Лес проснулся, захрустел, заворочался, не спеша, разминая могучие корни, затёкшие густой янтарной смолой. По ним, словно по набухшим в ожидании паводка руслам, пульсируя и пенясь, переливаясь через край, неслась неудержимая, бурлящая кленовым потоком новая жизнь. Щедрая, горячая, земная, она угощала зверей и перелётных птиц первыми зелёными ростками. Певчие дрозды и клесты, свиристели, и пёстрые зяблики клевали её сочные побеги, продолжая начатую жизнь. И весна расцветала вновь, она щебетала в траве, в небесах, среди скал, на опушке, превращаясь то в белую бабочку на голубом цветке, то в соловьиную трель, подаренную звонкоголосому ручью.
Оглохший от орущих вороньих стай, Лес с треском собрал в тугой пучок золотистые кроны корабельных сосен. Непослушные стволы, натёртые ярким солнышком до блеска, пахли серебристой солью, голубым заливом и хвоей. Гранитные валуны-великаны молча становились в ряд, пропуская Лес со всех сторон, и он возвращался как прежде, ветреный и молодой. Весь в оранжевых облаках, напомаженных утренним туманом, Лес впервые, словно затейливый парикмахер Её Высочества Первой Весенней Листвы, расчесал сиреневым чертополохом светлые полянки, заросшие душистым васильком. Розовощёкие и луговые, они не знали другого счастья, кроме радости буйно цвести и быть любимыми однажды и навек.
Затаив кедровое дыхание, Лес кружился ежевичным вьюнком на ветвях молодого орешника, упруго вытянувшегося в знак благодарности и восторга своим незрелым кустом. Соблюдая правила весеннего этикета, Лес незаметно укрыл тёплым малиновым шарфом полупрозрачные лепестки Её Высочества, ястребком посмотрел вокруг, свил грачиные гнёзда, улыбнулся и с нескрываемым восхищением украсил её изумрудные перелески массивными черничными бугорками. Отдышался, пробежал брусничкой среди мхов, постоял оленем у ручья и, звеня кедровыми орешками, зажёг рубиновые звёздочки в глазах золотисто-жёлтых овсянок и лазоревых, как радуга синиц.
Искусный мастер, верный друг и личный портной Её Величества Белой Полярной Ночи, Лес щедро осыпал драгоценный наряд своей возлюбленной королевы целыми пригоршнями лебединых, гусиных и перепелиных стай, снующих по неглубоким оврагам туда-сюда. И после очередной весенней примерки, распустил эти галдящие «аметисты» по грациозно вздёрнутым плечам первоапрельских проталин, отряхнувшихся от прошлогоднего снега.
Рождённый солнцем и ветром, влюблённый в сказку и море, Лес уже тысячу вечнозелёных лет был безмерно счастлив и необычайно красив в своём изумрудном наряде. Согретый не обжигающим апрельским огнём и переливаясь звонкоголосыми ручьями, он громко пел о весне, размахивая лебедиными крыльями, пел о новом дне в этой удивительной жизни, полной любви и самых смелых кедровых надежд.
Среди белоснежных дюн, пылающих ослепительным маревом на закате, раскатились, да так и остались лежать священные Сейды – каменные шары-великаны. Стражи языческих богов, кладовые моря и солнца, они вместе с удачным уловом возвращали смелым рыбакам частицы их проветренной души. Согласно древним преданиям саамских легенд, «парящие» над землёю Сейды – это звёздные дети, рождённые в бесконечном пространстве космической любви. Упавшие с заоблачных небес на цветущую землю, они тихо спят в своих базальтовых колыбелях, надёжно укрытые гранитным панцирем от посторонних докучливых глаз. Постелив под свои светлые головы воды Финского залива, дети сладко сопят, уютно свернувшись серебристыми калачиками. Очарованные забавным земным притяжением, они случайно нашли среди мрака и холода звёзд свой далёкий родительский дом. Малыши притихли на время, но сквозь беспокойный сон им кажется, будто бы навсегда они оставлены наедине с необъятной вселенной среди взрослой межгалактической суеты. А время течёт и незаметно лечит, оно, как река в половодье, уносит сомнения прочь, превращая в чудесный сон одиночество и хандру.
