Однажды девочка Наташа нашла у себя дома, под веником, непонятное существо.
Оно было лохматое, в красненькой рубашке, лапоточках и с блестящими глазками.
Лохматик оказался домовёнком Кузькой, которому от роду было только семь веков, а для домовых - это как семь лет.
И Наташе тоже исполнилось семь лет, и они с Кузькой сразу подружились.
А потом домовёнок и его волшебный сундучок рассказали девочке удивительную историю Кузькиных приключений.
Когда-то, давным-давно, много столетий назад, жил Кузька с другими домовятами - Афонькой,
Адонькой,
Сюром и Вуколочкой - в своей деревеньке.
Но в один прекрасный день не послушались глупые домовята взрослых и стали играть с огнём.
Случился большой пожар, и Кузька убежал от него в лес.
В лесу он встретился с маленьким лешим Лешиком и его дедушкой Диадохом.
И всё бы хорошо - да ведь только лешие в лесу живут, а домовой без дома, без печки просто не может.
И вот решил Лешик отвести Кузьку к
Яге, у которой было целых два дома и целых две печки…
Дом для плохого настроения
Посреди поляны переступала с ноги на ногу избушка на курьих ножках, без окон, без трубы.
У Кузьки в деревне были похожие избы, только не на курьих ножках.
Там топили печки по-чёрному, дым выпускали через дверь и через узенькие оконца под крышей.
У хозяев этаких домов глаза всегда были красные.
И у домовых - тоже.
У избы
Яги крыша надвинута чуть не до порога.
Перед избой на привязи у собачьей конуры сидел тощий серый кот.
Кот не собака, гостей пугать - не его забота.
Увидев Кузьку с Лешиком, он удалился в конуру и принялся мыть серой лапой серую мордочку - дело, достойное кота.
- Избушка, избушка! - позвал Лешик. - Стань к лесу задом, к нам передом!
Избушка стоит, как стояла.
Вдруг из лесу, из-за оврага, прилетел дятел и застучал по крыше.
Изба неохотно повернулась грязной трухлявой дверью.
Друзья потянули за сучок, который был вместо ручки, вбежали внутрь.
Дверь сзади так наподдала Кузьке, что он плюхнулся на пол, но не ушибся.
Пол был мягкий от пыли.
- Сей же час подмету! - обрадовался домовёнок. - Вот и метла!
- Ох, не мети!
Улетишь ты на этой метле неведомо куда.
Яга то в ступе летает, то верхом на этой метле! - испугался Лешик.
Ну и дом!
Пыль, паутина по всем углам.
На печи драные подушки, одеяла - заплатка на заплатке.
А мышей - видимо-невидимо!
Чугуны, горшки были такие грязные, закопчённые, что Кузька понял: домовых в этом доме нет.
Ни один уважающий себя домовой такого безобразия не потерпит.
- Тут мыши вместо домовых, что ли? - сказал Кузька. - Беда хозяевам, у кого они домовые.
Уж я-то наведу здесь порядок!
- Что ты,
Кузя! - испугался Лешик. -
Яга тебя за это съест.
Тут у неё Дом для плохого настроения.
Сердится она, когда нарушают её порядки или беспорядки.
- У-у-у!
Лечу-у-у! - послышалось вдруг.
Дом заходил ходуном.
Ухваты упали.
Чугуны брякнули.
Мыши юркнули кто куда.
Дверь настежь, и в избу влетела
Яга.
Ступу - к порогу, сама - на печь.
Лешик едва успел спрятать Кузьку в большой чугун, накрыл сковородкой и сам уселся сверху.
- Незваные гости глодают кости, - ворчит Яга на Лешика. - А у меня и от гостей одни косточки остаются.
Ну, чего пожаловал?
- Здравствуй,
Яга! - поклонился Лешик, сидя на сковородке.
- Непрошеный гость, а ещё кланяется, вежливостью хвалится! - ворчит
Яга. - А сам на чугуне расселся.
Лавок тебе мало?
Ещё и сковородку подложил.
Для мягкости, что ли?
- Повидаться пришёл, - говорит Лешик. - Ты ведь мне бабушка, хотя и троюродная.
Летаешь высоко, смотришь далеко.
Кругом бывала, много видала.
- Где была, там меня уже нету, - перебила
Яга. - Чего видала - не скажу.
- Я только в лесу бывал, деревья видал, - вздохнул Лешик. - А не попадалась ли тебе маленькая деревенька над небольшой речкой?
- Смотри сам не попадись мне на обед или на ужин! - ворчит Яга.
- Меня есть нельзя.
За это тебе в лесу житья не будет, дедушка Диадох палкой наподдаст!
- Не бойся, не трону.
Проку от тебя, от тощего комара!
Не люблю я вас, леших, терплю только.
В вашем лесу живу, куда деться?
- А домовых любишь? - спросил Лешик. - Маленьких домовят?
Домовые ведь, как и ты, в дому живут.
- Неужто нет? - отвечает
Яга. - Ещё как люблю!
Толстенькие они, мяконькие, как ватрушки!
Кузька в чугуне испуганно потрогал себя и приуныл.
Он был довольно упитанный.
-
Яга! - испугался Лешик. - Домовые - тоже твоя родня.
Разве родных можно есть?
- Неужто нет? - говорит
Яга. - Поедом едят!
Домовые мне кто?
Седьмая вода на киселе.
С киселём их и едят. - Яга свесилась с печи, в упор глядит на Лешика: - Погоди-ка!
Бегает тут по лесу один лохматенький, на ногах корзинки, на рубахе картинки.
Так где он, говоришь?
Тихо стало в доме, только мухи жужжат.
И надо же!
Одна мышь лучше места не нашла, чем в чугуне, рядом с домовёнком.
Поначалу сидела смирно.
А тут хвостом махнула, пыль подняла, - ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Кузька терпел, терпел - да так чихнул, что сковородка слетела с чугуна вместе с Лешиком.
Яга как закричит страшным голосом:
- Кто в чугуне чихает?!
И тут громко постучали в стену.
Друзья вон из дома; не помнят, как и выскочили.
Первый же встречный куст загородил их ветками.
Яга кричит с порога:
Улю-лю!
Догоню!
Поймаю!», принюхивается, озирается.
Да разве сыщешь лешего в родном лесу!
Одни поганки белеют на поляне да дятел стучит в стену дома.
Яга закричала на дятла:
- Чего избу долбишь?
Кыш отсюда!
Не видел, куда побежали?
- К деду Диадоху, на тебя жаловаться!
- Я ж их не съела!
Чего попусту жаловаться?
Съела бы, тогда и жалуйтесь кому хотите.
Да пропади они пропадом! - Яга зевнула во весь огромный рот и ушла в избу.
Вскоре по лесу разнёсся её могучий храп.
Лешик с Кузькой направились к мутной лесной речке.
Дом для хорошего настроения
В мутной воде у берега плавало корыто.
Обыкновенное деревянное корыто.
- Собственный корабль
Яги! - зевнув, сказал Лешик.
Ну и ну!
Летает в ступе и на метле, плавает в корыте.
Потому, наверное, и в доме у Яги беспорядок.
Кузька пожалел корыто.
Дитя в нём не искупают, бельё не постирают.
Свинья из него не похлебает, телята с ягнятами не попьют.
Кот сторожит дом вместо собаки, корыто мокнет в Мутной речке да возит на себе
Ягу.
Ну и жизнь!
Тут корыто уткнулось в берег, прямо под ноги: садитесь, мол.
- Корабль!
А кто не знает, корытом называет, - сказал Лешик. - Плыви куда знаешь!
И корыто поплыло не вниз, а вверх по Мутной речке, против её течения.
Вдруг зазвенели, забренчали бубенчики.
До того весело, что не устоять, не усидеть, не улежать!
Корабль
Яги со всего маху причалил к берегу возле моста.
Ну и мост!
Перила точёные, доски золочёные, прибиты серебряными гвоздочками, на каждом гвоздочке - бубенчик.
Посреди лужайки - дом.
Не курная изба, не на курьих ножках.
Из трубы завитушками бежит дымок.
Чем-то особенным повеяло, необыкновенным.
Праздником повеяло деревенским!
- Кто с нами, кто с нами петь и плясать? - заголосил Кузька и помчался к дому, да не по простой, а по ковровой дорожке, с вытканными на ней розовыми букетами и розовыми бутонами.
- Сразу бы нам сюда! - сказал Лешик. - Такой дом и в зимней спячке не приснится.
Это у
Яги для хорошего настроения.
Здесь она всегда добрая.
Ещё бы не быть доброй в этаком доме!
Крыша из коврижек и коржиков, ставни вафельные, окна леденцовые, вместо порога - пирог.
