Антология русской литературы XXI века. Выпуск 1. Волгоград: Перископ-Волга; Саратов: Амирит. 2017. С. 250–268.
Юность летняя
Вот изгородь. За ней — луга, поля.
Синеют и леса, — идти до них далёко!
Кот ластится — проснулся лежебока! —
и трётся о сапог, мурлыча и сопя.
Ломоть — в платок, и кринку взяв в авоську;
в сапог — точило, косу — на плечо! —
идём косить вдвоём — по ранним росам —
в туман и в тишину, — чего желать еще?
Искусство знатное — косить под самый корень,
не рвя, не теребя густую мураву!
Отава будет вскоре старой вровень...
(не будь зимы, — хоть год коси траву!)
Поворошить..., да собирать в стожки,
на сонном битюге возить до сеновала...
Здесь невозможно умереть с тоски —
веками эта жизнь людей ковала!
Вот изгородь. За ней — луга, поля.
Синеют и леса, — идти до них далёко!
Кот дремлет на крыльце — умаялся малёхо.
Терпи, дружок, — всё это жизни для...
Мужик и озеро
Сальный ватник накину на плечи,
заскорузлый подняв воротник —
выйду на берег озера в вечер,
раздвигая неправский тростник…
Тишина… Где-то плёскнуло гулко.
Да на глади поёжился блик.
Из-за туч, будто тать из проулка,
бледный месяц с заточкой возник.
Ничего не отвечу бедняге
на его неуместный призыв.
Бултыхну смачно камнем по хляби!
Что? Смутилась коварная зыбь?!
Поброжу руки в брюки, побрежу,
улыбнусь на житейский прикол…
Цыкну зубом на рваную мрежу,
крошек брошу малькам на прикорм.
Запахну теплый ватник поглуше,
ночь проводит под ручку к огню.
На душе стало чуточку лучше...
Грусть прижата, как блошка, к ногтю.
Мечтатель
Пришла пора! Я вижу снова
Родные сердцу берега:
Вот яхта — фаворит регат,
Вот снасти — прихоть рыболова!
Меня сегодня не тревожат
Ни гонка, ни скупой улов…
Отдав и сердце, и швартов,
Я негу впитываю кожей!
С тобою рядом быть — отрада,
Закинут якорь, парус смят.
Лишь волны кротко шелестят,
К бортам ласкаясь, как наяды.
Душой и телом томно маясь,
От знойной страсти осовев,
В мечтах всё больше забываюсь
И забываю про… сугрев:
Давно тепла нет в батареях,
Давно коньяк опорожнен,
Под пледом сплю и вижу сон —
Лечу туда, где солнце греет!
Зима! Зима! Надменный Петербург
Зима! Зима! Надменный Петербург
гранитно ёжится, отряхивает плечи:
ледышки сыплются нешуточной картечью,
вонзаясь в снег окрест слепых старух.
Горжусь тобой, как истовый зелот:
Ах, северный модерн! — Метелью смазан!
Но глянешь под ноги, а там одна проказа:
при плюсе — слякоть, при морозе — лёд!
А мне – чихать! Всё ж дорог абрис тот:
Австрийской площади галантные сюжеты.
И невские седые парапеты…
И шторма панибратский апперкот.
Зима! Зима! Уставший Петербург
ждет обреченно пуховых метелей…
Но мы пьем чай, таращась в нудный телик…
А за окном ветра одежды рвут.
Бланманже
бланманже фисташки какао
какаво в неглиже проскользить
в полутьме босяком да на кухню
бледной тенью ища рацион
и не берег слоновой кости
и не сонных кошмаров нуар
бланширует нутро кипяток
как гудок паровоза тревожный
вот карт-бланш затихающей жизни
отдышаться в окно отраженьем
и стихом обналичиться спешно
пробираясь инкогнито в рай
бланманже фисташки какао
и фондю муатье-муатье
и смакуется бейлис протяжно
как души нескончаемый плач
Поисковик
…Ищу я только свет, высматривая в каждом
те отблески зари, что с детства брезжат в нас…
…Невинность, доброта… Да, что я всё о важном!
Забей на идеал! И молча нюхай спайс!
