Калитка на щеколде. За ней сад Голиафа, буш за спиной. В спину толкает, гонит тёплый ветер от исхоженного вдоль и поперёк буша. Иди уже, заходи. Рука задерживается на калитке.
Прожил день и ладно, «во дворце» ты просто ночуешь. Работы с гербариями еще на четыре часа, и вырубишься от усталости на следующие восемь. С утра – обратно в предгорья. Шёлковый ветер, колючий песок, глинистые потрескавшиеся низины, дающие от песка передышку. Ходить низинами в сезон дождей ни-ни, опасно, зыбучие пески, промоины, а в сухие периоды – сколько угодно.
Дейв прикипел к низкорослым, причудливым кустарникам чужой степи, к её неожиданно питкому запаху. Круглый год в буше что-то цвело и отчаянно благоухало. Неказистое, незаметное, что именно – пойди, угадай! Чем он и занимался. Собирая гербарий, культивируя гибриды, исследуя термитники, муравейники, наблюдая за вылетами нектарных ос.
Но любви к нежным запахам края мешала собственная вонь оккупанта.
Что тебя ломает и душит? Пылит вдалеке «дворцовое сафари». Охота Рекса на дочерей горанов. Неужели долетает пыль? Она душит? Отвернись, закрой лицо рукавом.
Сад цепного горбуна Голиафа.
Калитка открывается с мягким треском шестерёнок, заменяющих петли, приятный звук. В глубине сада его тоже слышат, пока не реагируют.
Дорожка раздваивается. Прежде, чем свернуть вправо, Дейв оборачивается на другую развилку, где на пороге дома-шалаша его горбатый хозяин появляется невзначай.
Лицо типичного горана, крупные и суровые, неподвижные черты. Общая стать – человек с кабаньим загривком. Немолодой, кряжистый. Могучий, как хребты гор за бушем.
– Здравствуй.
– Го-ом...
Исподлобья узкие глаза возвращают приветствие, иногда подтверждаемое этим низким горанским: «Го-ом...» Снисходительно: на, здравствуй...
Всё. Разошлись.
Иногда они сталкиваются на дорожке.
Иногда обоим приходит в голову одним и тем же вечером поработать в саду. Горбуну – выполоть всё чужеродное до былинки, Дейву... Тоже что-нибудь... От большой тоски, лютого одиночества, омерзения к тем, среди кого числится сам.
Гибрид местного кизила с пивной черноплодкой созревает и бродит в гроздьях, не опадая. Что надо. Среди густых зарослей по земле – цепь: «шшшу...» Как змея. Дейв раздвигает ветки: «Здравствуй...» – «Го-ом». Глаза в глаза и всё, разминулись.
Скудный глоток чистой воды на брудершафт. Живую душу тут больше негде искать, по Дейва включительно.
Нет хуже курвы, чем наместник, временщик. Разве его подстилки, не суть, какого пола.
Дейв от начала не лгал себе, что при Рексе он нечто большее. Недолго сохранялась иллюзия, будто половинчатая оккупация планеты завершится установлением законной власти ставленников от местных племён. Иллюзия растаяла за месяц, а прошло уже десять да ещё пять, уму непостижимо, пятнадцать лет! На планете горанов сформировалась полноценная деспотия сбрендившего царька оккупантов в самом убогом варианте.
Дейв, получается, середину вырезал из своей жизни. Зачем, почему? Непонятно, день за днём.
Все, прибывшие с замполитом Рексом на корабле и помнившие, как его шпыняло командование, как чехвостило, эти давно мертвы. Для тех, кого вызывал Рекс, он – царь-государь, они, так или иначе – заложники.
Дейв – с того первого корабля. Он штатский, он ни во что не лезет, связной, ботаник, он выжил. Сорняки копал, телеграфировал, что диктовали. Если всех всё устраивает, ему какое дело?
Рекс, царь... Какое мелкотравчатое убожество.
Какие жалкие грёзы, оказывается, гнездились в щекастой башке пупса! В золото вырядился, на золоте сидит, с золотых подносов кроме халвы и овечьих мозгов жрёт только забродившие фрукты. Тоннами жрёт! И ничего, до сих пор не лопнул, живучая тварь.
