режим радиомолчания, а во-вторых – гордость не позволяла. Стали они свое место искать методом наблюдения за бортовыми номерами. А это ж вплотную к каждому подойти надо. Вот и началось: то чрезвычайный режим, то малый газ, а то наоборот. Но нашли они свое место в боевом порядке. Правда, может и от частой и резкой смены режима работы двигателей, а может и по какой другой причине переключающий контактор «залип». Топливо из правой плоскости вырабатываться перестало.

Начал сказываться дисбаланс между весом топлива в баках правого и левого полукрыла. Когда триммером удержать самолет в горизонте стало невозможно, вцепились они с правым летчиком в штурвал и удерживали от крена, сколько сил хватало. Но при разнице в весе полторы тонны и Ивановы стальные мышцы сдавать стали. А лететь еще больше часа. Понял он, что не удержать самолет в горизонте, и решил аварийно топливо из плоскостной группы баков слить. То есть из тех баков, что в крыле находятся. Вот почти две тонны керосина над Татарским проливом развеялись.

Самолет выровнялся, дикая нагрузка на штурвал исчезла. Можно бы и расслабиться. Одна беда – хватит ли топлива? Штурман с сомнением в голосе доложил, что должно хватить, и каждые пять минут остатки по группам проверяли. Вроде, хватит, если с ходу сесть. На второй круг и думать нечего. И аэродромов подходящих для их типа самолета по пути не было.

Боевой порядок распустили на трехминутные интервалы. Посадка «с ходу». Получили условия посадки: сплошная облачность, нижний край – 400 метров, видимость восемь километров, ветер слабый. Условия нелегкие, особенно для штурмана, но не ужасные.

Где положено – шасси выпустили, а где и закрылки на «двадцать». Только собрались закрылки полностью выпускать, как на удалении до полосы 18 километров оба двигателя остановились. Кончилось топливо

В кабине странно, но приятно запахло. Старец Аникей не появился, но Иван и сам догадался, и взмолился: «Иона, помоги!»

И вовремя. Тьма кромешная. Ночь, высота девятьсот метров, сплошная облачность. Рельеф местности в Приморье – известный. Сплошные сопки, где перепады высот достигают тысячу метров. Второй штурман, непонятно за что, ухватившись, аккумуляторы на сверхаварийную сеть переключить забыл. Связи, как в экипаже, так и внешней, нет. Посадочные фары – не горят. И только послесвечение светомассы на стрелках высотомеров показывает, как быстро тают эти девятьсот метров. Как падает спасительная скорость.

Слева появилось оранжевое быстро приближающееся пятнышко. В две секунды стал Иван различать летящую параллельным курсом фигуру старика с развевающейся бородой и указывающего куда-то вперед и влево огненным крестом. Следуя за движением креста, стал Ваня плавно влево доворачивать, следя, чтобы скорость не слишком быстро падала.

Правый летчик, онемев от ужаса и ничего, не понимая, тщетно пытался что-то рассмотреть внизу. Охрипший штурман пытался вернуть экипаж на посадочный курс, но из-за обесточенного переговорного устройства напрасны были его усилия и старания.

Летящий старик на Ивана не смотрел, а только указывал: вперед, вперед! И в какой-то неуловимый момент вдруг резко поднял крест вверх.

– Выравнивай! – пронеслось в мозгу у Ивана.

Не видя земли, он потянул штурвал на себя. Высотомер, установленный на уровень аэродрома, показывал 100 метров.

– Будь, что будет, – подумал он и подтянул штурвал к самому животу.

Тянулись секунды, и в каждую из них он ждал взрыва. Но взрыва не было. Самолет грубовато толкнулся о землю основными стойками и… И побежал! Неизвестно по какой поверхности, но побежал. Вначале, даже плавно. Ваня держал штурвал, как учили при посадке на грунт. Держал, сколько мог. Когда воздух перестал держать нос, начался кошмар. Даже посаженный в катящуюся с горы и бешено вращающуюся бетономешалку человек не испытывал бы таких толчков и ударов.

Но самолет, подпрыгивая и содрогаясь, бежал. За стеклом по-прежнему был непроглядный мрак. Видимый одному Ивану старик снова предупреждающе поднял крест. Ваня зачем-то, не отдавая себе отчета в своих действиях, расстопорил переднее колесо. Резко, следуя за движениями креста, крутанул штурвальчик колеса влево, а через несколько секунд вправо. Броски и метания в кабине усилились, но после поворота вправо стали понемногу стихать. Невероятно, но самолет остановился! Более того, передняя нога, хоть и пострадала, но держалась в вертикальном положении. Это позволило открыть люк и быстро выскочить из самолета.