- А вдруг вернётся Яга, увидит меня и съест до крошечки? - Кузька вспомнил, до чего страшна была
Яга.
- Нет, - сказал Лешик. - В этом доме она никого не тронет.
Скрипнула дверь.
Кузька испуганно поглядел на крыльцо.
И увидел толстого пушистого кота.
Сидит и умывает лапкой чистенькую мордочку.
- Гостей намывает!
Кого бы это?
Батюшки-светы, он нас намыл!
Мы гости! - сообразил Кузька - и в дом.
Лешик следом за ним.
А в доме будто ждут гостей - званых, незваных, прошеных, непрошеных.
На столе узорная скатерть, кувшины, корчаги, кринки, миски, плошки, чашки, блюда, самовар на подносе.
- Хороший тут домовой хозяйничает, да небось не один! - обрадовался Кузька. - Эй, хозяева дорогие!
Где вы?
Я пришёл!
Но не нашлось домовых ни на чердаке, ни в чуланах, ни в кладовых, ни в подвалах.
Никто не отзывался на самые ласковые приветы и просьбы.
Вдруг Кузька увидел, что из самовара идёт пар, а из печи сами прыгают на стол пышки, ватрушки, лепёшки, блины, оладушки.
В кувшинах, в кринках оказались молоко, мёд, сметана, варенья, соленья, кислый квас.
Блюда с пирогами сами двигались к домовёнку.
Лепёшки сами окунались в сметану.
Блины сами обмакивались в мёд и в масло.
Щи прямо из печи, из большого чугуна - наваристые, вкусные.
Кузька и не заметил, как съел одну миску, другую, потом полную чашку лапши и закусил кашей с топлёным молоком.
Напился квасу, брусничной воды, грушевого взвару, отёр губы и навострил уши.
В лесу кто-то выл.
Или пел.
Не поймёшь.
Вой приближался.
Я несчастненькая!» - вопил кто-то совсем неподалёку.
Уже стало понятно, что это слова песни.
Песня была жалостная:
Уж я босая, простоволосая,
Одежонка моя поистёрлася…
Кузька на всякий случай залез под стол,
Лешик - тоже.
- Это гость какой-то несчастненький жалует, - рассуждал домовёнок, поудобнее устраиваясь на перекладине под столом.
Ох, прохудилася, изодралася,
Вся клочками пошла да, ох, лохмотьями…
Хриплый бас раздавался уже под самыми окнами.
Даже стёкла, то есть леденцы, дребезжали.
Хриплый бас за стеной смолк.
Кто-то шарил на крыльце.
Кузька не находил себе места под столом от беспокойства.
- Ты уверен, что нас тут не тронут?
Тут дверь отворилась и в доме очутился… не поймёшь кто.
Голосищем мужик, а на голове кокошник золотом горит, самоцветными камнями переливается.
На ногах сапожки - зелёные, сафьяновые, с красными каблуками, такими высокими - воробей вкруг каждого облетит.
Сарафан алый, как утренняя заря.
Кайма на подоле, как вечерняя заря.
По сарафану в два ряда серебряные пуговки.
А из-под кокошника прямо на Кузьку, глаза в глаза, глядит
Яга.
- Ой, батюшки! - охнул - и быстрей назад под стол, поглубже.
А Яга подняла скатерть, опустилась на колени, заглядывает под стол и руки протягивает.
- Это кто ж ко мне пришёл? - медовым голосом пропела она. - Гостеньки разлюбезные пожаловали погостить-навестить!
Красавцы писаные, драгоцунчики мои!
И куда ж мне вас, гостенёчки, поместить-посадить?
И чем же вас, гостюшечки, угостить-усладить?
- Чего это она? - шепнул Кузька, тихонько толкая друга. - Или, может, это совсем другая Яга?
- Ой, что ты!
В лесу Яга одна!
В том доме - такая, в этом - этакая, - ответил Лешик и поклонился: - Здравствуй,
Яга!
- Здравствуй, здравствуй, внучек мой бесценный!
Яхонт мой!
Изумрудик мой зелёненький!
Родственничек мой золотой, бриллиантовый!
И ведь не один ко мне пришёл, дружочка привёл задушевного.
Такой славный дружочек, красивенький, ну прямо малина - сладка ягода!
Ах ты ватрушечка моя мяконькая, кренделёчек сахарный, утютюшечка драгоценненький!
- Слышишь? - опять забеспокоился Кузька. - Ватрушкой называет, кренделем…
Но
Яга усадила их на самую удобную скамью, подложила самые мягкие подушки, достала из печи всё самое вкусное, принялась угощать.
Кузька растерялся от этакой любезности, вежливо клянялся:
- Благодарствуйте, бабушка!
Мы уже поели-попили, чего и вам желаем!
Но Яга суетилась вокруг гостей, уговаривала, упрашивала отведать того, попробовать этого, подсовывала самые лакомые кусочки.
- Она что?
Всегда здесь этакая? - шёпотом спрашивал Кузька, жуя медовый пряник с начинкой и держа в одной руке сусальную пряничную рыбку, а в другой - сахарного всадника на сахарном коне.
Яга между тем хлопотала у кровати: взбивала перины, стелила шёлковые простыни, бархатные одеяла.
Толстый пушистый кот помогал ей, а когда постель была готова, улёгся на пуховую подушку.
Яга ласково погрозила ему пальцем и перенесла с подушкой на печь.
Зима за день покажется
Приснилось Кузьке, будто они с Афонькой и Адонькой играют и вдруг Сюр с Вуколочкой тащат блин.
Проснулся - так и есть: блинами пахнет.
Стол от угощения ломится.
Тут дверь приоткрылась, в горницу, как зелёный лист, влетел Лешик.
Кузька кубарем с кровати, как со снежной горы, съехал.
Друзья выбежали из дому, побегали, попрыгали по мосту.
Колокольчики весело звенели.
- Вьюга, метель, мороз, а мне хоть бы что!
Зима за день покажется в этаком доме.
Эко обилие-изобилие!
Хоть зиму зимовать, хоть век вековать! - радовался Кузька.
Тут на крыльцо пряничного дома выскочила
Яга:
- Куда, чад ушки драгоценные?
Не ходите в лес, волки скушают!
- Мы гуляем, бабушка!
- Ах, гули-гулюшечки мои!
Гуляют гулёнчики-разгулянчики!
Яга прыгнула с крыльца, цап Кузьку за руку,
Лешика за лапу:
- Ладушки!
Ладушки!
Где были?
У бабушки!
Хороводик будем водить!
Каравай, каравай, кого хочешь выбирай!
- Что ты,
Яга! - смеётся Кузька. - Это для маленьких игра, а мы уже большие.
Яга позвала домовёнка завтракать, подождала, когда он скроется в доме, и потихоньку сказала Лешику:
- Кланяйся от меня много-много раз дедуленьке Диадоху, если он ещё не почивает.
И вот ещё что - только Кузеньке об этом пока ни гугу! - принеси-ка ты сюда его забавочку-потешечку - сундучок.
То-то он обрадуется!
Потолковали - и в дом.
А в доме люлька порхала под потолком, как ласточка.
Из люльки высовывался Кузька: в одной руке пирог, в другой - ватрушка.
- Смотри,
Яга, как я высоко!
Затащил к себе Лешика, и пошла потеха: вверх-вниз, в ушах свистит, в глазах мелькает.
А
Яга стоит внизу и боится:
- Чадушки драгоценные!
Красавчики писаные!
А как упадёте, убьётесь, ручки-ножки поломаете?
- Что ты,
Яга! - успокаивал её Кузька. - Младенцы не выпадают.
Неужто мы упадём?
Шла бы по хозяйству.
Или делать тебе нечего?
Та изба небось по сю пору не метена.
Качались-качались, пока Лешик не уснул в люльке.
Проснулся он оттого, что в мордочку ему сунулся мокрый серый комок.
Лешик отпихнул его - опять липнет.
- Опять он тут! - ахнул Кузька. - Я ж его выбросил!
И сердито объяснил, что Яга, наверное, считает его
грудным младенцем.
Соску ему приготовила - тюрю.
Нажевала пирог, увернула в тряпочку и пичкает: открой, мол, ротик, лапушка!
Они вылезли из люльки - и на крыльцо.
А на ступеньке мокрый тряпичный комочек!
Кузька наподдал его лаптем:
- Ну, чего привязался?
И всё эта жёваная тюря попадается, всё попадается.
Выкину, выброшу - опять тут!
Кузька пошёл провожать Лешика.
Они взошли на мост, а тюря лежит-полёживает на золочёных досках.