Между тем, под светлыми бровями пупса моргают вполне расчётливые зенки. Мысль в них теплится одна, вполне достаточная: блюди, наместник, равновесие между пупом своего мирка и кормой – полной задницей, которая перевесит даже твоё нажратое пузо, если вдруг заиграешься. Поначалу Рекс дурковал, но для одноклеточного паразита образумился довольно скоро.
На стыке был эпизод...
Рекс решил, что в конце пира, – слов из песни не выкинешь... – отличная идея, полить «придворных» мочой. Да не просто так, спьяну прыгая на столе по золотым блюдам, а подзывая к «трону»... Он достаточно накачался пивом, чтобы никто не ушёл обделённым. Но окликнув Дейва, взглянув ему в лицо, государь внезапно протрезвел, поёжился, глазёнки отвёл и шланг тоже.
Больше между ними не случилось ни добра, ни зла.
Между Дейвом и остальными, таким образом, лёг непоправимый водораздел. Как он смотрел бы им в глаза? Как они ему, обсосанные?
Жизнь Дейва напоминала ему цепь под током, на которой сидел горбун Голиаф: снаружи изоляция, убийственное напряжение внутри. Смертная тоска. Когда их взгляды пересекались, мгновенная, животворящая гроза чуть разряжала невыносимую атмосферу.
Обитаемая часть засушливой планеты горанов была разделена между оккупантами и племенами, отошедшими в горы, наступило равновесие. Ни у одной стороны нет сил на полноценную атаку, лишь вылазки.
С одной стороны буша захватчиками пробурены скважины, здесь пышная растительность. За бушем – пустыня и низкие хребты, скрывающие остатки племён. Старые, выветрившиеся горы, охра и мел, известняк. В предгорьях на шипах кустов развешаны трофеи обеих сторон: мумии, кожа, скальпы. Всё старое. Дейв налюбовался сполна.
В горы он не заходил, в пустыне и буше его никто не трогал. Наверняка наблюдали. Почему так? Дейв не гадал. Наверное, потому что ходил без оружия.
Возвращаясь и уходя, иногда он проходил через сад Голиафа.
Когда-то в саду был зверинец Рекса, остался цепной горбун. Горан, опасный пленник. Рекс и собаки у его трона считали, что, проходя через сад Голиафа, Дейв так выказывает свою круть. Неизвестно откуда горбун способен броситься. Цепь под током, её не разомкнуть, через бетонную ограду она уходит под землю, до щитовой идёт в фундаменте. Но цепь и не звякнет, бесшумная в изоляции, зелёная в зелени. Страшно.
Цепной Голиаф – горбун? Не совсем. Мужчины их племён, как матёрые кабаны – плечистые, но низкорослые. Загривок горбом, звериная осанка делает горана ещё ниже.
Пленник из первых, захваченных живьём. Он показался наместнику живописным экспонатом – уродцем, годным для полноты картины.
– Эй, Голиаф, смотри, косточка, прыгай, допрыгнешь?
Рекс – навсегда Рекс, без вариантов.
Но с этого момента – дулелапый. Покалеченная рука скрючена, будто в фигу.
Наместник выл, катался по полу. Горана удерживали четверо на ошейнике, на растяжке. Хмурый кабан, обхватив кулаками волосатые предплечья, смотрел сквозь него в пустоту, и Рекс снова отвёл взгляд. Цугцванг. У самого пушка в кобуре, а выстрелить не смог. Приказать? Тогда следующим будет он, так и теряют власть.
Рекса достало на хорошую мину при плохой игре. Отмахнулся: приказал горбуна в саду приковать.
Утром деревьев по радиусу цепи, как не бывало, а из столбиков и дранки возник домик-шалаш. Рекс походил вокруг, близко сунуться не посмел. Голод и побои испробовал позже, не помогло. Харкнул и приказал кормить.
Со временем ландшафт сада преобразился: большие камни собраны, извлечены на поверхность, поставлены друг на друга пирамидами. Из растений истреблено – всё! – привозное. Оставлены гибриды рябины и сочных ветвящихся кактусов. Повсюду кустарник горанов, ломая на щепки который, Голиаф делал варганы, чтобы изводить ночами сторожевые посты однообразным: «иии-у-о...»
