Я вышел из подъезда и, по утреннему обычаю, отправился на свое каждодневное зарабатывание хлеба насущного. Мягкая зима не в угоду мне сразу же облепила своим белым безвкусным медом. Пустые улицы шептали: «Куда ты? Еще так рано… Куда же ты?» И только одинокий регулировщик знал, куда, потому как явственно указал цветным дутым рукавом – на лево, в сторону моей работы. И я, расшаркивая сырой снег, направился по этой указке.
Навстречу мне сонно плыло одинокое лицо. Кожа бледноватая, имеющая желтоватый оттенок, губы припухлые и, конечно же, неулыбающиеся. Глаза близко посаженные, темные, потухшие. Кажется, на вид лет двадцать пять. Молодая. Тоже несет себя на каждодневные заработки.
Я повернул шею. Светофор вымигивал остатки красного и вскоре уведомил о зеленом. Я стал переходить улицу. Один на сырой дороге сырой улицы сырого города сырой ненастоящей зимы. За моей спиной кто-то проехал на красный. Интересно, кто бы это мог быть? Ага, одинокая серая десятка. Таксист. Бедняга.
Я шел по аллее, обрамленной, вернее сказать, изуродованной деревьями, подстриженными почти под ствол. Неприятно. Даже жутковато. Снег продолжал облеплять. Поднялся ветер.
Навстречу шел еще один «спешащий». Я вгляделся в черты его напряженного одинокого лица, и оно показалось мне знакомым, только будто бы постаревшим на два десятка лет. Губы и глаза выделены ярче, на щеках – искусственный цвет «здорового румянца». Между бровей и в уголках глаз, в уголках губ – морщины. И только те же близко посаженные глаза остались прежними. Взрослая. Я зажмурился.
Когда я позволил своим глазам открыться, то лица передо мной уже не было, лишь сзади – тихое удаляющееся сырое расшаркивание.
До типографии оставалось еще минут пять, не больше. Снег усилился. Наверху – беспросветно-белое, внизу – талое белое, вокруг – городское серое. Развязался желтый плотный шнурок на ботинке. Я наклонился, чтобы заключить его в узел банта. Потом, не вставая, поднял голову вверх и замер, продолжая держать в холодных пальцах упругий узел. То же лицо, обрамленное серой шалью, над узко посаженными глазами – серые неровные брови, несколько белых волос торчат из большой бородавки на желтой щеке. Ярко напомаженные губы, уставшая от себя самой усталость под щелками темных потерянных глаз. Пожилая. Пожила.
Женщина споткнулась, растянулась на дорожке. Я быстро вскочил, но вдруг сзади раздался звук взорвавшейся петарды. Заревела непонятно откуда взявшаяся машина неприятными нотами сигнализации. Я обернулся, но так и не обнаружил источника шума. Все это происходило какие-то секунды. Когда я снова повернул голову в сторону упавшей, то Пожилой не было. Исчезла. Определенно исчезла. Не могла же Пожилая так быстро подняться? Не могла же?..
Может – не выспался? Показалось? Вконец растерянный, я посмотрел на часы. 8:02. Опаздываю. Может, не пойти? А, может, и правда не идти? А? Каждый день сюда хожу, каждый день… А может… Искушаю себя. Нет, не может, не может… Нет.
Через полминуты я, понуро-сонный, подошел к стеклянной двери, ведущей в лабиринты офисов, в мою каждодневность. Помедлив около нее с пару секунд, я ровным шагом вошел вовнутрь.