Лешик рассердился, столкнул её в воду: ешьте, рыбы!
Те, конечно, обрадовались.
Им, рыбам, чем мягче, тем лучше.
Да и откуда они знают, что это жвачка
Яги?
Небось кто такая
Яга, и то не знают.
Съели тюрю и уплыли.
А тряпку рак утащил в свою нору.
В лесу летали снежинки.
У Лешика слипались глаза.
Наконец он нехотя сошёл с моста, долго махал лапкой на опушке, потом исчез, пропал в лесу.
Только голос, как смешное эхо, долетал из чащи:
- Кузя!
Не бойся!
Лешик вернулся в берлогу, печально поглядел на короб с сухими листьями, где когда-то спал Кузька.
А может, никогда и не было толстого лохматого домовёнка?
Так, предание…
Под листьями что-то блеснуло… Кузькин сундучок!
Лешик запрятал сундучок получше и уснул до весны.
Бездельный домовой
Маленький домовёнок проснулся, протёр глаза.
Ни
Яги, ни толстого кота не видать.
Зевнул, потянулся, вылез из-под одеяла, сел за стол завтракать.
Чугуны в печи булькают.
Сковороды шипят.
Огонь трещит.
Возле печи топор прыгает, рубит дрова.
Поленья - раз-раз! - одно за другим скачут в печь.
Вот недотёпы! - думает Кузька. - Ежели научились прыгать, упрыгали бы куда подальше подобру-поздорову.
А то на тебе - прямиком в огонь!
Лучшего места не нашли.
Да что с них взять?
Нет у них своей воли.
Чурка, она чурка и есть».
Наелся, вылез из-за стола, думает, чем бы заняться.
Тут что-то накинулось на домовёнка, елозит по лицу.
Он испугался, отмахивается, отпихивается.
А это - полотенце.
Утёрло ему нос и улетело на вешалку.
А по полу-то, по полу веник бегает, по углам похаживает, лавки обмахивает, сор выметает.
А мусор-то, мусор - этакий прыткий, сам перед веником скачет.
Потеха!
Допрыгали так до двери.
Впереди мусор, за ним веник, следом Кузька скачет и хохочет.
Дверь сама настежь.
Сор-мусор улетел по ветру, веник на место убежал.
Кузька остался на крыльце.
В лесу, наверное, уже зима.
А на круглой поляне перед домом
Яги - «бабье лето».
Трава зеленеет.
Цветочки цветут.
Даже бабочки летают.
В траве какой-то зверь резвится, за ними гоняется.
Что за зверь такой?
Не съест ли?
Кузька - в дом.
Поглядывает в окно.
Думал-думал, не помнит, сколько пирогов съел для подкрепления ума, и ведь догадался: толстый кот резвится на поляне, кто же ещё!
Играть - так вместе!
И бегом на поляну.
Кот носится как угорелый, на Кузьку никакого внимания.
Поймает бабочку, крылышки оторвёт - и за следующей.
Выбирает, какая покрасивей.
- Или ты совсем с ума спятил?! - грозно закричал домовёнок. - Тебе бы так пооторвать уши!
Безобразник этакий!
Кот молча помыл лапкой лапку и скрылся в доме.
Кузьке тошно было и глядеть на кота.
Ушёл подальше от дома, к речке, побрёл по жёлтому песочку.
Волны крались за ним, слизывали следы.
Жёлтый песочек кончился.
За ним - осока, болотце, чёрный дремучий лес.
Из лесу донёсся тягучий вой.
Ближе, ещё ближе: песня разбойничья!
Это
Яга плывёт в свой Дом для хорошего настроения.
Кузька спрятался в траву.
Что, если настроение у Яги не успеет исправиться?
Но чем ближе песня, тем веселее.
А когда из-за поворота, из лесной чащобы по речной излучине вылетело корыто, песня уже была хоть куда.
Прибрежное эхо подхватило её.
Развесёлые
Эх!» да
Ух!» заухали, загудели над круглой поляной.
Корыто причалило у моста.
Серебряные колокольцы звякнули, золочёные доски брякнули.
Яга прыгнула на берег.
Дятел уже сидел на золочёных перилах.
- Ах ты пташечка-стукашечка моя! - пропела
Яга. - Всё-то он тукает, стукает, головушку мозолит!
Всё б ему тук-тук да стук-стук!
Ах ты молоточек мой алмазный, кияшечка ты моя!
Осмелевший Кузька вылез из травы.
-
Яга, здравствуй!
А зачем кот бабочек ловит?
- Ах ты чадушко моё бриллиантовое!
Он такой разумник: крылышки бабочкам оторвёт - подушечку набьёт, а скучно станет - скушает.
Это котик с жиру бесится, деточка, - ласково объяснила
Яга. - Ну, пойдём чай пить!
Самоварчик у нас новёхонький, ложечки серебряные, прянички сахарные.
- Иди,
Яга, пей!
Ты с дороги, - вежливо ответил Кузька.
В дом идти ему не хотелось.
- Дятел! - позвал он, когда Яга ушла в дом. - Давай играть в прятки, в салочки, во что хочешь!
Дятел глянул свысока и продолжал долбить дерево.
Кузька вздохнул и пошёл пить чай.
Зимой у
Яги
Жил маленький домовёнок у
Яги всю зиму.
Непогода, вихри, стужа, сам Дед Мороз стороной обходили круглую поляну.
Не хотели, наверно, связываться с Ягой.
Кузька всё ждал: вот-вот загудит в трубе злая тётка Вьюга, свирепый дядька Буран распахнёт дверь, швырнёт в избу пригоршню снега,
Дед Мороз застучит, заскребётся в избу ледяными пальцами.
Но Вьюга ни разу не свистнула в трубу.
Буран не подлетал к крыльцу.
Метель с дочкой Метелицей гуляли на других полянах.
И когда Яги не было дома,
Кузька бежал туда, ловил снежинки, лепил снежки и кидал ими в толстого кота.
Но не попал ни разу.
Кот лениво протягивал лапу и на лету ловко хватал снежок, будто белую мышку.
Чуть Яга увидит Кузьку за окном, сразу закричит:
- Ах, дитятко озябнет, замёрзнет, простудится, ознобит ручки-ножки, щёчки-ушки, отморозит носик! - и тащит его в дом, отогревает на печи, отпаивает горяченьким.
Поначалу Кузька удирал, спорил:
- Что ты,
Яга!
Это ты не молоденькая, тебе и прохладно.
А мне в самый раз!
Но зима долгая.
Кузька понемножку научился бояться даже слабого ветерка, лёгкого морозца.
Сидел на тёплой печи или за столом, за расписной скатертью.
А
Яга готовила ему яства одно другого слаще и вкуснее.
Вот только скука.
Делать Кузьке нечего.
А бездельный домовой - разве домовой?
Но
Яга объяснила, что ежели печка печёт, варит, парит и жарит, то кому-то кушать всё это надобно, чтобы добру не пропадать, печь не обижать, и, значит, дел у Кузьки по горло.
Вот он и занялся делом - ел до отвала.
Очень скучал домовёнок по друзьям: по Афоньке,
Адоньке,
Сюру,
Вуколочке… Хоть бы во сне чаще снились, что ли!
Но Яга что ни день, а особенно длинными зимними вечерами, шептала-нашёптывала, плела сплетни, будто чёрную паутину.
Плохие, мол, у Кузеньки дружки, позабыли его, позабросили.
Искать его не ищут, спрашивать о нём не спрашивают, никому-то он не нужен: как счастье, то вместе, а как беда - врозь.
Ругала она и новых Кузькиных друзей, леших.
Спят в берлоге, как собаки на сене.
Кузенькино сокровище присвоили.
Зимой волшебный сундук им вовсе ни к чему, а отдать не отдали, себе припрятали чужое добро.
Кузька слушал-слушал - да от нечего делать и поверил.
И как не поверить?
Он ведь всего-навсего маленький глупый домовёнок, шесть веков ему, седьмой пошёл.
А
Яге столько веков, что и сама не помнит, со счёту сбилась.
Сидит Кузька за полным столом.
Ягу слушает, себя жалеет, друзей поругивает.
Ягёныш
В ту зиму Лешику и деду Диадоху снились неспокойные сны.
Старый леший всю зиму видел во сне топор.
А его внуку снились серые избушки на курьих ножках, гонявшиеся за ним по всему лесу.
Одна всё-таки сцапала его огромными птичьими лапами и сказала:
А не пора ли вставать?»
Лешик поскорее вылез из короба.
Дед Диадох ещё крепко спал.
Была ранняя весна.
Остатки снега белели на чёрной земле.
Лешонок выбрался из берлоги, отряхнулся от приставших к нему в коробе сухих листьев - и бегом к другу.
