ДИВАННЫЙ БОЛЕЛЬЩИК

Беглец финляндский шлёт мне перепосты,

А я молчу. Мне нечего сказать.

Читаю молча, лайкаю и просто

Прозрачно злюсь, как злилась бы улитка.

Всё тише голоса, всё тоньше нитки,

Всё дальше в шёпот, в тишину, в попкорн —

За наших я болею на диване.

Коты толстеют, глядя на меня,

Кладётся кафель, пишется херня,

Ковчежец мой в говняном океане

Дрейфует тихо: он несёт спасённых.

Стыдиться счастья, сытости, тепла?

Идите на фиг. Здесь, за дверью чёрной,

Так светлы стены, так башка светла.

Мой дом — анклав. Граница заперта

На два замка; свисает на цепочке

Брелок агатовый — и совершенно точно:

Нет большей драгоценности в миру.

Трепещет кулер, я смотрю игру:

По улицам проходят автозаки,

Пестреют флаги, плещется толпа —

Густы акценты, символы и знаки —

Рот в матерщине и рука у лба —

За наших я болею на диване.

Попкорн и пиво. Лайк и перепост:

Проспект московский, злой московский мост…

Опять сольют, опять… Да мне-то что!

Я растворяюсь в комнатном тумане,

Курю «альянс» и тискаю кота,

Плывёт ковчег мой, мачтами в нирване,

На мачтах вместо флагов — пустота.

Живёт анклав мой по моим законам,

Держава анархистов, тёплый край —

На тридцать два квадрата рай двуспальный.

Простой, квадратный, выбеленный рай.

Внезапный друг в ЛС стихи роняет;

Мечтает вскользь, что круто умереть

Среди огня и в голове колонны…

Мы обсуждаем, стоит ли иметь

Мне карабин в моём шкафу бездонном.

(«Конечно, стоит. Однозначно стоит:

Начнётся скоро, точно говорю…»)

И я давно себя на том ловлю,

Что, в принципе, скорей всего... убью.

Не за Отчизну и не за Идею.

Убью за то, чем вот сейчас владею:

За тридцать два квадрата тишины,

Диодов свет и за тепло постели.

Убью конкретно и на самом деле.

Внезапный друг прикидывает срок,

Одной ногой уже почти за морем…

Конечно, мы не раз ещё поспорим,

Насколько скверный из него пророк.