Впереди и слева светился оранжевым светом старик с крестом. Он поднял крест над головой и грозно потряс им. Иван беспомощно оглянулся, ища поддержки у экипажа. Но те истерически хохоча, катались по земле, в восторге оттого, что живы остались. От кормы к ним, яростно матерясь, бежал Гриша:

– Твою ать, ать, ать! Три года не летал! И как меня, старого дурня, угораздило, пи-пи, пи-пи, пи-пи…Да что бы я еще, когда нибудь….ать… ать… ать…

– Да, тихо ты! – прикрикнул Иван на него. – Смотрите вон туда, – показал Иван рукой куда-то во тьму. – Видите?

– Что, товарищ командир? Что, видите? – пять человек таращились во все стороны, не понимая, куда нужно смотреть.

А Иван четко видел, как оранжевой ракетой, продолжая грозить крестом, бородатый старик в старинных развевающихся одеждах входил в низкие облака.

– Да, нет, ничего. Показалось, – он боялся, что теперь, расскажи он про Иону, даже после того, как сохранил жизнь себе и экипажу, его сдадут в психушку.

Он подошел ко второму штурману, ухватил его обеими руками за спасательный жилет и, легко оторвав от земли, вознес к черному небу:

– Ты, почему не перешел на сверхаварийный режим? – потряс он вторым штурманом, как тряпичной куклой. – Мы же вслепую садились! Мы же ни хрена не видели! Ни связи, ни посадочных фар! – Он раскачивал поникшего и не сопротивляющегося парня все сильнее и сильнее. Кажется, что в ярости он стукнет им об землю так, что дух из того вон.

Спас обоих, одного от тюрьмы, другого от смерти, штурман корабля. Он подошел и положил руку на плечо обезумевшего от гнева Ивана:

– Командир! А может, так лучше? Может, с фарами и указаниями руководителя посадки мы не нашли бы эту площадку? Мы ведь сильно влево ушли. Градусов на тридцать. Я орал, чтобы ты исправил курс. Слава Богу, ты меня не услышал. И как ты среди крутых сопок, в кромешной тьме эту площадку нашел? Послушай ты меня, и от нас только черное пятно утром нашли бы.

– Я тебя и так слишком много слушал. Ты бы лучше место в боевом порядке выдерживал. Может, и не торчали бы сейчас здесь. – Он опустил штурманца на землю. – Где это мы? Ну, ты, второй штурман. Бегом в кабину и включи аккумуляторы! Правый летчик. Включить посадочные фары и УКВ на первом канале. Там руководитель полетов охрип уже, нас вызывая.

Когда загорелись посадочные фары, все увидели, что находятся на краю кукурузного поля. В пятидесяти метрах впереди черной трещиной зиял овраг. За ним высокий и густой лес – Уссурийская тайга.

Радист все доступные средства связи включил. Очевидно весь полк, кроме их экипажа, благополучно сел на запасной аэродром. Руководитель полетов совместно с дежурным по связи на всех каналах с уже проявившейся безнадежностью уныло повторяли:

– 532-й, 532-й, я – Рубильник, я – Рубильник. Ответьте, ответьте, если слышите. Прием.

Первым отозвался радист:

– Рубильник, Рубильник, я – задний 532-ого. Вас слышу, вас слышу…. Мы целы, мы живы! Да, все! Передаю связь переднему, нет, старшему…

Иван уже стоял между креслами и подключал фишку шлемофона.

С первыми лучами восходящего солнца над кукурузным полем кружил вертолет. Поле, длиной восемьсот метров находилось в десятке километров от посадочного курса и на сто метров выше порога взлетно-посадочной полосы. Самолет, по счастливой случайности, приземлился в самом начале поля и пересек его практически по диагонали. Мало того, середину поля пересекала глубокая ложбина, и не отверни Иван самолет влево, а затем вправо, сейчас они догорали бы среди невысоких стеблей кукурузы. Объяснить, почему он, не видя ничего в кромешной тьме, принял такое решение, Иван так никогда и не смог.

8. Все живы, все цело

За ними прилетела целая команда. Первым из вертолета выпрыгнул командир полка. Он кинулся к Ивану и обнял, как родного брата, которого не видел много лет. Радостно похлопал по плечам и по спинам остальных членов экипажа. И как человека, и как командира полка его радость можно понять – все живы и всё цело. Вторым право на объятия и похлопывания имел замполит полка, чем он не преминул воспользоваться. Следом за ним шли инженер, врач с медсестрой и ребята из аварийно-спасательной команды. С медсестрой обнимались особенно охотно и спасшиеся, и прибывшие вертолетом. Она была молода и обладала прекрасной фигурой. В суматохе замполит, даже два раза обнял ее. Правда, похлопать себя она не позволила и ловко увернулась. Тем более что хлопать он ее собирался отнюдь не по спинке.