Ох, цел ли, жив ли?
Этакий маленький породистый домовёночек, ему б расти-цвести!»- думал Лешик, мчавшийся по весенним ручьям и лужам, мокрый, как лягушонок.
Пряничный дом сиял на поляне, как весенний цветок.
Лешик скорее заглянул в окно и глазам своим не поверил, ни левому, ни правому.
В кровати, укрытый всеми одеялами, на всех перинах и подушках спал Кузька.
В ногах у него дремал кот.
А у кровати, на полу, - половиком укрывшись,
Кузькины лапти под головой - храпела Яга.
Лешик сел на крыльцо.
Солнце глядело на него тёплым взором.
Лешонок обсох.
Его зелёная шкурка снова стала пушистой.
А он всё сидел и думал.
Может, всё-таки и у домовых бывает зимняя спячка?
Но, услышав голоса в доме, заглянул в дверь.
Кузька сидел за столом и распоряжался:
- Не так,
Яга, и не эдак!
Я что сказал?
Хочу пирогов с творогом!
А ты ватрушек напекла.
У пирогов творог где?
Внутри.
А у ватрушек?
Сверху.
Ешь теперь сама!
- Дитятко моё!
Пирогов-то я с морковкой тебе напекла.
А ватрушечки румяненькие, душистенькие, сами в рот просятся!
- В твой рот просятся, ты и ешь! - грубо отвечал Кузька. - Одно дитятко, и того накормить толком не можешь.
Эх ты,
Яга - костяная нога!
- Чадушко моё бриллиантовое!
Покушай, сделай милость! - уговаривала Яга, поливая мёдом гору ватрушек. - Горяченькие, свеженькие, с пылу, с жару!
- Не хочу и не буду! - пробурчал Кузька. - Вот помру у тебя с голоду, тогда узнаешь!
- Ой-ой, голубчик мой золотенький!
Прости меня, глупую бабу, не угодила!
Может, петушка хочешь леденцового, на палочке?
- Петушка хочу! - смилостивился Кузька.
Яга побежала из избы, и так торопилась, что не заметила Лешика, прищемила его дверью и полезла на крышу снимать леденцового петуха (он был вместо флюгера).
Лешик пискнул, угодив промеж косяка и двери, но Кузька не заметил друга.
А с крыши слышалось:
- Иду, иду, мой золотенький!
Несу, несу тебе петушка, мой цыплёночек!
Кузька сидел напротив кота и был гораздо толще его.
Макал оладушки в сметану, запивал киселём, заедал кулебякой.
Яга суетилась у печи:
- Я сварю-напеку такого-этакого, чего никто не видал и не едал!
А видели бы, иззавидовались.
Кот ел пышки с начинкой.
Они с Кузькой ухватились за одну особенно пышную пышку, молча потянули каждый к себе.
Кузька хотел стукнуть кота, но увидел Лешика, бросил пышку, заёрзал на лавке:
- Садись, гостем будешь!
- Здравствуй, здравствуй, изумрудик мой зелёненький!
Каково спал-почивал?
Что так рано встал?
Дедуленька небось разбудил, послал внука к старой бабуленьке.
Не ждали мы тебя в такую рань, - пропела
Яга, внимательно разглядывая лешонка.
- Дедушка ещё спит.
Я сам прибежал, - рассеянно ответил лешонок, узнавая и не узнавая друга.
Кузька стал похож на гриб-дождевик, «волчий табак», а ручки-ножки, как у жука.
Лешик говорит, а Кузька позёвывает или - хлюп-хлюп! - тянет чай из блюдца.
Вдруг он оживился, поругал
Ягу: что, мол, за безобразие, неужто ничего повкуснее нельзя придумать, смотреть на еду противно!
Поворчал и на кота: разлёгся, такой-сякой, чуть не пол-лавки занял.
Потом Кузька задремал, и храпел во сне совсем как
Яга
Проснулся, на друга и не глядит.
Только кот глянул на лешонка и зевнул, широко раскрыв розовый рот.
А Кузька валяется на полу посредине избы, машет руками-ногами и привередничает:
- Не хочу!
Не буду!
Яга бегает вокруг, уговаривает:
- Кушай, поправляйся!
Этого попробуй, пока не остыло.
Того отведай, пока не растаяло.
Уложила домовёнка в люльку, баюкает.
Кузька сосёт тюрю.
Может, это и не Кузька вовсе?
Может,
Яга его подменила?
Съела настоящего в другом доме или спрятала, а это какой-нибудь
Ягёныш балуется?
И думать не думает, и говорить ему лень, и слушать.
А ну-ка, слыхал ли он что-нибудь про Афоньку,
Адоньку,
Вуколочку?
Заговорил про них Лешик, и оживился Кузька, голову из люльки высунул.
- Это ещё что за
Адоньки? - вмешалась
Яга. - Небось слаще морковки ничего не ели, ни ума у них, ни разума.
Не нужны они нам, чучелы такие-сякие!
- Хи-хи-хи!
Чучелы! - пропищал Кузька.
И Лешику стало страшно.
- А где ж волшебный сундучок,
Кузенькина радость? - пропела
Яга, покачивая люльку. - Или вы с дедом Диадохом забрали себе чужое имущество?
Я уж и то подумала: слетаю, мол, сама принесу.
Нельзя грабить деточек, нельзя!
Кузька в люльке с тюрей во рту промямлил:
- Отдавай мой сундук сей же час, чучело зелёное!
Ты - вор, и твой дед - разбойник! - И Кузька заснул.
Тюря упала на пол.
Яга кинула её в печь, в огонь, поглядела на Лешика:
- Сам сбегаешь за сундучком или мне, старой, свои косточки тревожить?
Сундучок
Маленький лесовичок печально поплёлся в берлогу.
Хорошо бы дедушка Диадох проснулся!
По дороге Лешик попрощался с последним снегом, поздоровался с первой травой, с Кузькиным любимым пнём, с Красной сосной.
Дед Диадох спит, как и спал.
Лешие чем старше, тем медленнее пробуждаются от зимней спячки и, пока не придёт пора, буди не буди, не проснутся.
Из-под вороха сухих листьев Лешик достал Кузькин сундучок, он заблестел в темноте не хуже, чем гнилушка или светляк.
А когда вынес его из берлоги, то на сундучке так и засверкали прекрасные цветы и звёзды.
Лешик нёс его и любовался.
Как же это Кузя хочет отдать такую красоту нечувственнице, ненавистнице?» - думал Лешик, осторожно обходя лужи по пути к
Яге.
- Охо-хо-хо! - вздохнул он у Мутной речки.
Охо-хо-о-о-о!»- отозвалось эхо, да так громко, угрожающе, будто не лешонок охнул, а медведь взревел или матёрый волк завыл.
Лешик испуганно вскрикнул, и опять будто стая взбесившихся волков завыла в чаще, филины проснулись в дуплах, заухали, зарыдали.
Это было Злое эхо.
Даже дед Диадох не знал, где оно живёт, боялся его встретить.
Только могучий Леший, отец лешонка, мог бы прогнать или утихомирить Злое эхо, но он сейчас далеко, в Обгорелом лесу.
Наверное,
Злое эхо неизвестно откуда позвала
Яга, чтоб не убежал бедный Кузенька.
Лешик ступил на мост.
Доски брякнули, колокольцы звякнули.
Громом и гулом отозвалось Злое эхо и пошло перекатываться, грохотать, греметь и выть.
На крыльцо пряничного дома выскочила
Яга.
- Изумрудик мой пожаловал, сундучок принёс!
Вижу-вижу.
Давай его сюда!
Поглядим-посмотрим, что за чудо невиданное, что в нём такого особенного, в этом сундуке.
Дом у меня - полная чаша, а всё чего-то не хватает.
Уж и то придумаю, и это, а всё чего-то нету!
Хотела взять сундучок.
Но Лешик проскочил в дом, из рук в руки передал сундук хозяину.
Кузька даже не обрадовался.
Глядит тупо, будто полено держит или чурку.
Толстый кот и то внимательно посмотрел.
Яга выхватила у Кузьки сундук.
А домовёнок и бровью не повёл.
Разглядывает Яга сундучок, вертит так и эдак:
- Вот мы и у праздничка!
Пусть теперь нам все завидуют.
У нас волшебный сундук!
Станут просить-молить, не всякому покажем, а тому, кто ниже всех поклонится, да и то подумаем.
Видит Лешик: поблёк сундук в руках у
Яги.
Так, невесть что, невзрачная деревяшка.
Яга теребит замок, колупает уголки:
- Слыхать о нём слыхала.
В глаза первый раз вижу.
