Осень сорок первого

Я говорю, держа на сердце руку,

так на присяге, может быть, стоят.

Я говорю с тобой перед разлукой,

страна моя, прекрасная моя.
Прозрачное, правдивейшее слово

ложится на безмолвные листы.

Как в юности, молюсь тебе сурово

и знаю: свет и радость - это ты.
Я до сих пор была твоим сознаньем.

Я от тебя не скрыла ничего.

Я разделила все твои страданья,

как раньше разделяла торжество.
...Но ничего уже не страшно боле,

сквозь бред и смерть

сияет предо мной

твое ржаное дремлющее поле,

ущербной озаренное луной.
Еще я лес твой вижу

и на камне,

над безымянной речкою лесной,

заботливыми свернутый руками

немудрый черпачок берестяной.
Как знак добра и мирного общенья,

лежит черпак на камне у реки,

а вечер тих, не слышно струй теченье,

и на траве мерцают светляки...
О, что мой страх,

что смерти неизбежность,

испепеляющий душевный зной

перед тобой - незыблемой, безбрежной,

перед твоей вечерней тишиной?
Умру,- а ты останешься как раньше,

и не изменятся твои черты.

Над каждою твоею черной раной

лазоревые вырастут цветы.
И к дому ковыляющий калека

над безымянной речкою лесной

опять сплетет черпак берестяной

с любовной думою о человеке...