Сквозь хрустальную пелену, отражаясь земными видениями то в кристально чистой воде, то в непостижимой небесной выси, дети видят во сне, как родная дорогая мамочка, наклонившись над Млечной кроваткой, ласково покачивает их, напевая колыбельную песенку: «Месяц белый, месяц серый, приходи к нам ночевать на пуховую кровать, нашу звёздочку качать». Рукой, уставшей от домашних забот, мама гладит по курчавой головке своё неразумное сокровище, сдувая с носика звёздную пыль. Мама поправляет облака-одеяльца, сбившиеся набок во сне, подворачивает тёплые пёрышки-уголки, упавшие дождиком на землю. А время, как синяя птица, всё куда-то летит и летит.
И вот уже все как один беззаветно любящие детские сердца готовы с лёгкостью расколоть надоевшую скорлупу вчерашних обид, неисполненных обещаний, неоправданных ожиданий и пустых надежд. Ровно бьющиеся в такт лунным и земным часам, они согласны вернуть своим беспокойным владельцам их былую уверенность и неукротимую звёздную прыть. Детские счастливые сердца готовы нежно любить, прощать обиды, надеяться и верить в чудеса, встречать рассвет, искать и сомневаться. Только время: «Тик-так! Тик-так!». Его ни на миг не остановишь!
В этой необъятной и самой загадочной вселенной, засыпая среди вечной взрослой суеты, все оставленные без внимания дети, затаив дыхание, с надеждой ждут... Что однажды в час их чудесного пробуждения с первыми лучами восхитительного солнца они продолжат свой удивительный полёт по чистому небосклону всё прощающей родительской любви. Полетят высоко-высоко, расправив волшебные руки-крылья, навстречу любимой мамочке – сияющей Полярной Звезде и родному папе – Млечному Пути, сверкающему мириадами всевидящих и всезнающих звёзд.
Лес, словно безусый юноша, хохотал над первоапрельской шуткой, рассказанной «по большому секрету» и «только ему одному» болтливой сорокой, флиртующей на весенних опушках, заросших осиновым мелколесьем, с влюблёнными и поэтому совершенно глухими тетеревами. Вместе с проснувшимся Лесом над её «бородатыми» шуточками дружно гоготали, щебетали и крякали, роняя пёрышки, надрывая животики и теребя хвосты, все счастливые обитатели Лосиного солончака.;
Насмеявшись досыта, Лес, с хрустом потянувшись, встал, раскинув еловые ветви-лапы, над весёлыми муравейниками, распрямившими под горяченьким солнышком отсыревшие за зиму бока. Постоял, потрещал сосной за бугорком, задымился по оврагам синевой и, засунув дольку спелого водопада, в раскрасневшийся от глины грот сделал свой первый шаг навстречу ветру и чистому небу, брызнувшему птичьими стаями с высоты. Шагая в тумане над рекой, Лес распушился с вербой у ручья, постучался к дятлу и застыл среди голых скал, утиных гнёзд и необъятных валунов, отливающих кедровым сургучом.;
Охваченный гусиным ажиотажем и ослеплённый ярким маревом лебединых стай, Лес, посвистывая и покрякивая на камнях, сбежал вислоухой трусцой с Весёлого косогора, горящего малиновым огоньком. Прихватив светлым краешком неба парочку сиреневых туч, Лес нырнул в студёное озеро, надутое дождливым ветерком. Так сильно потянуло на волю, захотелось освежиться, помолодеть, поиграть сосновыми мускулами, а затем ненадолго раствориться шоколадными водоворотами в его агатовой глазури, разойтись по ней таинственными кругами вместе с прошлогодней листвой, позеленевшей от неземного счастья.