…Ищу я только мрак, высматривая в каждом
те пятнышки, что скрыть и сам с тоскою рад …
…Порок и эгоизм… Не будем столь сутяжны!
Негоже лак скоблить! Вот пей свой шоколад!
…Ищу я только мысль, высматривая в каждом
те логосы вещей, что опытом даны…
…Разумность и совет… Неужто нам всё лажа?!
Забей на здравый смысл! Не тычься у стены!
…Ищу я только бред, высматривая в каждом
тот хаос ужаса, что дух заставит выть…
…Безумие и страсть… Лишь их приняв отважно,
забив на всё и всех, смогу собой я быть!
…Ищу я лишь себя, высматривая в каждом
то, что в себе не смог в упор я разглядеть…
…И что, если найду? Слезой наполнюсь влажной?
Взяв с боем свой Париж, в нем тихо умереть?
Рана Ронина
Как сёгуну служить, честь и доблесть блюсти? —
Не найти мне доселе героя-вождя.
Вечный поиск, как жало дракона в груди…
«В море ж реки текут, и в озера — ручьи!»
Только шепчут мне ветры, и ноют, свистя:
«Лучше с нами, боец, ты — ничей, мы — ничьи…»
Мне катана расскажет, кто друг, а кто враг,
на крови погадав под молитвы дождя.
Мне не важно, какой за спиною был стяг,
подойти ко мне близко друг-сёто не даст!
«Семь падений и восемь подъёмов» — нельзя
самураю свободой дышать лишний раз.
Обречен я сновать средь настырных мечей, —
Словно рифов невидимых, берег ища…
Неужели нет света для этих очей?
Неужели нет дао для этих ступней?
Неужели нет дома, как нету плаща?
Бухты тихой для джонки без весел и рей?..
Мой дом
Да, дверца шкафа — вход в иной портал.
Машина времени, связующая души.
С кем пообщаться? Тот иль этот лучше
взять томик с полки [что так ждать устал]?
В моих покоях тысячи гостей,
не тесно им в панельной старой двушке!
Соседствуют здесь Дант, Гомер и Пушкин:
покойно им в хранилище теней.
Люблю я посещать сей Пантеон,
зовущийся у нас библиотекой,
поговорить с Платоном и Сенекой,
и счастлив я, что здесь-таки мой дом.
Народное единство
— По судьбе, идеям иль по вере
трудно нас едиными назвать…
В чём единства нашего критерий?
Кто отец народу, а кто мать?
— Раз в году мы думаем об этом?
Ведь живем… Единство-то при чем?
Пусть взывают к совести поэты,
то мечом стращая, то бичом!..
— Нам бы жить, чтоб нас никто не трогал,
чтоб не лез ни в душу, ни в дела!
Надо будет, будет и подмога!
Нас когда-нибудь халява подвела?
— Потрындим, почувствуем заботу
власти нашей — отоспимся всласть!
Пятого попремся на работу,
поминая лихом ту же власть…
— Знаем, знаем — Минин да Пожарский!
Да, спасли! А кто просил спасать?!
Что ж, история… Былины, мифы, сказки…
Не читают!!! Стоит ли писать?
— По судьбе, идеям иль по вере
трудно нас едиными назвать…
В чём единства нашего критерий?
— Мы за что готовы умирать?
Письмо из Вереи
Из Вереи пишу тебе, сестра.
Борт ожидая, фоткаю руины…
Мне не забыть сирийский “Сталинград”,
Но как иначе боль поведать миру?!
Не верится самим, что город чист,
что не вернется зло слепой лавиной.
Ведь пресс-релиз всего лишь пресс-релиз.
Он не спасет от спрятавшейся мины…
Твой старший брат приедет, но потом…
А будет связь, по скайпу поболтаем…
Мы крайним нашим прилетим бортом,
когда здесь все бойницы залатаем.
Из Вереи привет всем передай!
И фотку эту: звезды, как гирлянды!
На фоне их твой северный джедай
под праздник поправляет аксельбанты.
Обреченным на победу
Россию потерять нельзя…
Раз так,
обречены мы на победу в схватке.
Орел иль решка?
Брошен четвертак.
И вертится юлою на брусчатке.
России черно-белый путь…
Наш код,
не намагниченный взаимным притяженьем?