Пока полковой врач и медсестра смазывали зеленкой царапины и прикладывали примочки к синякам пострадавших, командир полка и его заместитель по инженерно-авиационной службе (зам по ИАС – ласково называемый в полку - Зампапуаса) вместе с Дашковым осматривали самолет. Как уже говорилось, внешне самолет практически не пострадал. Порвались несколько шлангов гидравлики шасси, сломался поворотный хомут на передней ноге, да вырвало одну створку ниши передней стойки шасси. Трудно было так сразу, в полевых условиях сделать вывод об исправности самолета в целом. Вряд ли после всех этих трясок и бросков его можно было считать полностью исправным.

О том, чтобы самолет смог дорулить самостоятельно до аэродрома не могло быть и речи, также как и о перелете. Отбуксировать такую, почти сорока тонную махину по грунту можно только тремя могучими тракторами, по одному на каждую стойку шасси. Но для этого надо построить дорогу шириной не менее пятнадцати метров и отстыковать плоскости, что возможно только в заводских условиях. Рельеф местности в округе даже мысли такой не допускал. Но и делать из самолета памятник на безымянном кукурузном поле никто не собирался. Предстояла египетская, по масштабам и трудоемкости, работа. И никакого решения пока никто предложить не мог.

Инженер совместно с начальником штаба полка организовали охрану самолета. Вертолет Ми-8, нашедший Ивана и его самолет, сновал взад и вперед, как пчела между гречишным полем и ульем, привозя специалистов и материалы, и увозя тех, кому возле самолета делать уже было нечего.

Перепуганных колхозников к их кукурузному полю и близко не подпускали. Поле, стараниями Ивана, частыми посадками вертолета и колесами прибывающих и убывающих машин, привели в ужасное состояние. Убытки пообещали компенсировать сжатым воздухом, но только в конце года. Крестьяне, не обладающие чувством юмора, не поняли – зачем им сжатый воздух, но оказались с понятием. Они ни на что не претендовали, а только сочувственно цокали языками и согласно кивали головами. За это командир полка пообещал дать им десять тонн керосина* и две канистры спирта.

Экипаж вертолетом отправили на аэродром, до которого они не долетели всего десять километров. Там им дали полчаса на умывание и завтрак, а потом, в течение двух суток с перерывами на прием пищи и четырех-пяти часовый сон допрашивали и расспрашивали начальники всех степеней и ведомств авиации Тихоокеанского флота. Командующий авиацией со своим следственным аппаратом прибыл на пяти машинах почти одновременно с Дашковым и его людьми.

Картина происшествия вырисовывалась совершенно ясная, за исключением того, что никто не мог сказать, почему летчик приступил к выравниванию на высоте сто метров и для чего он расстопорил переднее колесо? Но эти действия в данной ситуации были признаны единственно правильными и, собственно, именно благодаря ним, все окончилось сравнительно благополучно.

Через двое суток, убедившись, что особой крамолы из экипажа не выжать, даже секретному сотруднику из состава экипажа, кроме матерщины Грини Гончарука нечего было добавить, командующий вместе со своей следственной группой укатил. Напоследок он пожал Ивану руку и предложил командиру полка дать экипажу недельный профотпуск. А затем пригласил их отдохнуть в профилактории на станции Океанской, что возле Владивостока. Не воспользоваться таким приглашением было просто глупо. Да и экипажу, перенесшему такой стресс, отдых просто необходим. На радостях, что люди живы, а самолет цел, забыли отодрать второго штурмана за то, что не включил своевременно сверхаварийную сеть, хотя главный штурман авиации Тихоокеанского флота из-за спины командующего не раз показывал виновному кулак.

Чисто случайно, на одном из приморских аэродромов оказался вертолет В-12, который только что выполнил рекордный по дальности перелет. Эта машина в свое время поставила много мировых рекордов. Один из них, рекорд грузоподъемности. Вертолет выполнил полет с грузом 44 тоны на высоте 2200 метров. Так высоко и не надо было, да и пустой самолет Ту-16 весит не более 38 тонн. И с вертолета, и с самолета для уменьшения веса сняли все, что только можно перевезти автотранспортом, включая кресла пилотов с бронеспинками. Заправили минимум топлива, чтобы только-только хватило перелететь с аэродрома до самолета, пять-десять минут повисеть в воздухе и перетащить самолет на аэродром.

Дня три зампапуаса с лучшими мастерами полка колдовали и сварили из тросов и разных железяк нечто похожее на гигантские постромки. Эту железную сбрую, обернув толстым брезентом, чтобы не слишком царапать тросами гладкую поверхность самолетного алюминия, подвели под фюзеляж и замкнули над самолетом на кованое кольцо диаметром около метра, сделанное из толстого стального прутка.

Затем вызвали супермогучий В-12. Когда он завис над самолетом, накинули кольцо на гак, спущенный из недр гигантской коломбины, и разбежались в разные стороны. Махина взревела своими четырьмя двигателями, легко подхватила самолет и, не набирая значительной высоты, в несколько минут отнесла страдальца на аэродром.

