Очередная смазанная картинка:
Встреча в кафе. А до - перерыв полгода.
Мальчик напротив рассматривает ботинки,
Я рассуждаю, какое дерьмо погода.
Он разошёлся. Громко читает Лорку.
Я восседаю прямо, как на поминках.
Сколько бы память не билась ко мне в подкорку,
ни одного совместного фотоснимка.
Я достаю табак. Забываю спички.
Он на меня взирает с немым укором.
Это моя приевшаяся привычка,
что никогда не нравилась режиссёрам:
в каждом заснятом кадре слепые пятна,
плёнка покрылась серой дорожной пылью.
Так легче дышится. Только вот непонятно:
Не были мы или всё же когда-то были?
Кто разбегался, прыгая в пруд с карьера?
Кто, не боясь свалиться, ходил по крыше?
С кем целовались осенью на премьере,
так, что соседи шипели "тише!"?
Это не я. Я не помню себя в двенадцать.
В три. В восемнадцать. В шесть. Я вообще ничего не помню.
С кем мы успели спеться и с кем расстаться?
С кем подпирали рассохшийся подоконник
в доме, где, вроде, когда-то горели свечи?
После - пожар, и кого-то везли на скорой.
Время - не врач. Оно никого не лечит,
а вырезает причудливые узоры
на зеркалах и людях. Второе - чаще.
Я остаюсь невыделанной овчиной.
Нет фотографий. Пуст мой почтовый ящик.
Люди уходят. Я восседаю чинно...
Мальчик напротив громко читает Лорку.
Мне ударяет в затылок с огромной силой
мысль. Взрезает ножом подкорку:
Я же его любила.