Говорят, он радость приносит.
Нам радость, другим - горе.
У нас прибавилось, у других - убавилось.
А какая от него радость, чадушко моё сахарное?
Кузька в ответ только зевнул.
Яга трясёт сундук возле уха, разглядывает, нюхает даже:
- Чего с ним делать, дружочек мой любезный?
Кому знать, как не тебе.
Давно слыхала, что хранится он в маленькой деревеньке у небольшой речки, в твоей избе.
Сама видела, бежал ты как угорелый, а сундук будто огонь сверкает.
И не так далеко та деревенька: вверх по Мутной речке, потом по Быстрой речке, полдня пути… Может, ты обманул меня, изумрудик зелёный, - наклонилась Яга к Леши-ку, - простую деревяшку подсунул?
Так вот откуда прибежал Кузька!
Вот куда его надо поскорее вернуть с сундучком вместе!
А Кузька то ли дремлет, то ли спит, то ли так сидит.
- Какая от него радость, скажи своей бабушке!
Вот чадушко неблагодарное!
Кормишь, поишь - и словечка не дождёшься!
Билась
Яга, упрашивала.
Молчит Кузька.
- И чего нахваливали и домовые и русалки, у всех этот сундук с языка не шёл! - ворчит
Яга. - Вон у меня сундуки богатые - полны добром, златом-серебром.
А этот?
Думали, ждали от него радости.
Где она?
А нет радости, есть горе.
Это что же?
Сундук нам горе принёс?
Не надо нам здесь, в этом доме, ни горя, ни беды!
Схватила нож, открывает сундук - нож сломался.
Стукнула сундук кочергой - кочерга погнулась.
Ударила ухватом - ухват переломился.
Рассердилась, хвать сундуком об стол - столешница пополам, сундук целёхонек.
Как треснет по нему костяным кулаком - у самой искры из глаз, а сундук невредим.
- Нам не владеть, так не владей никто! - Размахнулась и швырнула сундук в печь. - Не мне, так никому!
Но в печи огонь сразу погас, угли потухли, зола остыла.
Сундучок опять целёхонек.
Ахнула Яга, схватила сундучок - и к двери:
- В этой печи не сгорел, в том доме вспыхнешь!
Кузька хвать Ягу за сарафан, расписную кайму оторвал.
- Отдавай мой сундук,
Яга - костяная нога!
Не умеешь с ним обращаться - и не трогай!
- А ты умеешь с ним обращаться, дитятко мое сладенькое? -
Яга оставила сундучок у печи, кинулась к домовёнку. - Ежели твой дед Папила в огонь за ним кинулся, значит, и впрямь в этом сундуке какая-то радость.
Что за радость, скажи?
Кузька опять молчит.
- Ну, - кричит
Яга, - унесу вас всех в ту избу!
И с сундуком вместе!
Там у меня заговорите!
Хватает домовёнка, а он тяжёлый, не поднять, руками отпихивается, ногами отбрыкивается.
- Тебе надо, - кричит Кузька, - ты и ступай куда хочешь!
Там грязно, от пыли не продохнёшь.
- А ежели вымету, вычищу, пойдёшь со мной, деточка? - спрашивает Яга сладким голосом. - Это уже другой дом будет, чистенький, добренький.
- Пойду, - отвечает Кузька. - Лети, что ли, скорее.
Мне тут надоело!
Яга верхом на метлу - и была такова.
Только Злое эхо вслед прогудело:
У-у-у-у!»
Побег
Маленький лешонок торопится.
Надо бежать!
А Кузька сидит за столом, ест ватрушки.
Лешик и так и сяк старается увести друга.
Нет, сидит сиднем.
- В гостях хорошо, а дома лучше.
Гость - гости́, а погостил - прости! - вдруг сказала печка.
Кузька от удивления ватрушкой подавился.
- Пора и честь знать, - говорит печка.
Лешик - к печке, схватил сундучок, а сундучок опять сверкает цветами и звёздами.
Лешик не стал разбирать, кто говорит такие слова, протягивает сундучок домовёнку:
- На!
- Дай!
Дай! - Кузька тянется к сундучку, а встать лень.
Чудеса!
Кочерга шагнула от печи, толкает домовёнка к выходу, ухваты подпихивают.
Веник выскочил из угла, подхлёстывает сзади.
Кузька спасаясь от веника, кое-как перевалил через порог.
Дом сам выпроводил домовёнка, пожалел его.
Куда бежать?
Злое эхо и мост и корыто охраняет.
Один путь - через Чёрное болото.
Лешик про это болото слыхать слыхал, а бывать в нём не бывал.
Там жили болотные кикиморы, глупые, бестолковые.
Дед Диадох про них говорил: свяжись с дураками, сам дураком станешь.
Лешик пятится к болоту, манит сундучком Кузьку:
- На!
На!
Домовёнок путается в лаптях, ножки подгибаются:
- Дай!
Дай!
Ползёт, как улиточка.
Кое-как доползли до леса.
Хоть болотный, а всё-таки лес.
Чахлый, дряблый, дряхлый.
Все деревья врозь, будто в ссоре, и все кривули.
Только ёлки выстроились в ряд, высокие, прямые, как сторожа при болоте.
Деревья обрадовались Лешику, ёлки лапами замахали: сюда, сюда!
Лешик спрятал друга поглубже под ёлку, сундучок там оставил, побежал искать тропу через болото.
Одни лешие эту тропу и нашли бы.
Даже Лешику здесь жутко.
Сойдёшь с тропы - засосёт трясина.
А со стороны круглой поляны шум, крик.
Это
Яга вернулась, а в Доме для хорошего настроения ни Кузьки, ни Лешика, ни сундучка.
Накинулась на кота:
- Куда побежали?
Толстый кот улёгся на самую мягкую подушку, улыбается в усы, мурлычет потихоньку и показывает лапкой совсем в другую сторону.
Туда, мол, убежали по розовому ковру, по золочёному мосту, в лесную чащобу, в лешачью берлогу.
Куда ещё?
Рад, что нет в доме домовёнка: убежал, и ладно.
А то явился гость незваный-непрошеный и стал хозяином.
Кому приятно?
Яга - на мост.
Ругает Злое эхо почем зря: зачем её,
Ягу, не позвало?
Яга кричит.
Злое эхо не молчит.
Шум стоит, деревья гнутся.
Лешик уши заткнул.
Кузька из-под ёлки высунулся, глаза вытаращил.
Испугался.
Понял, какова
Яга.
Лешик с Кузькой улепётывают в одну сторону, через Чёрное болото, а
Яга в другую, через лес.
Дятел летит перед ней: то сучок сломит, то сухой листок потеребит, заманивает Ягу подальше от Кузьки с Лешиком.
Яга туда-сюда мечется, с ног сбилась, руки протягивает, но вместо беглецов то трухлявый пень обнимет, то колючую ёлку сцапает.
Птицы на Ягу кричат, кусты за подол хватают, сухие листья запутались в волосах.
Яга чуть не плачет.
Кокошник потеряла.
Сарафан - в клочья.
Села отдохнуть, а молодая ворона рада-радёхонька.
Уселась на её косматую голову:
Готовое гнездо, тут и выведу воронят!»
- И что мне пешей-то вздумалось ходить? - ворчит Яга. - Или мне летать не на чем?
Всегда то на метле, то в ступе, то в корыте, а тут по дремучему лесу без дороги!
Старый леший, что ли, проснулся, водит по лесу?
Проплутала до ночи.
Уже и не беглецов ищет, а обратную дорогу.
Хорошо, повстречался старый филин, вывел к Мутной речке, к кривому стволу.
Ствол дрожит,
Яга кричит:
- Ой, батюшки, упаду!
Ой, матушки, утону!
Чуть живая к рассвету добралась Яга до своего Дома для плохого настроения, повалилась на печь и уснула как убитая.
Проснулась, съела горшок каши.
- Ну, сейчас полечу, отыщу, отомщу, отплачу-у-у!
Сундук отниму-у!
А лететь-то и не на чем.
Ступа да метла в пряничном доме.
Села в корыто, доплыла до золочёного моста, и тут её настроение улучшилось.
В дом вошла в превосходном настроении: стол накрыт, самовар кипит, толстый кот ждёт хозяйку, мурлыкает.
Напилась Яга, наелась, говорит коту:
- Ох, и сон мне снился в том доме!
Сейчас расскажу.
Про домовых, что ли?
Или про кикимор?
Уж и не вспомню.
Ну, ничего, слетаю в тот дом, сразу всё вспомню!
Кикиморы болотные
Маленький домовёнок с маленьким лешонком пробирались через болото.