Накупавшись и весело пыхтя, Лес с удовольствием стряхнул остатки утренней росы на стебельки задумчивой брусники, цветущие в «косолапых» зарослях «медвежьих ушек». Приодевшись в лён на пустыре, он заглянул в прозрачный ручеёк и, не тушуясь, словно известный художник, разрисовал кустами мокрой сирени грибной подлесок, а затем, ну куда же ему спешить, осторожно протёр сонным дождиком-лежебокой крылья старой мельницы, покосившейся на правый бок то ли от скуки, то ли от безудержного веселья.;
Молодой ветерок, прилетевший на помощь посвежевшему Лесу, слонялся у Вороньих скал, и всё время путался у него под корнями, разбрасывая заросли колючей малины по черничным оврагам, пятнистым от первоцветов. Внезапно, порозовев от прилива непонятных чувств, насквозь пропитанных ароматом ярко-алого шиповника, наш юный герой бросился из Леса наутёк, но, не пролетев и трёх земляничных полянок, стукнулся хорошо проветренным лбом о рыхлый пенёк, утонувший в мохнатых чашечках ночного любоцвета. Перепуганный ветреный проныра наскоро приложился ушибленным местом к прохладной рытвине подёрнутой тонким ледком и, не найдя сочувствия у золотокудрых сосен, забавно притихших в стороне, улетел зализывать душевные раны горьким сквознячком.
Вдруг что-то больно кольнуло могучее деревянное сердце. Замирая от волнения и чуть дыша, Лес склонился над лебединым озером, тихо спящим в своей загадочной колыбели. Вечнозелёный патриарх заскользил своей причудливой тенью по его хрустальной поверхности так, словно листал вишнёвыми лепестками древние кедровые скрижали . Он смотрел корнями в глубину, ополаскивал озеро ветвями, пропитанными целебным соком и янтарной смолой, гладил синими струями валуны, тихо спящие на его скалистых берегах.
Боль также внезапно прошла. Лес стремительно приподнялся, встав с сосновых колен на мягкие кленовые пяточки, разогретые ореховым маслом, потянулся к солнышку и замер. Изумрудной листвой, дрожащей от волнения в ледяной воде, Лес поместил своё намокшее отражение, подёрнутое серым туманом, в рябиновую рамку, обрамлённую благодатным небом. И когда на следующее утро взошло долгожданное солнышко, Лес и его удивительные обитатели увидели своё земное отражение в небесах, раздобревших от весеннего дождя. Мать-Природа загадочно улыбалась с тем вечнозелёным можжевеловым великолепием, с которого всё и началось в нашем рассказе.
Как-то раз прохладным апрельским утром Лес закутывал густым оленьим мхом озябшую полянку, впервые поросшую нежной травой. Он порхал, словно белая бабочка, оттирая жирным дёрном косогор, кружился скороспелым крыжовником за Ночной горой, пока приветливо не затих, деликатно покашливая глухим тетеревиным эхом. И было вот отчего. Вдоль Полуденного хребта, напевая и приплясывая невпопад, ковылял его закадычный друг, вечно простуженный Юго-западный ветер. Его черничная борода, заросшая кустами чертополоха, разлеталась пухом и пером на все четыре заячьи стороны. Добрый приятель, обутый в старые гусиные гнёзда, накрепко подвязанные ивовой лозой, опирался каменистыми бродами о песчаные отмели сероглазой певуньи Солнечной гряды.
Разомлевший на солнышке бедолага натыкался на её крутые берега, и всё время звонко чихал, стряхивая золотой песочек в ручейки, журчащие васильковыми нотками в густой траве каменистой подруги. Мокрый ветер, забрызганный резвыми протоками гряды, дулся на колючих ёжиков, вислогубых лосей и перелётных птиц. Новый носовой платок, подаренный ему Утренним рассветом, был до невозможности сырым. Его изумрудно-коричневая ткань, вся в набухших берёзовых почках, с зеленеющими листочками по косым краям, стала фиолетово-синей от липкого тумана, хлюпающего по лесным тропинкам.