Дальнейшая подготовка и проверка показали, что с самолетом, действительно ничего страшного не произошло, и через месяц он уже числился в составе боеготовых машин. Крепкие аэропланы строила туполевская контора. А сам этот самолет, перетерпевший все описанные выше мучения, в полку прозвали – «кукурузник».

Ваня с экипажем блаженствовали в профилактории на Океанской. Командующий дал команду поселить их в лучшие комнаты и разрешил пользоваться «своей» сауной.

Эту сауну несколько лет назад срубили из толстенных лиственничных бревен два великих народных умельца - штурман Гена Пачин и его командир, летчик Николай Толмачев. Бревна привезли издалека, из тайги, что окружала аэродром, где базировался полк Ивана. Похлопывая рукой по бревну, встроенному в желтую, источающую великолепный хвойный запах, рубленую стену сауны Иван думал:

« Может, как раз это бревно мы тащили из тайги, когда Вилька Фрайтер подвернул себе ногу».

При каждом отбое полетов, а летом из-за частых туманов летали редко, а отбои объявляли часто, летчикам, чтобы дурака не валяли, командир полка ставил задачу каждой эскадрилье: вынести по три бревна из тайги. Лесины эти повалили и освободили от сучьев специально выделенные прапорщики с бензопилами. Самым трудным было эти хлысты вытащить на твердую почву. И не мудрено, длина некоторых из них достигала тридцати-тридцати пяти метров, а лиственница, как известно дерево тяжелое и, чуть ли не тонет в воде. Вот, надрываясь и спотыкаясь, человек тридцать-сорок потных лиц летного состава выволакивали бревна из лесу. А лесник в эти дни валялся неподалеку пьяный, сваленный стаканом спирта, поднесенного щедрой рукой одного из бензопильщиков. Ивану тоже приходилось участвовать в таких, не предусмотренных лесным кодексом СССР работах. А Вилли Фрайтер, правый летчик командира эскадрильи как-то при этом поскользнулся и вывихнул ногу.

Потом распиленные на столбы длиной по двенадцать метров, бревна ошкуривали и, когда вагонами, а чаще попутными Ан-12, под видом аэродромного оборудования, отправляли во Владивосток, откуда их перевозили в профилакторий, на станцию Океанская. А два умельца Толмачев и Пачин с помощью десяти матросов срубили там, нет, не сауну, а княжеский терем. В тереме имелась прекрасная парилка, большой, глубокий бассейн и несколько комнат для отдыха и услад с покладистым женским персоналом.

Слава о шикарном тереме-бане разнеслась по городам и весям, достигнув ушей партийной комиссии при ЦК КПСС, которую тогда возглавлял Арвид Янович Пельше, славящийся своей принципиальностью и неподкупностью. Приехав во Владивосток члены комиссии, не могли нарадоваться красоте строения. Восхищались мастерством умельцев, прозрачностью и прохладой воды в бассейне. Затем, вдыхая хвойный аромат, царивший в сауне, вынесли вердикт, мол, не по чину простому командующему авиацией Тихоокеанского флота такая роскошь. Того командующего, при котором сауну строили, с должности сняли, а терем ломать было жалко, перевозить, как вещественное доказательство барства и самодурства, накладно, вот его, как недвижимость всем летчикам доступную, в активах авиации флота и оставили.

Нынешний командующий, славящийся некоторой демократичностью, не желая порождать ненужные пересуды, сауной пользовался крайне редко, не чаще двух-трех раз в месяц и, в виде поощрения, разрешал некоторым, наиболее отличившимся офицерам эту сауну посещать. Повезло в этом плане и экипажу Ивана Дашкова. А теперь, днем купаясь в водах Амурского залива, а вечером парясь в знаменитой сауне, они наслаждались всеми прелестями жизни.

• В описываемый период цена тонны керосина за рубежом составляла 700 долларов/тонна. То есть комполка обещал крестьянам целое богатство. Но на внутреннем рынке литр керосина стоил 7 коп./литр. А десять тонн примерно 600 рублей, да и кукуруза по госценам почти столько же. Так что щедрость комполка не знала границ. А уж с учетом спирта…

9. Слово пастыря

Вволю напарившись, а затем и наплававшись в бассейне, чувствуя во всем теле легкость необычайную, Ваня Дашков вошел в отведенную ему со штурманом комнату. Штурмана на месте не было. Еще с обеда они с правым летчиком укатили в женское общежитие.

