С возрастом страх возгоняется в чистый гнев.
И недостаточно больше его вымещать на мне,
раз — и накроет. Это-то и пугает:
ты отступаешь, пока не коснётся спины стена.
Если упёрлась лопатками, всё — отвернулась одна,
а через миг оборачивается другая.
Сколько же их, принимавших за слабость твои слова?
Думавших: улыбается, значит, она слаба,
будет легко. Не успеет сгруппироваться.
Если бы знали, как сушит горло адреналин,
как подступающий гнев непреодолим,
как под его напором ломается рацио-
нальность, когда ты, кашляя и хрипя,
горечь упрёков выталкиваешь из себя
до исступления.
Вот и поговорили.
Ярость без примесей.
Ступор.
Без звуков, слёз.
Гнев, обнажаясь, пронзает тебя насквозь.
Хрустнули в пальцах осколки бокала Riddle.
Изголодавшийся без любви понимает, как
страх диафрагму крепко зажал в кулак.
Стиснул — и потемнело в глазах от гнева,
и невозможно ослабить его нажим.
Знаешь, вчера я весь вечер точил ножи.
После грозы мерещится запах неба,
кажется, пронесло.
Но остался шрам.
Не вспоминай, что выкрикивала вчера,
перепугавшись насмерть, что одинока.
Что ты опять придумала?
Хлеб бери.
Хочешь, поедем купим такой же Riddle?
Нож положи, порежешься же.
Не трогай.