Юго-западный ветер тяжело дышал, посвистывая журавлиным носом, он глухим ненастьем, деревянным скрипом с позеленевшей на корнях хандрой наполнял заброшенные дупла и пустые вороньи гнёзда. Весёлым друзьям, прилетевшим на долгожданную встречу, было ясно, что к весеннему застолью с огненно-рыжими беличьими плясками под ореховый перестук красногрудых дятлов, ветер не готов, а лихие заячьи хороводы нагоняли на него осеннюю тоску.
Промокший насквозь ветеран хоть и был от макушки до пяток весь в первоапрельских сквозняках, но, как и прежде, по-флотски лихо отвечал трёхбалльным приветствием на крепкое лесное рукопожатие. Верный друг и вечный странник, ветер по старой морской традиции с хрустом заламывал перед весенним Лесом, раскрасневшимся от солнышка и сока, край своей выцветшей бескозырки, треснувшей под натиском яростного Чаллихо .;
Раздобрев от цветочной пыльцы и густых ежевичных объятий, друзья, сидя верхом на горячем валуне, делились последними непыльными новостями, сладко пахнущими густым аравийским мёдом. Юго-западный ветер поблагодарил заботливого друга за журавлиный нос, промытый хвойным эликсиром, тепло надулся и, на прощание, распушив индийским дыханием родные сосновые кроны, поспешил убраться восвояси, наполняя таинственным шорохом и тёплым лебединым пухом гнёзда, норы и дупла всех размеров, расцветок и хвостов.
Пожелав насквозь продутому другу горячих муссонов и сильных сухих Сирокко , а также полуденных бризов его родным, далёким и близким, Лес, согретый дружеской любовью, принялся за исполнение своих весенних обязанностей. Для начала медоносным ракитовым кустом он стряхнул прошлогоднюю листву с седеющего лба каменного великана, затем протёр жёлтым паучьим мылом его гранитные доспехи, и наконец, приложившись острым ухом к мохнатой груди, заслушался перестуком дятла, прилетевшего на помощь каменному сердцу.;
Столетний дуб, мудрый советник, добрый друг и хранитель всех серебристых ключей дивного Леса, бьющих прямо из-под его могучих корней, внезапно помолодел. Как в первый весенний раз он звенел своими незрелыми желудями, скрипел заоблачной кроной о вечнозелёной и такой непонятной любви. Лес глубоко дышал, и только по весёлому бурчанию друга ветра, поперхнувшегося сахарной ватой мартовского тумана, становилось ясно, что всё растущее в его вечнозелёной стране полно любви, энергии и тепла. Радостный писк енотов, вылезших из норок, согретых дружным сопением, да топот сонных ежей, шумно покидающих свои мохнатые гнезда, были чудесным тому подтверждением. Ёжики очень любили червей!
Их колючие домики, так уютно устроенные среди дубовых корней, своим взъерошенным видом напоминали кораблики, севшие на мель. Доверху набитые белыми чашечками прошлогодних желудей, они нашли свой последний приют в океане ореховой скорлупы. Всем галдящим, сопящим и весело тявкающим жителям нашего удивительного Леса, вылезшим из раскисших норок и берлог поглазеть на ледяную корочку залива, таявшую, словно по волшебству у них на глазах, было понятно — пришла весна, а с ней и что-то зовущее, невыносимо яркое, бесконечно любящее друг друга и всех, всех, всех!
Душистый Западный ветер, прилетавший с отвесных скал, всякий раз приносил с собой целую охапку яблоневых веток, накрепко перевязанную заботливой ольхой. Как добрый дворник в крылатом фартуке, оранжевом от облепиховых ягод, он тотчас же принимался мести этим поющим, звенящим, ликующим от росы сквозняком по песчаным оврагам, черничным холмам и сухим перелескам, заваленным непроходимым валежником. Лесные тропинки, присыпанные утренним холодком, дымились от его белоснежных метёлочек до самого заката.