Загорая на пляже Амурского залива, в пятидесяти метрах от профилактория они встретили Людку Хиросиму. Встреча была настолько неожиданной, что они ее едва узнали. Людмила года три тому назад, некоторое время работала официанткой в их летной столовой. Она прекрасно играла на аккордеоне и неплохо при этом пела хрипловатым, волнующим голосом. Характер у нее был взрывной и неистовый. Скорее всего, именно из-за него, а не за несколько щербин на темном, как у африканской статуэтки, худом лице с выдающимися скулами и черными, слегка бесноватыми, глазами ее и прозвали Хиросимой. За свою репутацию она нисколько не переживала и безоговорочно выполняла все команды начальства правильно, качественно и быстро. Очевидно, за легкость характера и игру на аккордеоне ее, не без умысла, назначили начальницей женского общежития.

Она обрадовалась встрече со знакомыми летчиками и тут же пригласила их в гости, посетить руководимое ею весьма интересное предприятие женского типа, куда вход случайным мужчинам был строго запрещен, а неслучайных встречали с удовольствием:

- У меня живет много морячек, а их мужья далеко в море и девушки дико скучают. Почему бы вам, прихватив пару пузырьков, не составить им компанию? Девушки – просто класс! Приходите.

Штурман был холост, а правый летчик очень любил заводить знакомства со всеми скучающими девушками. И по причине такой общительности уже два раза ездил в госпиталь с диагнозом острая гонорея.

Гриня Гончарук с радистом, укатили в Арсеньев к многочисленным родственникам Грини.

А второй штурман, разложив, как хомяк, по всей комнате свои радиотехнические богатства, мотал очередной трансформатор. Он отпросился у Ивана с утра на аэродром, где по его словам была классная свалочка.

«У каждого свои предпочтения» - подумал Дашков и отпустил его. - « Странный он какой-то», - продолжал размышлять Иван, - «Да, Бог с ним. Мне ж его только на этот полет откомандировали. Что-то я о нем слышал, а вот что? Забыл. Ну, и ладно».

Ваня не стал особенно напрягать свою память ради какого-то второго штурмана. А зря. Не читал он в детстве сказочку про льва и мышь. Тем более, что это был Паша, бывший конкурент Ивана в деле соискания руки и сердца легкомысленной Татьяны, о поползновениях которого Дашков и не знал.

Тогда вокруг аэродромов залежи сокровищ валялись. Это сегодня мы знаем, что лопатки турбин реактивных двигателей содержат иногда до семидесяти пяти процентов кобальта. И что цена на кобальт до 80 тысяч долларов за тонну доходит. А лопатки эти в двигателях при каждом удобном случае меняли. И груды этого кобальтосодержащего сокровища никому не нужные на каждом аэродроме валялись. Уж не говорю про медь, алюминий, бронзу, титан и прочие прелести.

На всех аэродромах, куда ему удавалось попасть в командировках, Паша искал моторчики, транзисторы, конденсаторы, трансформаторы и переключатели. Короче, ко всему, что могло ему пригодиться при сборке и ремонте магнитофонов и телевизоров. Иногда он подбирал некоторые, вышедшие из строя, совершенно неактуальные радиолампы, валяющиеся на свалках более десяти лет. Он разбивал их плоскогубцами, тщательно очищал от осколков стекла и складывал в особый мешочек, то, что от этих ламп оставалось.

Летчики, вырвавшись на свободу в командировку, искали развлечения каждый по своему вкусу. Собираясь перед вылетом, домой, на аэродроме все хвастали своими удачами и подвигами. Один своими встречами с друзьями и знакомыми, которые у него водились и плодились в невероятных количествах на каждом аэродроме. Другие, как им повезло и сколько они при этом выпили. А такие, как штурман и правый летчик, бахвалились своими победами, понятно на каком, фронте. А Паша, он больше помалкивал, но внимательно всех выслушивал. А когда его спрашивали, чем он может похвастаться, он, с видом человека посетившего концерт Ван Клиберна, обычно говорил:

– Эх, мужики! Я тут такую свалочку нашел! Обалдеть! Пальчики оближешь, – и тащил к самолету увесистый мешок своих трофеев.

Иван в вопросах морали был строг. У него есть жена, любимая жена, и он может недельку и потерпеть, тем слаще будет долгожданная встреча. Оставив банные принадлежности, он спустился вниз к консьержке, где стоял прямой телефон связывающий профилакторий с флотским коммутатором.

Ваня вечерами, уже не раз, после аварийной посадки на кукурузное поле, звонил на квартиру полковника Макова. Таня была в курсе происшедшего, уже напереживалась, наахалась и наплакалась. Теперь успокоилась, и они с Иваном говорили об обыденных вещах. Не стесняясь подслушивающей телефонистки, Ваня рассказывал Танюшке, как он ее любит и горит от нетерпения поскорее обнять ее. Польщенная Танька отвечала:

- Да, ну тебя! – И переспрашивала, - А как любишь?

- Сильно-сильно!

Уже засыпая, Иван подумал, что святой Иона спасает его и экипаж уже второй раз. А он, неблагодарный, даже «спасибо» святому не сказал. Вот завтра, как раз суббота, надо бы у старушек-кастелянш спросить, где тут ближайшая церковь? Да и есть ли она вообще? И как святых благодарят?