Лишь добровольцев
Родина зовет
стать хоть немного выше поражений…
России быть здесь становым
хребтом:
просаливать от порчи пядь за пядью!
Байкал здесь ловит небо
жадным ртом,
фильтруя зло глубинным водосвятьем.
Россию потерять нельзя…
Раз так,
оставь навек свой жалкий ужас тлена!
Орел и образ.
Царский четвертак.
Наш выкуп из бесчувственного плена.
Мясо с кетчупом
Вечер трудного дня. И всё та же немая картина:
пиво, сэндвич… словарь по леченью психических травм.
Остывает, скучая по язве, седой капучино.
И мерцает приманкой заляпанный жизнью экран.
Вечер трудного дня. Для уныния нету причины:
чики-пуки в делах, оки-доки в мозгах и т.п.
Но опять позабыт, будто Фирс, мой седой капучино.
И валяется книга гетерой на старой софе.
Вечер трудного дня. Смерть прошла по касательной сплином!
И рассеялась в мыслях бесплодная, пошлая хмарь:
Кетчуп, мясо и соль… Неспеша дон-кихот Тарантино
убивает цинизм, как никчемную, подлую тварь.
Словарный запас
Снова словарный запас пуст, как снарядный ящик,
и патронный голод подступает удавкой к шее.
«Что ж, потерпи, солдат! Ищущий да обрящет —
шанцевый инструмент выход найдет в траншее!»...
Тихо зажми свой рот, как зажимал лимонку,
выхаркнувшую чеку — сгусток ненужной слизи.
Просто сгреби свой скарб в заскотченную котомку,
масло налей по уму в проржавленные механизмы…
Вроде, сегодня нет с обеих сторон желания
впаривать огнепоклонникам высокопарные фразы.
Сушим белье на солнце, подгоняем ремень по талии, —
мирно лежат в траве просроченные фугасы...
Выкинь брутальный сленг из своего лексикона,
на барахолке купи понтовые прибамбасы,
в плат заверни ордена и убери на полку,
в долгий снарядный ящик эхом былой гримасы...
Что же так стонет душа и ноет фантомно тело?
Что же так память во сне снайпером цели ищет?
Слово, нужное слово, как пуля, меня задело,
высмотрев что-то в другом… И он не дышит.
Рабу и педагогу Марку скифу
Вот патрицианские кварталы.
Открывая ежедневно лавку,
вижу я, как старый раб, картавя,
что-то объясняет тихо Главку.
Этот Главк — сын Публия Назона —
тот еще зазнайка и зануда!
Что ему до знаний Цицерона!
Потакает всяк его причудам —
от рабов, клиентов и прислуги
до суровых воинов-сарматов,
что, томясь от неприкрытой скуки,
пацаненка прячут в снятых латах.
Ну, да ладно! Тешится «холера»,
я ж с рабом его веду свою беседу:
детовод потравит про Гомера,
про Елену и про Андромеду.
Мы по кружке пива опрокинем,
о любви Овидия хихикнув,
нас не проведешь на их мякине,
знаем толк, бывали в разных битвах…
Родственную душу встретить — редкость!
А на Понте — разевай карман пошире!
Выкуплю я, раб, тебя, наверно,
и откроем школу мы в трактире…
Vox populi
Что нужно нам? Чтоб в наших рубежах
был мир и хлеб, чтоб мудрый император
был не с народом Рима на ножах,
а усмирял безудержных магнатов!
Что нужно нам? Чтоб Карфагена спрут
сковал себя в неистовых объятьях!
Чтоб, подавившись золотом иуд,
телец Маммоны сгинул без изъятья!
Что нужно нам? Чтоб честь была в чести!
Чтоб наш Орел не падалью питался!
Чтоб бремя нес, кто в силах понести!
Чтоб праведник в трущобах не скитался!
Что нужно нам? Чтоб новый бастион
на берегах имперских утвердился!
Чтоб Божьей Правды мир хранил Закон!
Чтоб дух лукавый в нем не воцарился!
«Что нужно нам?» — Кто нынче вопросит?
Кто будет в Риме столь неосторожен?
Покуда кровь их двор не оросит,
плебеи меч не вытащат из ножен…
Письмо бывшему преторианцу
Сознанье неправой толпы всё активней левеет,
прогнили стропила от них на кругах Колизея…
Не знает никто, каковой будет грязная смета
последнего бунта… И будет ли мир без Поэта?
