Была зима по разным городам,
а белый снег, как книжные страницы,
шуршал под окнами, в ногах и рукавицах,
лез под одежду, будто мёрзнул сам.
Седой январь гремел мешком с костями,
крутил мне руки, пальцы, сжав горстями;
смотрел в лицо и, точно прокурор,
совал под нос все зимние улики.
Так падал снег нашествием великим,
а люди шли, заполнив каждый двор…
То был январь, и строчки от стихов,
чернели на столе в листе бумажном.
Все те слова, которые я нажил,
шумели, как проспекты городов.
И снег, упав с огромной высоты,
как проклятый хватался за кресты,
за купола, за крыши, за карнизы,
за каждый столб, за шапки и шарфы,
за всё, на что не хватит тут строфы,
и мёртвым опускался дальше к низу.
Но столько понаехало лгунов,
что места не осталось для стихов.
Мой город, словно лист бумаги смятый,
в котором написали от руки:
все наши имена и те куски
из жизни, что надёжно вроде спрятал.