Наскоро засучив рукава дырявыми облаками, наш бодрый Западный ветер, в отличие от своего простуженного Юго-западного собрата, весело посвистывая, лихо скатился на малиновых шароварах, заштопанных острым соколиным пером, по гребню тающего ледника. Скатился весёлым кубарем прямиком к подножию исполина кедра, рыхлому от старых барсучьих нор. Могучий кедр, пахнущий сырым ореховым дёгтем, был властелином ягодного царства, лучшим другом и покровителем Горного ручья. Это его звонкие песенки так любил распевать счастливый Западный ветер, продувая свежим сквознячком долгожданный комплект постиранных весенних туч, доверху наполненных золотистым дождём.
Вот и на этот раз, забрызганный с головы до пяток объятиями Горного ручья, он мятной прохладой отвечал на сырое приветствие друга, бурлящее весенним водоворотом. «Дал слово — держи!» — любил повторять ароматный Западный ветер. И как повелось у старых друзей, после влажной беседы обо всём интересном и поющем в родном Лесу они до заката вспоминали своё забавное детство и добрые дела, а когда очередь рассказывать наконец-то дошла до Горного ручья, тот печально поведал своему прохладному другу о «липких» проделках развесёлых любителей плотвы. Всё было бы просто замечательно, если бы однажды утром в его чистых водах не искупалось забавное семейство самых неопрятных на свете выдр. В тот же день эти проворные забияки своими липкими лапками бессовестно перепачкали рыбьим жиром чистое русло прохладного говоруна. От пережитых волнений у Горного ручья пропал знаменитый малиновый голосок, а его васильковое русло пересохло почти до самого Солнечного камня.;
После жаркой беседы и жалобы на самых неопрятных выдр свежий Западный ветерок поспешил выполнить обещание, данное другу ещё в далёком, неразлучном детстве: каждую весну протирать гремящей белоснежной галечкой его каменистое дно, – спрятанное под корнями могучего кедра, оно пахло зелёной мятой. Сильный Западный ветер обстоятельно и не спеша надул свои круглые щёки и настоящим воздушным вихрем надраил звонкого приятеля до золотистого блеска. Чистый Горный ручей, счастливый и совершенно прозрачный плескался на жёлтом песочке, кувыркаясь и звеня хрустальными струями вдоль мочковатых корней, завязанных узелками на дне. В знак особой признательности, ручеёк прожурчал заботливому другу свою новую весеннюю песенку.;
Она благоухала и цвела, резвилась озорными нотками в прозрачной воде, перекатывалась с камушка на камушек, сияла малиновым отливом, а на прощание превратилась в тысячу разноцветных пузырьков и, пройдя сквозь кристальную синеву ручья, долетела до смеющихся небес. «Вот и порядок», – просвистел не на шутку разгулявшийся Западный ветер. Просвистел так доходчиво и сильно, что в начисто отмытом Лесу его услышали все мохнатые грязнули, пропахшие рыбьим жиром, и одетые как в смешной поговорке, «в мокрые гетры».;
Ветерок успокоился, когда уловил едва заметный взволнованный писк, раздавшийся в ответ на его озабоченный свист. Любопытное семейство коричневых выдр, конечно же, было в курсе всех около ручейковых событий и поэтому шумно чистилось, бодро оттирая друг друга душистым горицветом. Одним словом, готовилось предстать перед рассерженными друзьями чистыми, послушными и совершенно пушистыми.;
Западный ветер, наш добрый помощник и верный защитник всего живого и мокрого на земле, в воде и на облаках, радостно сдул с себя грозовую маску северного тайфуна и напоследок тихо прошелестел лёгким бризом по оттопыренным ушкам притаившихся в недрах леса выдр, ароматно пахнущих ромашкой, лавандой и мелиссой. Начисто отмытое семейство окончательно пришло в себя и, поймав своими длинными усами сладкий ветерок надежды, сменивший строгое штормовое предупреждение, дружно вылезло из неглубокой норы.;
Поджав аккуратные хвостики похожие на мохнатые вёсла, выдры без лишнего писка, наперебой пообещали доброму Западному ветру ополаскивать душистым шалфеем свои лапки, мордочки и хвосты, прежде чем окунуться с головой в прохладные воды Горного ручья. Благополучно закончив своё мокрое дело, чистюля Западный ветер подарил умытому и аккуратно расчёсанному семейству охапку мыльной травы, перевязанную тугим пучком ароматной гвоздики. Пожелав черноглазым выдрам крепкого здоровья, запашистый ветерок, стал с удовольствием примерять льняную рубашку – подарок Горного ручья. Разрисованная синими родниками, она топорщилась тугим воротничком, накрахмаленным белоснежной галькой.;