Промахнулись с пленником, не рассчитали силы, теперь слушайте музыку и обходите вокруг.
Пятнадцать лет Дейв проходил в буш этой калиткой, напиться тёплого ветра, предварив маленьким глотком прохладного, свежего воздуха: «Го-ом...»
Начало их перемирию положил случай.
В углу сада Дейв по весне искал грядку с многолетником, забылся и зашёл на территорию горана. Поздоровался. Попрощался с жизнью, но ушёл беспрепятственно. Ушёл живым. С тех пор они обменивались кратким приветственным взглядом. Не каждый день, не дольше кивка. Иначе – что тебе тут зоопарк?..
В отличие от Рекса Дейв не считал местных зверями. Легенда, что они недоумки, предназначалась для вновь прибывших.
Из комнаты связного до щитовой – два шага, чтобы дёрнуть рубильник и отключить цепь. Голиаф не мог этого знать, но знал совершенно точно, как и то, что этого не произойдёт, раз уже не произошло. И Дейв знал, что получает в качестве одолжения. «Го-ом...» За пределами сада о Голиафе он не думал, как о своей совести.
Гораны ненавидели тёмную, густую зелень, насаждённую захватчиками. Кустарники буша охристы, ажурны, перед бурей они светлые, будто под солнцем. Листва узкая, напоминает ворсистые иглы.
Дейв наблюдал, с каким выражением Голиаф пытается в ясный день разглядеть горы в дымке, как нюхает сухую колючку...
Однажды выдался случай сделать и ему одолжение.
Вернувшись из буша, Дейв решил набрать вялой ягоды на посадку, раз сама не падает. Поздняя осень, по местным сезонам время сеять, черенковать. Голиаф оказался рядом и сделал нетипичный для себя жест: снял колючку с его куртки. Заискивающее движение руки озадачило Дейва, но не ввело в заблуждение. Целью была сама колючка, горбун её посадил. Она проросла, но затем начала увядать...
Дейв отрешённо задумался: способна ли подобная мелочь, став последней соломинкой, переломить хребет такому кабану.
Сгорбленная фигура. Не шелохнётся. Что, скорбь, ярость?
А ведь в буше этот чертополох, душистый в цветении, беспощадный к одежде встречается только на сухом жёлтом мху... И Дейв принёс этот мох. Не перевязав подарок бантиком, конечно, а вроде как для красоты, обложить клумбу...
В огромных ладонях горбуна жёлтые бархатные комья лежали как цыплята...
Собственно история их неотношений этим полностью исчерпывается.
Через пятнадцать лет история сделала кувырок.
Империя, забросившая оккупантов на планету горанов, посыпалась на глазах. Племена горанов тем временем восстановили численность, накопив силу не вдвое, не втрое, а с десятикратным запасом и показали оккупантам, что такое ад на чуждой земле. Это была лавина, сель. Последовательно: катапульты, дальнобойные луки... Топоры, мачете... Дубины с гвоздями...
Дейва оглушило, поволокло и выбросило в саду. Ни чьё лезвие не коснулось его.
Цепной горбун стоял свободен.
Младшая, пятнадцатилетняя дочка, которой ещё позволено, висела на отце, – «странно, она-то вообще не должна его помнить...» – остальные четырнадцать застыли в ряд, почтительные, отличаясь по росту так, что линейку можно положить на головы.
Голиаф отстранил девочку и направился к Дейву, с ошейником в руке, волоча железные звенья по дорожке. Изоляция сорвана, цепь обесточена.
Ошейник, согнутый из половинной дуги, холодом и тяжестью лёг на ключицы в полном сознании железной правоты, и они словно ждали его. Горбун продел в дырки звено от цепи, пальцами зажав концы наперекрест. Всё правильно, сто процентов.
Неожиданно Дейв увидел себя стариком. Через десять да ещё пять лет, на этой же цепи, в этом же саду. Но зрелище не напугало его. Внешнее и внутреннее наконец-то пришли в гармонию.
«Интересно, какая из твоих дочерей будет приносить мне кашу по будням и бродящую мякоть кактуса по праздникам? В день Цветения Буша... В день Триумфа Горанов... – подумал он. – Приходи сам хотя бы иногда. Теперь я буду произносить «го-ом...» и, клянусь, ни слова больше».
