Ничего изменить нельзя

Я давно уже заметил, что взрослые задают маленьким очень глупые вопросы.

Они как будто сговорились.

Получается так, словно они все выучили одинаковые вопросы и задают их всем ребятам подряд.

Я так к этому делу привык, что наперед знаю, как все произойдет, если я познакомлюсь с каким-нибудь взрослым.

Это будет так.
Вот раздастся звонок, мама откроет дверь, кто-то будет долго гудеть что-то непонятное, потом в комнату войдет новый взрослый.

Он будет потирать руки.

Потом уши, потом очки.

Когда он их наденет, то увидит меня, и хотя он давным-давно знает, что я живу на этом свете, и прекрасно знает, как меня зовут, он все-таки схватит меня за плечи, сожмет их довольно-таки больно, притянет меня к себе и скажет:
Ну,

Денис, как тебя зовут?»
Конечно, если бы я был невежливый человек, я бы ему сказал:
Сами знаете!

Ведь вы только сейчас назвали меня по имени, зачем же вы несете несуразицу?»
Но я вежливый.

Поэтому я притворюсь, что не расслышал ничего такого, я просто криво улыбнусь и, отведя в сторону глаза, отвечу:
Денисом».
Он с ходу спросит дальше:
А сколько тебе лет?»
Как будто не видит, что мне не тридцать и даже не сорок!

Ведь видит же, какого я роста, и, значит, должен понять, что мне самое большее семь, ну восемь от силы, — зачем же тогда спрашивать?

Но у него свои, взрослые взгляды и привычки, и он продолжает приставать:
А?

Сколько же тебе лет?

А?»
Я ему скажу:
Семь с половиной».
Тут он расширит глаза и схватится за голову, как будто я сообщил, что мне вчера стукнуло сто шестьдесят один.

Он прямо застонет, словно у него три зуба болят:
Ой-ой-ой!

Семь с половиной!

Ой-ой-ой!»
Но чтобы я не заплакал от жалости к нему и понял, что это шутка, он перестанет стонать.

Он двумя пальцами довольно-таки больно ткнет меня в живот и бодро воскликнет:
Скоро в армию!

А?»
А потом вернется к началу игры и скажет маме с папой, покачивая головой:
Что делается, что делается!

Семь с половиной!

Уже! — И, обернувшись ко мне, добавит: — А я тебя вот такусеньким знал!»
И он отмерит в воздухе сантиметров двадцать.

Это в то время, когда я точно знаю, что во мне был пятьдесят один сантиметр в длину.

У мамы даже такой документ есть.

Официальный.

Ну, на этого взрослого я не обижаюсь.

Все они такие.

Вот и сейчас я твердо знаю, что ему положено задуматься.

И он задумается.

Железно.

Он повесит голову на грудь, словно заснул.

А тут я начну потихоньку вырываться из его рук.

Но не тут-то было.

Просто взрослый вспомнит, какие там у него еще вопросы завалялись в кармане, он их вспомнит и наконец, радостно улыбаясь, спросит:
Ах да!

А кем ты будешь?

А?

Кем ты хочешь быть?»
Я-то, честно говоря, хочу заняться спелеологией, но я понимаю, что новому взрослому это будет скучно, непонятно, это ему будет непривычно, и, чтобы не сбивать его с толку, я ему отвечу:
Я хочу быть мороженщиком.

У него всегда мороженого сколько хочешь».
Лицо нового взрослого сразу посветлеет.

Все в порядке, все идет так, как ему хотелось, без отклонений от нормы.

Поэтому он хлопнет меня по спине (довольно-таки больно) и снисходительно скажет:
Правильно!

Так держать!

Молодец!»
И тут я по своей наивности думаю, что это уже все, конец, и начну немного посмелее отодвигаться от него, потому что мне некогда, у меня еще уроки не приготовлены и вообще тысяча дел, но он заметит эту мою попытку освободиться и подавит ее в корне, он зажмет меня ногами и закогтит руками, то есть, попросту говоря, он применит физическую силу, и, когда я устану и перестану трепыхаться, он задаст мне главный вопрос.
А скажи-ка, друг ты мой… — скажет он, и коварство, как змея, проползет в его голосе, — скажи-ка, кого ты больше любишь?

Папу пли маму?»
Бестактный вопрос.

Тем более что задан он в присутствии обоих родителей.

Придется ловчить.

Михаила Таля», — скажу я.
Он захохочет.

Его почему-то веселят такие кретинские ответы.

Он повторит раз сто:
Михаила Таля!

Ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Каково, а?

Ну?

Что вы скажете на это, счастливые родители?»
И будет смеяться еще полчаса, и папа и мама будут смеяться тоже.

И мне будет стыдно за них и за себя.

И я дам себе клятву, что потом, когда кончится этот ужас, я как-нибудь незаметно для папы поцелую маму, незаметно для мамы поцелую папу.

Потому что я люблю их одинаково обоих, одинаково!!

Клянусь своей белой мышкой!

Ведь это так просто.

Но взрослых это почему-то не удовлетворяет.

Несколько раз я пробовал честно и точно ответить на этот вопрос, и всегда я видел, что взрослые недовольны ответом, у них наступало какое-то разочарование, что ли.

У всех у них в глазах как будто бывает написана одна и та же мысль, приблизительно такая:

У-у-у… Какой банальный ответ!

Он любит папу и маму одинаково!

Какой скучный мальчик!»
Потому я и совру им про Михаила Таля, пусть посмеются, а я пока попробую снова вырваться из стальных объятий моего нового знакомого!

Куда там, видно, он поздоровее Юрия Власова.

И сейчас он мне задаст еще один вопросик.

Но по его тону я догадываюсь, что дело идет к концу.

Это будет самый смешной вопрос, вроде бы на сладкое.

Сейчас его лицо изобразит сверхъестественный испуг.
А ты сегодня почему не мылся?»
Я мылся, конечно, но я прекрасно понимаю, куда он клонит.
И как им не надоест эта старая, заезженная игра?
Чтобы не тянуть волынку, я схвачусь за лицо.
Где?! — вскрикну я. — Что?!

Где?!»
Точно!

Прямое попадание!

Взрослый мгновенно произнесет свою старомодную муру.
А глазки? — скажет он лукаво. — Почему такие черные глазки?

Их надо отмыть!

Иди сейчас же в ванную!»
И он наконец-то отпустит меня!

Я свободен и могу приниматься за дела.
Ох и трудненько достаются мне эти новые знакомства!

Но что поделать?

Все дети проходят через это!

Не я первый, не я последний…
Тут ничего изменить нельзя.