Бессильно сжимаю перо, и костяшки белеют…
Скажи мне, Тит Ливий, кого убивают плебеи?
Преторианцев, жрецов иль торговцев отпетых?
Да, всяко бывает… Порой убивают поэтов…
Я прошлое помню, но тени героев бледнеют…
К чему мне проклятье искать от невзгод панацею?
И в чем благородство? Неужто быть к Небу воздетым?
Уже проходили… За грех распинают поэтов…
Вот с хрустом ломаю перо, и костяшки немеют…
Скажи мне, Тит Ливий, зачем убивают плебеи?
Злодейство созвучно ли музе и званью поэтов?
К чему это всё, если канем без выбора в Лету?
Нет бывших поэтов, нет бывших жрецов и гвардейцев!
Всевышний Отец смотрит каждому в самое сердце!
Но видят Его только те, что заботой согреты
о людях, о Риме и мире, о падших поэтах…
С надеждой беру вновь перо, в пальцах медленно грея…
Мы всё же, Тит Ливий, не ровня надменным плебеям!
Ты всё запиши для потомков, как века приметы…
Да, всяко бывает… Порой почитают поэтов…
Я всё детство играл в «бей фашистов, ребята!»…
Я всё детство играл в «бей фашистов, ребята!»
И юнцом изучал боевую матчасть.
Нас учили, что в русских традициях свято:
за Отчизну сражаясь, героями пасть!
А потом был Афган, и Чечня с Приднестровьем…
В Сербской Краине, в Косово — где ни бывал!
Русский наш легион был в конец обескровлен,
но нигде и никак честь свою не марал.
На Донбассе ли, в Сирии чувствовал рядом
и плечо побратима, и смерти оскал.
Был архангельский свет перед нашим отрядом,
Был за ним инфернальный накал.
Не под силу смотреть мне теперь киноленты
про войну и про мир, про чужие бои.
Я в больнице лежу — не убитый, не пленный —
и считаю с улыбкой раненья свои.
Ты всё детство играл в «бей фашистов, ребята!»
И юнцом изучал боевую матчасть.
Оказалось, что жизнь и любовь — это свято.
Но на след их так трудно напасть…
Поэт молчит…
Поэт молчит.
А в нем бурлит!
А в нем — транслит!
Речей раченье!
Поэт молчит.
А мозг горит!
А дух парит,
зачав значенье!
Поэт молчит.
Душа кричит!
Кровоточит!
К чему леченье?!
Поэт молчит…
По нем звонит,
по нем кадит –
его прочтенье…
Мир без границ
*Не любо — не слухай, не нравится — не читай!*
Всё можно мертвым, ибо не имут срама.
Надень паранджу, Петруха, скрой личико, Гюльчатай!
К чему, таможня, добро во всей этой свалке спама?
И с новым акцентом гнусавя свои хулы,
индокринируют мир декадантами старые бесы.
Фантомно пуляют мемы Саида и Абдуллы.
И без царя в голове держава гуляет лесом...
Вот пятница…
Вот пятница. Мечеть. Намаз.
Степенно. Величаво. Строго.
Не для других. Не напоказ.
«Салям алейкум! — у порога
здесь муж приветствует своих,
улыбкой одаряя щедро.
Он из Корана каждый стих
вбирает трепетною верой.
Затем общенье на дворе,
спокойно и немногословно.
Их осеняет минарет.
И аромат пленяет плова…
…Так мимо проходя не раз
Соборной питерской мечети,
я видел пятничный намаз:
мужчины, женщины и дети.
И вспоминал я русский храм,
бабулек кроткую молитву…
Их внуки вечно «по делам»,
а сыновья на дачах дрыхнут.
Мужик, что сделалось с тобой?
Христа не чтишь, не любишь брата.
И всех клянешь своей судьбой,
не зная слов, помимо мата…
Мужик, мужик, дремуч как лес,
как хутор брошенный безгласен.
Тобой не крутит даже бес,
ведь для него ты безопасен.
…А где-то звон колоколов,
и крестный ход идет державно,
и ручейками из дворов
вливается мир православный!