Кузька споткнулся о кочку:
- Ой, как я устал!
Ой, не могу!
- Тише, - зашептал Лешик. - А то услышат!
- Злое эхо? - испугался Кузька.
- Что ты? - ответил Лешик. - В Чёрном болоте даже Злое эхо глохнет.
Кикиморы болотные услышат, они тут хозяйки.
Ох-ох! - думал Кузька. - И пожар, и тёмный лес, и
Яга, а теперь ещё какие-то страшные кикиморы.
Их ещё не хватало.
Ох-ох!»
Весь день хлюпала под ногами друзей чёрная болотная жижа.
Кузька с трудом вытаскивал из неё свои лапти.
Чем дольше глядел Кузька на болото, тем меньше оно ему нравилось.
Никогда ни в какое болото ни ногой! - размышлял он. - Пусть просит кто хочет, уговаривает.
Всё равно не пойду, с места не тронусь!»
Лешик легко бежал даже по болотной тропе.
Возвращался, поднимал упавшего Кузьку и опять с сундучком в лапках убегал вперёд.
Посмотреть, скоро ли кончится болото.
Кузька опять споткнулся о кочку.
Лежит и жалеет себя.
Сейчас за ним вернётся Лешик, и снова тащись по болоту.
Тихо колышется осока.
Тихо поднимается туман.
Неслышно летают в небе какие-то птицы.
А рядом жижа, блестящая, чёрная, на ней зелёные моховые кочки.
На некоторых кочках деревца трясутся, будто в лихорадке.
Затрясёшься тут!
- Ох-ох!
Грязный я, как поросёнок! - заохал Кузька. - Это свинячьим детям хорошо по грязи елозить.
Ох-ох!
Бедненький я, несчастненький!
И тут рядом с ним послышалось:
- Ах-ах!
Миленький он, прекрасненький!
Домовёнок увидел перед собой серые головки среди осоки.
Высунутся, пропадут, опять высунутся.
Кикиморы болотные, что ли?
И совсем не страшные.
Зря Лешик пугал.
- Вот беда-беда-огорчение! - пожаловался кикиморам Кузька.
- Вот вода-вода-об-мочение!
Вот еда-еда-угощение! - подхватили весёлые голоса.
- Устали мои резвы ноженьки! - вздохнул Кузька.
- Оторвали ему ноженьки, разбросали по дороженьке! - обрадовались кикиморы. - Ух-ух!
Весь распух!
Глазки окривели, комары заели!
И-и-и!
- Перестаньте сей же час! - закричал на них Кузька. - Перестаньте дразниться, вам говорят! - и махнул рукой.
Что одна, то и другие - так всегда делают кикиморы.
Одна чихнёт, закряхтит или заскрипит, тут же все остальные хором:
Пчхи!
Кхи!
Скрип-скрип!» Если у одной кикиморы на обед сушёные комары, то и другие в этот день сушёной мухи не попробуют.
Кикиморы тоже замахали руками, да не пустыми: каждая зачерпнула болотной грязи.
Скачут вокруг Кузьки.
Тощие, длинные, плоские, корявые, головы с кулачок.
То лысые, то лохматые, серые, зеленоватые, один глаз на лбу, другого не видать.
Нога всего одна, больше в болоте не надо, а то одну вытянешь, другая увязнет.
Зато рук по три, по пять, а у старшей кикиморы и не поймёшь сколько.
Машут руками.
Рты разевают, большие, как у лягушек.
Ногу из трясины вытянут и прыгают: шлёп-чмок!
Через болото мало кто ходит, вот и попалось им развлечение.
А Лешик уже добежал до края болота.
Поставил сундучок под берёзу, что росла с краю.
Вдруг сзади писк, визг!
Лешик взял сундучок - и назад.
Глядь, валяется Кузька поперёк тропы, а кикиморы тянут его в разные стороны.
- Здравствуйте, кикиморы болотные! - поклонился Лешик.
Кикиморы отпустили Кузьку, долго кивали и кланялись, а потом внимательно глядели, как Лешик очищает Кузьку от грязи.
Но не успели друзья пробежать несколько шагов, как кикиморы закричали:
Салочки!
Салочки!», схватили их и верещат:
Поймали!
Поймали!»
- Что вы, кикиморы болотные!
Отпустите нас, пожалуйста!
Нас ждут.
Нам пора, - уговаривал их Лешик, подталкивая друга к выходу из болота.
- Пора!
Не пора! - обрадовались кикиморы, загородив тропу, и запрыгали с неё в болото. - Пора!
Нет, не пора!
Не подглядывайте, ишь хитренькие!
Вот теперь пора! - И скрылись из глаз.
Кузька и думать забыл, что разучился бегать, так припустил по тропе.
Вот уже берёза впереди, верхушки леса виднеются.
Ура!
- Уря-ря-ря! - завопили кикиморы, одна за другой выскакивая на тропу и загораживая проход.
С тропы не сойдёшь - засосёт чёрная трясина.
А кикиморы дразнятся:
- Неотвожа - красна рожа!
Неотвожа - зелёна рожа!
- Какие ж мы неотвожи! - пробовал объяснить Кузька. - Мы ведь не играем.
Вот вылезем из болота, отмоемся, тогда и поиграем.
Знаете, сколько игр я знаю!
Отнесём сундучок и вернёмся.
Вот этот, - и показал на сундучок в лапе у Лешика. - Да вы что, спятили? - завопил Кузька и бросился к большущей кикиморе, пытаясь отнять у неё сундучок.
Самая старшая кикимора, у которой не поймёшь, сколько рук, выхватила сундучок у Лешика, быстренько передала его подружкам.
Пошёл, пошёл сундучок из рук в руки, исчез в болоте вместе с кикиморами.
Только его и видели.
- Отдайте! - кричал Кузька. - Он же у моего дедушки хранился.
И ещё у дедушкиного прадедушки.
А вы его - в болото!
Закат
Маленький домовёнок с маленьким лешонком сидели под берёзой на краю Чёрного болота и плакали.
Теперь друзья знали, что маленькая деревня у небольшой речки совсем недалеко.
Кузька смотрел на закат и вспоминал, как точно такой же закат, точка в точку, тучка в тучку, видел он вместе со своим другом Вуколочкой.
Домовята редко глядят на закаты.
Разве поспорят, на кого похоже облако: на поросёнка, на лягушку или на толстого Куковяку?
И больше в небо не смотрят: поросят, лягушек и Куковяку можно увидеть на земле.
Один Вуколочка закатами любовался, а Кузька - травой-муравой на деревенской улице.
Бегают в траве утята, цыплята, гусята, поросята с матушками, а то и с батюшками.
Щенки, котята и дети бегали сами, без матушек-батюшек.
Взрослые люди бегали редко, а встречаясь, кланялись и разговаривали.
Больше всего взрослые любили ходить по воду.
Они черпали из колодца ведро за ведром.
Кузька всё ждал, когда же кончится вода.
Но она и не думала кончаться.
Кто её подтаскивал и доливал в колодец?
Водяной, что ли, присылал кого-нибудь ночью, под покровом тьмы?
Кузька с Вуколочкой давно собирались выследить, кто доливает в колодец воду.
Но нечаянно, как соберутся, так и проспят.
Люди, наверное, тоже не знали, кто доливает воду, и подолгу беседовали об этом у колодца.
Дорога пыльная.
Бежит по ней поросёнок, хрюкает.
А за ним Нюрочка с хворостиной.
Рубаха у неё длинная, сама Нюрочка коротенькая, запуталась, упала и как заревёт.
Мала, а голос, как у быка.
Рёва, каких свет не слыхивал.
Надо - плачет, и не надо - плачет.
Раньше все прибегали её жалеть, да на всякий рёв не набегаешься.
Лишь поросёнок вылез из лужи утешать хозяйку.
Нюрочка - от него, даже плакать забыла.
Кузька хохочет, а Вуколочка удивляется: что смешного видно на небе?
Один закат Кузька всё же разглядел и запомнил.
- Ой, смотри! - Вуколочка повернул Кузькину голову к небу.
Долго друзья глядели, как в небе сияют и переливаются алые, жёлтые, золотые лучи.
Кузька решил, что заря - это большущая лучина: солнце зажгло её, чтоб не ложиться спать в темноте.
А Вуколочка сказал, что солнце уже засыпает и что заря - это его сны.
Домовята даже поспорили.
Всё это вспомнил Кузька, глядя на закат.
Даже хотел толкнуть Вуколочку, но толкнул Лешика.
И вот то ли солнце задуло свою лучину, то ли сгорела она дотла.
Стало темным-темно.
И вдруг из болота послышалось:
- Никто-никто вам не поможет!