Так что он… с утра, пораньше…поедет…автобусом.

Утром он подошел со своими вопросами к старенькой кастелянше. Она сразу уловила, что именно ему нужно. И сказала, что во всем Владивостоке есть только один Свято-Никольский собор. Все церкви и соборы Приморья были уничтожены в период с 1924 по 1929 год. Да и этот собор японские военнопленные в 45-м восстанавливали.

Только с утра пораньше ему туда ехать не надо, народу столько, что батюшка не сможет ему уделить внимания. Лучше поехать часам к трем-четырем. Тогда людей будет поменьше. А ехать туда надо электричкой со станции Океанская, до которой от профилактория рукой подать. Надо только спросить, где выйти ближе к перекрестку улиц Махалнина и Верхнеславянской, так как мало кто знает, где собор находится. Восстановить-то его восстановили, но так, чтобы он глаз начальству не мозолил. И это не далеко от центра, если не боишься по косогорам топать.

Ваня решил ехать сразу после завтрака. Он уже не раз бывал во Владивостоке и ему нравился этот город, в котором и шагу не пройти по ровной местности. Как-то он спросил у одного приморца:

- Как вы можете ходить вверх-вниз по улицам? И не устаете?

- Э-э, друг, - ответили ему, - поживешь здесь полгода, не будешь понимать, как люди могут по ровному месту ходить. Вверх конечно тяжеловато идти, зато вниз ноги сами бегут.

В центр города он приехал еще до двенадцати и быстро разобрался, куда ему надо. Действительно собор от остановки электрички оказался совсем не далеко, и идти туда надо было параллельно линии Золотого Рога.

Прихожан, вопреки словам кастелянши, в церкви оказалось не много, и Ваня без помех обратился к пожилой женщине в церковной лавке:

- Добрый день! А подскажите пожалуйста… Вот если я хочу поблагодарить святого, за то что он мне жизнь спас, что я должен сделать?

- Уж и не знаю, что вам сказать… Зажгите перед его образом свечу. А какого святого вы хотите поблагодарить?

- Святого Иону.

- Святого Иону? Нет, не знаю такого. Вы знаете что? Купите три свечки и, с молитвой, поставьте одну перед иконой Спасителя…

- А это кто?

- Стыдно не знать. Спаситель – это Господь Бог наш, Иисус Христос. Вторую свечу поставьте перед образом Пресвятой Богородицы, а третью перед иконой всех святых. Вам какие свечи дать?

Ваня покосился на ценники и попросил три свечи средней толщины. Пока он расплачивался, добрая женщина посоветовала ему:

- Вы молебен закажите во здравие спасенных. И с батюшкой поговорите. Батюшка у нас мудрый и добрый.

Неумело крестясь, Дашков возжег и установил, как ему было указанно, три свечи и, стоя у иконы всех святых терпеливо ждал, пока седой священнослужитель молился перед иконой Спасителя.

Ваня задумался. Еще никогда на его душе не было так чисто и спокойно, как здесь. По сердцу прокатилась волна теплой тихой радости. Горло слегка сжало и он к удивлению своему, почувствовал, как по щеке ползет нежданная слеза.

Боже! Как тихо и спокойно на душе.

- Вы меня ждете, сын мой? – вывел его из задумчивости приятный баритон священника.

- Да, батюшка! – и путаясь, и повторяясь, Иван рассказал ему все об этих двух случаях, в которых он чудом остался жив.

Священник внимательно и сочувственно выслушал.

- Вы мне скажите, - спросил он священнослужителя, - могло быть такое, чтобы я видел святого Иону, а больше никто из экипажа его не видел? Может я…того…с ума схожу?

- Ну, уж прямо так и с ума? Вы же совершили вполне разумный поступок, придя в церковь. История знает случаи, когда одни люди видят святого, а другие нет. Вот взять хотя бы явление богородицы трем пастушкам в Фатиме…, - и он рассказал Ивану о случае, который поразил весь мир, но не был известен в Советском Союзе.

- Их неоднократно допрашивали умнейшие люди. И пришли к выводу - дети видели и слышали Святую Марию, а стоящие рядом сотни людей ничего не видели и не слышали. Неисповедимы пути Господни. Я искренне верю вам, сын мой. И вот что хочу вам посоветовать. Вы говорите, это уже второй раз с вами случилось? И Иона грозно потряс крестом? Нет у человека ничего дороже его души и жизни. Послушайтесь святого – смените работу. Чего стоят все звания и деньги всего мира по сравнению с жизнью? Пустой звук. Вас опекает славный святой, известный своей просветительской деятельностью направленной на укрепление и распространение православия в России. Это вам предупреждение свыше и, судя по этому, у Бога на вас свои планы. Гордитесь этим и не прогневите Его!