Западный ветер всегда куда-то спешил. Он дул налегке, закутанный вниманием и дружеской заботой, был одет, как на весенней картинке, в свой драгоценный наряд, ещё сырой от бесконечного прощания с друзьями. Вот и сейчас он также внезапно улетел, пообещав довольному Горному ручью обязательно навестить его хлебосольную тётушку Мокрую косу и по-весеннему продуть её заболоченное русло. Заселённое хитрющими бобрами, оно было закоряжено ивовым топляком, и по этой начисто «обглоданной» причине выглядело весьма плачевно.;
Белозубые грызуны построили свои мохнатые хатки, как раз поперёк её унылых дюн. Раздобревшие золотистым песочком они топорщились, как кикиморы на закате. Ластоногие уморы дружно забыли про свои торжественные обещания, данные доброй тётушке Мокрой косе, не кусать и не грызть всё, что попадётся им на передние четыре зуба. Бобры неслыханно и беспардонно стали к тётушке, совсем не добры, а скорее даже наоборот. Острозубые сиротки, уписывая за обе щёки ивовую лозу, своими белоснежными улыбочками распугали всю местную Флору , лечившую её песочное сердце, а заодно и окрестную Фауну , поющую среди безмолвных ветвей.
Смелый Западный ветер, верный данному слову и очень нужный всему весеннему Лесу, находился в постоянных заботах, всегда при деле, и у всех на виду. Осторожно, чтобы случайно не задеть упругими рукавами песочные домики юрких береговых ласточек, он спешил к кому-то на помощь. Вот и сейчас, пролетая мимо доброй тётушки Мокрой косы, печально вздыхающей во сне, наш благородный приятель, надутый решительным облаком, аккуратно продул её заболоченное русло.;
В обнимку с гремучими ключами, бьющими прямо из-под земли, никуда не торопясь, он, словно добрый трубочист, поскрёб колючей щетинкой её закопчённое русло, посвежевшее от свистящего сквознячка. Быстрый Западный ветер прочистил пожелтевшие запруды, подёрнутые серо-зелёной ряской, и от косматых ольховых плотин, перекрывших её плавное течение, и от бобровой, что-то вечно грызущей мелкоты, расселившейся в уютных запрудах, похожих на овсяный кисель.
Неутомимый герой, собираясь в прохладные небеса, набухшие сладеньким берёзовым дождём, на прощание погрозил дубовым веником испуганным бобрам, мокрым от хорошенькой взбучки, а когда молочный туман рассеялся, от прежнего гнева не осталось и малюсенького следа. Улетая по неотложным делам, розовощёкий Западный ветер обещал хитроглазым бобрам, притихшим в затонувших хатках, вернуться через месяц или по первому зову доброй тётушки Мокрой косы. На том они и расстались.
По дороге домой утомлённый и необычайно опрятный Западный ветер с удовольствием потягивал через хрустящую соломинку мятный сквознячок, взбитый с речными сливками. Счастливый и бесконечно свободный, он не глядя раздаривал утреннюю прохладцу всем неумытым чащобам, рассылая воздушные струи по дремучим нехоженым тропинкам. Тёплым дождичком стучался в мохнатые гнёзда, закрытые грачами на сучок, отпирая весенним громом тугие медвежьи засовы.;
Уже ближе к подслеповатому полудню, когда солнышко припекло земляничный косогор, наш замечательный воздушный акробат, наслаждаясь кедровой тенью, закручивал ярко-рыжие усы взъерошенному орешнику, освежая ароматным дыханием сухую дубовую кору. Добрый плут и славный ветродуй успевал аккуратно подвязывать кустиками бузины ягодные перелески, распустившиеся по сырым ольховым пригоркам, помогая цветущей волшебнице разливать берёзовый сок по туескам.;
Всё случившееся в волшебном Лесу, от первого удара майского грома до последней капли тягучей сентябрьской грозы, было близко и бесконечно дорого его ветреному сердцу. Западный ветерок стремился к солнышку и добру с самого первого в своей жизни дождя, как будто он родился и вырос среди здешнего пчелиного гула, золотых весенних облаков и бесконечного лесного тарарама. Именно здесь, вдоль забытого звериного брода, укрытого цветущим папоротником, и по самым извилистым тропинкам лисьего овражка, пылили его резвые пяточки. Они неслись по траве, оставляя прозрачный след на солнечных лучиках, пахнущих утренней душицей и росой.
