Седой кузнец залил мне в щёки медь.
Мне выдали один из языков.
Благословили, наказав терпеть,
И привязали к лапам облаков.
Не так меня повесили, не там,
Вниз головой, без голоса, не к Богу.
Скажите, люди, если это храм,
Зачем хранить под куполом тревогу?
Не облизнуть и не сглотнуть слюну,
Не выдать звук и не коснуться нёба.
Язык привязан, вытянут в струну.
И я молчу, пристрелянный на скобах.
Кровится горизонт, чернеет хмарь,
И ветер злой облизывает пики,
Но спит спокойно маленький звонарь,
И серые в иконах дремлют лики.
Уже близка кочующая рать,
На трактах смерть сегодня повитуха.
У вас не хватит веры, чтоб поднять
Свои мольбы до слышащего уха.
Я не хочу накликивать беду,
Но мой звонарь бежит, поднявши рясу.
Рука дрожит и тянется ко рту,
Чтоб развязать язык, присохший к мясу.
Звони звонарь, чтоб облупилась скань,
Чтоб зернь осыпалась в церковные леса.
Я годы промолчал, воздай мне дань,
И зев мой разверни на небеса!
Чтоб я хрипел, просил, чтоб время шло.
Беда? Победа? Жизнь в обложках книг?
Чтоб где-то что-нибудь произошло,
Не стоит мне развязывать язык!
