Вот опять намечается выход в небесный свет –
уж зияет над темечком... белое застит взгляд,
словно перья и пух или нежный прощальный снег...
– Что трясёшь головой да всё шепчешь сквозь зубы: «Нах…!»
Разве ты не просил меня давеча: «Забери...
мол, мятежную душу к своим прибери рукам».
Что ж опять ерепенишься?! –
Нет на тебе звезды...
ни креста, ни луны...
ни короны, ни колпака
шутовского – бубенчиков чистое серебро –
ровно тридцать – иудовых...
ласковый перезвон.
Но, зато, есть любовь /сталью “бабочки” – под ребро/
и о жизнях минувших – не память, но яркий сон.
А ещё – столько шрамов...
на горле и на спине...
от запястья – вдоль вены /браслетами не закрыть/.
Ты же словно стрекозка, застрявшая в янтаре.
Цепенеешь от боли, но, всё-таки, хочешь жить.
Ты несносный ребёнок!
Подумай... смирись...
Пойми.
Для полётов твоих были созданы небеса...
Улыбаюсь.
Губа /пусть и дёшев эффект/ кровит.
– Извини, –
говорю, –
не сегодня
и...
никогда.
* Jamais (фр.) – никогда