Кто-кто не поможет, а мы поможем!
Кому-кому, а вам поможем!
И не кто-кто, а мы!
И не кому-кому, а вам!
Кому-кому, как не вам!
И лягушки скок-скок по болоту - с кочки на кочку, с кочки на кочку.
Искали-искали сундучок - и нашли.
Висит среди болота на суку, на длинной сухой коряге; сколь ни прыгай - не достанешь.
Прыгали-прыгали лягушки, квакали-квакали - и придумали, как быть.
Дядя Водяной
Маленький домовёнок и маленький лешонок следом за лягушками прыгали по мокрому лугу.
Что-то сверкает впереди, что-то светит в небе.
Вот у реки то ли кусты качаются, то ли кто-то машет руками.
Русалки!
Русалки качались на ветвях деревьев, склонившихся над водой.
Русалки водили хоровод на светлом песке.
Одна русалка сидела на большом камне и пела песню.
- Смотрите,
Кузька! - закричала она. - Домовёнок Кузька!
Его ищут, ищут, ищут, у всех спрашивают.
Вот обрадуются домовые!
- Кузька! - Русалки окружили домовёнка, потащили к реке, смыли с него болотную грязь и давай щекотать. - Вот счастье-то!
Кузька нашёлся!
И Кузька, смеясь от щекотки, сообщил русалкам:
- А у нас, хи-хи-хи, кикиморы - ой, батюшки, не могу! - волшебный сундучок, ха-ха-ха, украли!
Русалки все до одной всплеснули руками и заплакали.
Луна поднялась.
На светлом песке сидят Кузька и Лешик, думают.
В реке плавают русалки, качаются на волнах и тоже думают.
И придумали.
- Водяной!
Дядя Водяной! - стали звать русалки и Кузька с Лешиком.
Вода в реке дрогнула, покрылась рябью.
По ней пошли большие круги.
И вот показалась огромная косматая голова.
Луна освещала длиннющие усы и бороду, корявые руки и могучие плечи.- Это почему такой шум-гам?
Что орёте, как коровы на лугу? - кричит Водяной. - Ну?
Что молчите?
Отвечать нету вас.
Озорничать - на это пригодны.
А это кто такой?
- Кузька! - закричали русалки. - Кузька нашёлся!
- Ну и что?
Ну и нашёлся!
Надоел он мне.
Все про него спрашивают - и домовые, и лешие:
Не видал ли, не встречал ли?» Ну, вижу!
Ну и что?
И глядеть-то не на что!
А это кто?
Лешик?
Какого лешего ему здесь нужно?
Голос у Водяного такой грубый, что Кузька с Лешиком испугались и спрятались за большой камень.
- Кто меня звал?
Кому я надобен?
- Мы звали!
Нам надобен! - кричали русалки.
- Ну а вы мне не надобны! - грубым голосом ответил Водяной и скрылся в реке, только круги пошли.
Скоро на том же месте снова вынырнула косматая голова.
Водяному было любопытно: зачем это он понадобился русалкам, да ещё и домовёнку с лешонком?
Русалки и прежде звали его: той подари жемчужинку, другой жемчужинку, третьей лилии подай, да не какие-то жёлтые кувшинки, а нежные голубоватые лилии, под цвет луны, и чтобы он,
Водяной, эти лилии сажал бы и выращивал.
Но чтобы все сразу звали Водяного, этого ещё не было.
Водяной важно высунул голову и сурово спросил:
- Ну, что вам?
Что?
А дальше что?
Рассказывайте, рассказывайте, да все разом, а то не пойму, больно у вас голосочки нежные!
- Сундучок, дядя Водяной!
Волшебный сундучок кикиморы утащили! - хором ответили русалки и Кузька с Лешиком.
- Ну и что? - ещё суровее спросил Водяной. - Они утащили, а мне что?
- Как - что? - хором ахнули русалки. - Сундучок волшебный!
Как же без него Кузьке домой вернуться?
- Ну и пусть не возвращается! - Водяной опять ушёл в воду.
Ждали-ждали русалки - нет, не показывается.
И тут одна русалочка засмеялась:
- Ай да кикиморы!
Даже дядю Водяного не боятся!
Ни за что его не послушаются!
- Это меня не послушаются, говоришь?
Вот я им!
Вот они у меня! - Из воды вынырнула огромная голова, за ней борода, показались плечи, вот уже и весь Водяной в полный рост - в тине, в водорослях, маленькие рыбки запутались в бороде.
Водяной вышел из реки, свистнул и направился к болоту.
Вода потоками лилась с бороды.
А за ним, как по реке, двигались русалки, лягушки, рыбы, жуки-плавунцы…
Когда Кузька с Лешиком, прыгая через ручьи, бегущие за Водяным, подошли к болоту, там уже перекатывался голос:
- Ого-о-о!
Охальницы!
Безобразницы!
Кикиморы болотные!
Тащите мне сундук, который у прохожих отняли!
Русалки, сундук никому не отдам, у себя оставлю!
О го-го!
- Ох! - испугался Кузька. - Мало радости от такого спасения!
Уже чуть светало.
Туман то ли опускался на болото, то ли поднимался с него.
То ли ходил кто-то по болоту, то ли оно само чавкало.
Кикиморы не откликались.
Хихикнет кто-то, и какие-то тени в тумане носятся туда-сюда.
- Молчат!
Жижи болотной в рот набрали!
Тьфу ты! - рассердился Водяной.
- Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты! - подхватили кикиморы и давай плеваться, чихать, каркать, крякать, скрипеть.
- Вы что? - рявкнул Водяной. - Это я к вам пришёл!
Мне сундук подавайте!
Вот я вас!
Кикиморы помолчали и вдруг грянули хором:
Как на горушке козёл,
На зелёненькой козёл!
Русалки застонали от ужаса, услышав эту песню.
Ведь Водяной терпеть не может козлов, слышать о них не хочет, жизнь ему делается не мила при одном имени козла.
А кикиморы как ни в чём не бывало дразнят:
Чики-брыки-прыг, козёл!
Чики-брыки-дрыг, козёл!
Схватился Водяной за уши, бегом назад.
Добежал до реки и бросился в омут головой.
Медведь и лиса
Маленький домовёнок и маленький лешонок опять сидели одни под берёзой у края болота.
- Красное солнышко на белом свете чёрную землю греет, - печально сказал Лешик, глядя, как поднимается солнце, а ночь прячется в болото.
Вдруг затрещало, зашумело.
Кто-то тяжёлый бежал по лесу.
Яга, что ли?» - испугался Кузька.
И тут из кустов выглянул заяц, за ним другой, третий, а за восьмым зайцем, тяжело дыша и махая лапами, выскочил медведь:
- А я-то кустами трещу, вас ищу!
С лап сбился!
Ура!
Лягушки врассыпную, заяц в кусты (это он помог медведю отыскать друзей), а все до единой кикиморы выскочили и заверещали:
- Уря-ря-ря!
Ря-ря!
У-у-у!
Орут так, что медведя не слышно: пасть открывает, а звука нет.
Медведь даже попятился от болота.
Кикиморы поорали и умолкли.
- Они что?
С ума спятили? - шёпотом спросил медведь.
- Им, наверное, не с чего спячивать, - ответил Кузька и рассказал про сундучок.
Медведь рассердился, заревел изо всех медвежьих сил:
- Отдавайте сундук, воровки!
Кикиморы запрыгали, захихикали.
Ещё бы!
Сам медведь с ними беседует!
И запели:
Как пошёл наш медведь по грибы, по грибы,
И застрял наш медведь - ни туды ни сюды! -
Во болотушке, во трясинушке.
За медведем кикиморы отправили по грибы зайца, утопили в трясине лягушек, за ними - Кузьку с Лешиком.
А там и берёза пошла по грибы, и тучка в трясине ни туды ни сюды.
Всё, что попадалось на глаза кикиморам, тут же попадало в их дурацкую песню.
И вдруг они запели:
Как пошла наша лисичка по грибы, по грибы…
- Это что ж здесь происходит, а? - спросил вкрадчивый голос. - И кого ж здесь обижают, а?
И кто же это при всём честном народе безобразничает, а?
Из куста вышла лиса, повернулась налево, повернулась направо и как крикнет:
- Кикимарашки-замарашки!
Кикимордочки чумазые!
- Сама мордочка!
От замарашки и слышим!
- А я в вас шишкой кину! - Лиса наподдала шишку задними лапами, и шишка полетела в болото.
- И мы в тебя шишкой!
И мы в тебя шишкой! - орут кикиморы.
И вот уже грязная шишка летит из болота прямо в медведя.
- А я в вас камешком! - И лиса бросает в болото камешек с тропинки.