Лес, чирикая и радостно жужжа, возвращал его снова и снова на всё те же черничные поляны, залитые солнцем и дождём. Кроны корабельных сосен и острые скалы, пропахшие бурой солью и янтарной смолой, встречали весёлой песенкой залётный ветер, как подруженьки встречают молодца. А когда шум отцовского грома стихал, его тянуло на золотистые дюны, согретые брызгами безоблачного детства. Только там он освежал свою продутую годами память ароматами грибных бугорков, разбросанных среди огромных валунов, отсыревших в хмурое ненастье.
Иногда задумчивый Западный ветер «спотыкался» о воспоминания детства: солнечные рассказы о доме, горячих скалах и своей семье – и тогда он парил в облаках, как будто случилось то, о чём он когда-то мечтал, сидя с друзьями на разбитых корабельных мачтах. Эти воспоминания уносили его на волшебных крыльях, и высоко над землёй дарили прежнюю радость, бесконечное небо и душевный покой. Согретые юношеской любовью и заботой о дружной семье они навсегда оставили в его сердце оранжевые следы, сладкие, как марокканские апельсины.;
К сожалению, со временем многое развеялось и потерялось: одно в безрассудной юности, беспечной и свободной, как небесный огонь, другое в белобрысом детстве, оставленном вместе с дикими лошадками и погибшими кораблями за порогом родительского дома. Бывало и по-другому, когда воспоминания о прошедшем детстве и любимых родителях брали верх над его упрямством и бесконечной свободой, и тогда, смешав в одиноком облаке все несбывшиеся мечты, они провожали память всё выше и выше до самых грохочущих небес.
Пытаясь отделаться от назойливых сквознячков, притаившихся в его собственном «дырявом шкафу», бедный ветер, как бездомный бродяга, обнимал слоистыми облаками кипы белых черёмух, распустившихся среди неопрятной листвы. Но всякий раз, очарованный воспоминаниями о ком-то, кого уже не вернёшь, или о чём-то приятном и почти невозможном, Западный ветер на минуточку замирал, улыбаясь кому-то яблочно-мятным дождём. И этот весенний кто-то, шевеля в ответ вишнёвыми усами с листиками клевера, осыпанными спелой росой, словно сахарной пудрой, желал встречному ветру счастья, удачи и любви.
Порой далеко от родных берегов на душе у ветра остывал туман, и тогда быстрыми ласточками воспоминаний-побед, порхающих на крыльях чудесных встреч и ветреных разлук, к нему возвращалась юность, пролетевшая в дюнах, разогретых солнцем и песком. Как-то странно и уже совсем по-другому звучали в то лето песни Корабельной рощи, заставляя бешено биться молодое сердце Западного ветра, открытое всем непогодам назло. Ночи пролетали как во сне.