10. Начштаба эскадрильи

После утомительных расследований и разборов, непосредственной причиной происшествия был признан конструктивно-производственный недостаток, способствующим – безграмотные действия штурмана при полете строем в боевых порядках полка. Действия командира экипажа были признаны грамотными, четкими и единственно верными. И на общем собрании офицеров дивизии правдолюбец Саша Костренко спросил Дашкова:

– Ну как, как ты нашел в темноте это поле? Как определил момент выравнивания, если высотомер показывал 100 метров? Как объехал ложбину в этой кукурузе?

На все вопросы Иван только плечами пожимал.

А генерал добавил:

– Да твой экипаж в рубашках весь родился, а ты сам в кожаной куртке! Хотя лично для себя я бы не пожелал такого везенья.

После разбора Иван на прием к генералу записался. Надо решить главный вопрос: оставаться в пилотах или уйти на землю? Иван, памятуя грозные жесты святого Ионы и советы владивостокского батюшки, этот вопрос решил однозначно: всё, два звонка прозвенели, третьим похоронный марш будет. А ему еще и тридцати лет нет. Ну не вышел из него Кожедуб, жизнь-то на этом не кончается.

Генерал, уверенный, что все эти приметы – бабские сказки, настаивал, чтобы Ваня продолжал летать:

- Тоже мне, целую систему суеверий придумали, - возмущался он. - С замполитом перед вылетом здороваться нельзя, не бреются перед полетами, не сфотографируется никто перед вылетом, в куртках старых летают. Попробуй, кого запланируй на день его рождения летать, так он себе руку скорее сломает, чем летать будет.

- А вот, товарищ генерал, - елейно воспользовался паузой полковник Елбыздыков, - чито говорят. Когда в дивизии новий самолот с завода получали, кто-то ему борт царапал. От кормы к носу. Так, говорят, самолот бэз аварий летат будет. И кто би эта биль? И номэр разбившегося сорок пятого борта, кто-то запретил на новий борт ставить. И документы только синей пастой у нас кто-то подписывает. И кто би эта биль?

- Хорошо-хорошо, Илизар, хватит. А то еще вспомнишь, как я с самолетом разговариваю. Надо, надо разговаривать с самолётом, как с живым, как у тебя на Кавказе всадник с конём разговаривает. Надо просить, чтобы не подвел в полёте, а помог выполнить полётное задание. Вот увидишь, самолёт поможет и не подведёт. Но ни в коем случае не ругать − это точно. Вот так-то! Говорят, в средние века самураи иногда гибли от трофейного меча в своей руке. Так то ж кусок заточенного железа, а самолёт не железяка, это сверхсложнейшее, совершенное творение! Он живой и в отличие от нас летать умеет. Главное, чтобы лётчик не мешал ему.

- Да, есть много вещей, которые делать не следует, - пустился генерал в воспоминания. - Не летай, когда жена в роддоме. Не летай в пятницу на самолёте с бортовым номером 13. А я всегда, если полеты в пятницу самолет с таким номером из плановой таблицы вычеркиваю. Не залезай в кабину с левой ноги. Не свисти в самолёте. Не летай с отпускным билетом на руках. Не чисть перед вылетом ботинки. Не пинай колеса самолета. Не хвали погоду, а только солнце. И многое еще другое.

- Я тебя Дашков, понимаю. Но и ты меня пойми. Такие летчики, как ты, не каждый день рождаются. Конечно, в том, первом случае, возможно, и погорячились. А все Костренко виноват – в каждой бочке затычка, не лез бы, мы б тебя и не наказали тогда. Я ведь что думаю: через полгода, когда шум стихнет, поставить тебя сразу заместителем командира эскадрильи. А через год в академию направить, а это прямая дорога в генералы. Так как, Иван?

Но Ваня был тверд.

Тогда начальник политотдела предложил его замполитом эскадрильи поставить или секретарем парткома. Но замполит эскадрильи должность летающая, секретарь парткома должен в теоретических вопросах разбираться, а Ваня философий не любил. Его конкретное дело к себе тянуло. Да и подтявкивать замполиту полка секретарь парткома должен, а это не в Ивановых привычках.

Вот тогда начальник штаба дивизии, полковник Елбыздыков, слово попросил. Он сказал:

– В трэтэй эскадрилье «руминского» полка начальник штаба майор Токмаков Юрий Павлович на пэнсий эдет. Ты, дарагой, годик там поработай, да? Ти с матросами хорошо управляешься, а я тебя на тот год в академию направлю, на штабной факултэт, и будешь ты у нас, Вано, великий начальник штаба. Э? Разрешите, товарищ генерал. Он справится, родным папой клянусь.

Вот так и стал Иван Дашков начальником штаба третьей авиационной эскадрильи славного «румынского» полка.

