Беглец финляндский шлёт мне перепосты,
А я молчу. Мне нечего сказать.
Читаю молча, лайкаю и просто
Прозрачно злюсь, как злилась бы улитка.
Всё тише голоса, всё тоньше нитки,
Всё дальше в шёпот, в тишину, в попкорн —
За наших я болею на диване.
Коты толстеют, глядя на меня,
Кладётся кафель, пишется херня,
Ковчежец мой в говняном океане
Дрейфует тихо: он несёт спасённых.
Стыдиться счастья, сытости, тепла?
Идите на фиг. Здесь, за дверью чёрной,
Так светлы стены, так башка светла.
Мой дом — анклав. Граница заперта
На два замка; свисает на цепочке
Брелок агатовый — и совершенно точно:
Нет большей драгоценности в миру.
Трепещет кулер, я смотрю игру:
По улицам проходят автозаки,
Пестреют флаги, плещется толпа —
Густы акценты, символы и знаки —
Рот в матерщине и рука у лба —
За наших я болею на диване.
Попкорн и пиво. Лайк и перепост:
Проспект московский, злой московский мост…
Опять сольют, опять… Да мне-то что!
Я растворяюсь в комнатном тумане,
Курю «альянс» и тискаю кота,
Плывёт ковчег мой, мачтами в нирване,
На мачтах вместо флагов — пустота.
Живёт анклав мой по моим законам,
Держава анархистов, тёплый край —
На тридцать два квадрата рай двуспальный.
Простой, квадратный, выбеленный рай.
Внезапный друг в ЛС стихи роняет;
Мечтает вскользь, что круто умереть
Среди огня и в голове колонны…
Мы обсуждаем, стоит ли иметь
Мне карабин в моём шкафу бездонном.
(«Конечно, стоит. Однозначно стоит:
Начнётся скоро, точно говорю…»)
И я давно себя на том ловлю,
Что, в принципе, скорей всего... убью.
Не за Отчизну и не за Идею.
Убью за то, чем вот сейчас владею:
За тридцать два квадрата тишины,
Диодов свет и за тепло постели.
Убью конкретно и на самом деле.
Внезапный друг прикидывает срок,
Одной ногой уже почти за морем…
Конечно, мы не раз ещё поспорим,
Насколько скверный из него пророк.