Рано утром, глядя на её янтарную смолу, застывшую от изумления и восторга, влюблённый ветерок бормотал что-то невразумительное сторожевым камням и поскорее убирался прочь, подальше за лиловые косогоры, заросшие душистыми акациями. Проплутав до вечерней зари по глухим запутанным тропинкам и, растеряв былую уверенность среди высоких черничных холмов, он отдыхал на грибных бугорках, покрытых лунным серебром, освежая сиреневым туманом гулкую лесную глухомань.;
После жарких полуночных вздохов ветерок пробирался к своей спящей возлюбленной сквозь кусты одичавшей малины. Заросшие крапивными стрелами, они жгли его земляничную душу и предрассветные крылья быстрые, как у жалящей пчелы. Безудержно, будто в отместку за её дивное пение, дурманящее наступивший рассвет, растревоженный ветер налетал кипящей волной на мирно спящий Финский залив. Неистово и без оглядки, позабыв о всяком приличии, он выгибал дугой стволы ореховым рощам, заставляя кланяться до самой земли. Только в полдень, довольный и хмельной от целого озера мятной росы, выпитого с Лесом накануне, Западный ветер шелестел в золотистых кронах корабельных сосен, прощая им все обиды наперёд. Под утро бедолага засыпал, качаясь на ореховых ветвях, словно новый месяц в сладкой колыбели. Ветерок улыбался во сне, как большое неразумное дитя, а яркое солнышко превращало его улыбку в новый день. Небосвод ярился и алел, расставляя всё по облакам: лучик солнца ветру и дождю, остальное маленьким ежам.
Соскочив с пылающего горизонта, как ягодка с черничного куста, посвежевший Западный ветер доиграл с рассветом в кедровые догонялки, а затем, пролетая мимо Белых скал, как будто бы невзначай, трогал лучиком изумрудные веточки красавицы ивы, спящей у Горного ручья. Ветер таял и радужно цвёл, окунаясь в её прозрачное отражение, словно говорил с горячо любимой сестрой о далёком доме, потом шелестел ромашками в траве, прикрывая свой беспокойный взгляд накидкой из душистого вереска.
Весенний Лес – знаток и влюблённый ценитель журавлиных поющих стай, натерев кленовый смычок золотисто-звонкой канифолью, попытался извлечь из заброшенных пчелиных ульев несложный мотивчик грачиного пиццикато. Он скрипел корой у Горного ручья, продолжая смешивать в его родниковой воде пряные аккорды муравейников с хрустящими нотками грибов. Получившийся лейтмотив Лес аккуратно записал мятным дождичком в хвойном альбоме. Как вдруг и это показалось ему совсем немузыкальным: он уловил своим ольховым носом печальный ноктюрн остро пахнущих барсучьих башмачков, забытых на Весёлом пригорке кем-то из полосатого семейства. Кто же мог ожидать, что эти маленькие барсучьи ботиночки издадут такой невероятно аромат, переходящий в своих заключительных аккордах на невыносимую вонь. По самой скромной оценке длинноклювых сорок – музыкальных знатоков и белобоких критиков – финал этого дурно пахнущего произведения был похож на заключительный концерт Бурелома Ольховского в исполнении неуклюжего лося. В ту же секунду наш проницательный маэстро Лес театрально споткнулся на абсолютно ровном косогоре и, нелепо взмахнув своими ветвями-палочками, смешно проехал на ореховой скорлупе, забытой беличьим оркестром.;
Вот из-за такой совершенно несмешной истории Лес, под заячий хохот и птичьи аплодисменты скатился с Весёлого пригорка на песок. Сосновый маэстро, не дотянув до залива парочку неглубоких овражков, прижавшихся от испуга к валунам, опустился на мягкую перину золотистых дюн. Падая, мечтая и скрипя, Лес вспомнил о весенней клятве, данной в далёкой юности своему школьному другу ветру, оставлять на Поющем пне самые красивые имена. А всего-то и надо было кое-кому пушистому и полосатому не забывать на Весёлом пригорке свои нечищеные башмачки, а Лесу вовремя подметать оркестровую яму после беличьего концерта да иногда, хотя бы раз в году, оставлять на Поющем пне удивительные имена.
Неспроста в этот ранний час самой первой в очереди за совершенно необходимыми ей именами оказалась умница Лиса – будущая мама главного героя нашей замечательной повести, о котором я с большим удовольствием расскажу Вам, мои дорогие читатели и друзья, в следующем рассказе.;