На другой день командир полка представил нового начальника штаба эскадрильи. А когда сказал, где он будет начальствовать матросы третьей, не сговариваясь, крикнули «Ура!». Да и Иван, несмотря на свою сдержанность, слегка, уголком рта улыбнулся. С матросами этой эскадрильи он чаще встречался в спорте и на мероприятиях, проводимых политотделом, да и просто любили его и уважали в этой эскадрилье.

Матросы люди особые. Они будут аплодировать выступлению замполита и тихо его ненавидеть. Они беспрекословно выполнят любой приказ командира, но в душе будут вынашивать для него пакость, которую совершат в самый неподходящий для командира момент. Будут есть глазами начальника штаба эскадрильи и тихо саботировать его указания. Тут же все было не так. До этого момента никому и никогда не приходилось видеть, чтобы матросы гурьбой бегали, за каким бы то ни было офицером. Но стоило Ивану появиться в расположении эскадрильи, как они, цыплятами к наседке, сбегались к нему кто со своими вопросами, а кто просто послушать, что и о чем говорит Иван Иванович. Вопреки распространенной флотской привычке всем и всему давать клички, матросы полка даже между собой называли Дашкова только Иван Иваныч.

Очень скоро в полку заметили, что матросы третьей эскадрильи стали выделяться в лучшую сторону, и внешним видом, и строевой подготовкой, и спортивными достижениями. В вопросах воинской дисциплины нареканий к ним было меньше чем в других эскадрильях. А уж о дедовщине тут, с приходом Ивана, и не слышал никто. Как он этого достиг? А очень просто. Приходил в казарму за час до подъема и уходил домой только тогда, когда был уверен, что все насущные вопросы решены, матросы обуты и одеты, все на месте и спят крепким сном. По тревоге он прибегал в казарму раньше всех офицеров, и на полетах, хоть днем, хоть ночью всегда был на аэродроме. Даже тогда, когда мог бы и отдыхать дома. Все субботы и воскресенья, а также и праздники Иван проводил с матросами.

Вопросы штабной работы с офицерами эскадрильи решались своевременно и без нареканий. Как-то командир третьей сказал:

- А я и не знал, что служба сама собой идти может.

Правильно, начальник штаба эскадрильи, как здоровое сердце. Его не видно и не слышно когда он хорошо делает свою работу.

Татьяна первое время сердилась и обижалась на Ивана. Не нравилось ей, что он своей службе и матросам уделяет внимания больше чем ей. Но он приходил, когда она уже спала, и уходил когда она еще спала. И только в редкие дни им удавалось побыть вместе. Тогда они ходили на новый фильм в доме офицеров или просто гуляли по тайге, которая вплотную подступала к гарнизону.

Вскоре и она заразилась Ивановым рвением к службе. Подбила Галину, а та еще несколько девушек и они организовали при полковом клубе студию бальных танцев. Многие тогда посмеивались и похихикивали в рукав, прослышав про эту затею. Но на концерте, который всегда проводился после торжественных собраний дивизии, их студия сорвала такую бурю оваций, что в гарнизоне долго еще только о них говорили. Матросы в белой летней парадной форме так изящно танцевали с дамами в белых платья, что никто и поверить не мог, что это те же самые «маслопупы», которые вчера в засаленных меховых комбинезонах чехлили самолеты.

Не хочется, чтобы читатель подумал: вот, дескать, какую идеальную картину изобразили! Естественно, это только лицевая сторона медали, а оборотная скрывает постоянный, упорный повседневный труд. Эскадрилья это коллектив, состоящий из живых людей. А люди не всегда управляются только добрыми побуждениями. И тут роль начальника штаба состоит в предупреждении проступков или уменьшении их отрицательных последствий.

Прошел год. Ивану присвоили звание майора, и ничто не говорило о том, что он тоскует о полетах. Главное в его характере – это всегда относиться с максимальной серьезностью и ответственностью к порученному делу. Эскадрилья, где он был начальником штаба, по всем показателям удерживала первое место в полку, и считалась одной из лучших в дивизии. Полковник Елбыздыков не забыл о своем обещании и включил Ивана в список кандидатов на поступление в ленинградскую военно-морскую академию имени маршала Гречко на штабной факультет.

В те времена, при поступлении в академию сдавали четыре экзамена. Боевое применение и тактику своего рода авиации, военно-политическую географию, высшую математику и уставы вооруженных сил СССР. Если за тактику и уставы он не беспокоился, так как мало было в полку таких, кто лучше его в этих вопросах разбирался, то высшую математику и военно-экономическую географию за восемь лет после окончания училища он подзабыл основательно. Теперь времени на сон почти не оставалось, и Ваню можно было увидеть сидящего над матанализом, или с журналом Зарубежное военное обозрение в казарме или на аэродроме когда матросы обедали или обслуживали самолеты.

Продолжение следует

Александр Шипицын (с)