- И мы, и мы камешком! - Кикиморы нырнули в болото за камнем.
Лиса попросила друзей принести ещё камней, да побольше.
Знай покидывает камнями в болото.
Только и слышно, как они свистят и шлёпаются.
Друзья не успевают подносить.
А медведь приволок такую глыбу, что самому пришлось бросать её в болото.
Трясина ухнула, пошла кругами.
Тонут камни в болоте.
А кикиморы достать их не могут, кидаться нечем.
Пробовали грязью, но лиса их задразнила:
- Вы в нас мяконьким, а мы в вас твёрденьким! - и угодила камнем прямо в большую кикимору, у которой не поймёшь, сколько рук.
Шлёпнулась кикимора вверх ногой, заверещала жутким голосом, вспомнила о чём-то, перевернулась, запрыгала к сухой коряге на середину болота, схватила волшебный сундук и как запустит в лису!
Летит сундук над болотом.
Смотрит на него множество глаз.
Долетит ли?
Кикиморы обрадовались:
- И мы в вас твёрденьким!
И мы в вас твёрденьким!
Сундучок упал прямо на лису.
Кузька вцепился в него обеими руками, поверить своему счастью не может.
Орут кикиморы, верещат, радуются: в цель попали и столько народу на них смотрит!
- Кикиморы, они кикиморы и есть, - сказал Лешик. - Весь век озорничают да балуются.
Может, иначе в болоте и не проживёшь?
Когда все ушли, кикиморы тут же всё забыли, грызут болотные орешки и беседуют:
- Комары и мухи нынче не такие сытные, как в старину.
Отощают совсем, что делать будем?
Поохали, повздыхали, опять переполох:
- А вдруг все болота сразу возьмут и высохнут?
Куда кикиморам деваться?
Не успели опомниться от такого ужаса, как новое беспокойство:
- А что, если вся земля болотом станет?
Где набрать столько кикимор для заселения?
Весенний праздник
-
Со сна и еле-еле поднялся он с постели», - потягиваясь и зевая, сказал старый леший свою любимую поговорку, ею он встретил девять тысяч девятьсот девяносто девятую весну. - Какая там погода, внучек?
В солнышко или в дождь проснулись?
А внука-то и нет.
Вылез дед из берлоги, поклонился солнышку.
На поляну выскочили зайчиха и семь зайчат:
- Доброй весны, дедушка!
- Доброго лета, зайчишки!
До чего ж вы хороши!
Да как вас много! - смеялся дед Диадох.
Всё новые зайцы выскакивали на поляну.
Дед принялся их считать.
Вдруг из-за деревьев стрелой вылетела сорока с ужасной вестью-новостью: кикиморы утопили в Чёрном болоте Лешика,
Кузьку, сундучок, лису с медведем.
Про то, что злодейки утопили в трясине ещё и берёзу на краю болота и даже тучку с неба, дед Диадох не услышал.
Он сломя голову побежал к Чёрному болоту.
По дороге к старому лешему подлетел дятел, утешил его, поругал сороку-белобоку и вывел прямо на опушку, где отдыхали Кузька,
Лешик, медведь и лиса.
То-то было радости!
Тут только все поняли, что в лесу сегодня Весенний праздник.
Он всегда наступает, когда просыпается леший.
Цвели красные, голубые, жёлтые цветы.
Серебряные берёзы надели золотые серёжки.
Птицы пели свои лучшие песни.
В голубом небе резвились нарядные облака.
Чтобы этот день и для Кузьки стал праздником, решили попросить русалок проводить домовёнка домой.
Ведь речные хозяйки знают все дома над всеми речками, большими и малыми.
А лучший дом они уж как-нибудь отличат от других.
Увидев домовёнка, лешонка и даже старого лешего, которого до сих пор не видали, русалки выскочили из реки, повели вокруг гостей хоровод:
Бережочек-бережок
Нашу речку бережёт!
Вот так вот, вот так вот,
Нашу речку бережёт!
Лешику так понравился хоровод, что, когда кончилась песня, он один принялся бегать вокруг какого-то пня на берегу и петь песенку, которую сам только что придумал:
Стоит в лесу пень, пень!
А я бегаю весь день,
Пою песенку про пень:
Стоит в лесу пень, пень…»
Все взялись за руки, и пение вокруг пня продолжалось много времени.
А на пне сидел дед Диадох, поглядывал то на сундучок, который он держал в руках, пока Кузька пляшет, то на плясунов.
Цветы и звёзды на сундучке сверкали всё ярче.
И тогда старый леший, хоть и не любил он лезть в чужие дела, спросил у домовёнка, что же хранится в волшебном сундуке, какая в нём тайна.
Кузька важно оглядел компанию, усевшуюся вокруг пня, и торжественно провозгласил:
- Дайте клятву, тогда скажу!
Клятвы ни у кого не оказалось.
Никто даже и не знал, что это такое.
- Повторяйте за мной! - строго сказал домовёнок. -
Из-за моря, из-за океана летят три ворона, три брательника, несут три золотых ключа, три золотых замка.
Запрут, замкнут они наш сундук навеки, ежели отдадим его нечувственникам и ненавистникам.
Ключ в небе, замок в море».
Клятва вся.
Всем клятва очень понравилась.
Пришлось повторить её несколько раз.
Потом русалки принялись расспрашивать про море-океан, а Лешик про воронов-брательников, но Кузька не мог сообщить никаких особенных подробностей ни про то, ни про другое.
- Так мы, внучек, и не отдали твой сундучок, - сказал дед Диадох. -
Яга - ненавистница, кикиморы болотные - нечувственницы.
Побывал сундучок в их руках, да недолго.
Не за что на нас обижаться воронам-брательникам!
- Тогда пойте за мной! - повеселел Кузька.
Сундучок, сундучок,
Позолоченный бочок,
Расписная крышка,
Медная задвижка!
Раз, два, три, четыре, пять!
Можно сказку начинать!
Заиграла тихая музыка.
Со звоном откинулась крышка сундучка.
Все замерли.
Кузька схватил прошлогодний сухой лист, что-то на нём нацарапал, опустил в сундучок.
Крышка захлопнулась, а сундучок произнёс приятным голосом:
- Чирки-почирки, чёрточки и дырки, вот и весь сказ как раз про вас!
Стало тихо.
Лешие и русалки, вытаращив глаза, глядели на сундучок.
Надо же!
Простая деревяшечка, а так разговаривает!
А медведь с лисой до того испугались сказки про чирки-почирки, что убежали в кусты.
Кузька объяснил, что сундучок хранится у домовых очень давно.
А волшебный он потому, что ежели положить в него рисунок, любую картинку, то сундучок сам сочинит и расскажет сказку про то, что на картинке нарисовано.
Нарисуешь мышь - расскажет про мышь.
Нарисуешь русалку и водяную лилию - сундучок расскажет такую сказку, где с цветком и речною хозяйкой непременно произойдёт что-то страшное или смешное.
Но вот беда: рисовать домовые не умеют!
Потихоньку утаскивают рисунки у людей, уносят под печку или в закуток, опускают в сундучок и слушают сказки.
Тогда Лешик с дедом и русалки сразу принялись рисовать кто на листиках, кто на кусках коры.
Но ничего у них не вышло.
И когда рисунки клали в сундучок, он рассказывал всё про те же чёрточки и дырки.
Значит, решил Кузька, никто не умеет рисовать, кроме людей и Деда Мороза.
Тот рисует прямо на окнах.
Но ещё никто и никогда не вынимал из окон стёкла и не опускал их в сундук, чтобы услышать сказку про какой-нибудь цветок, нарисованный Дедом Морозом.
Услышав про Деда Мороза, дед Диадох принёс из лесу и опустил в сундучок самый красивый весенний цветок.
Долго играла приятная музыка, но никакой сказки сундучок так и не рассказал.
Другое дело, если бы цветок был нарисованный.
Тут только домовёнок понял, как он соскучился по людям.
- Рассвет!
Уже светает! - встревожились русалки. - Прощайся,
Кузя!
Пора в путь!
Ты беги по бережку, мы по реке поплывём.
Вдруг над рекой послышалась разбойничья песня
Ух-да и эх-да!» В корыте, гребя пестом, к друзьям подплывала
Яга:
- Чадушко!
Бабуля за тобой приехала!
Пропадёшь ты тут, не пивши, не евши!
Куда ты?
Куда, говорю?
Вот догоню и съем!
У-у-у!
Тут корыто перевернулось.
Яга упала в воду.
А из реки вынырнул Водяной:
- Покоя от вас нет!
Кто тут орёт?
Кто тут воет?
Это ты,
Яга?
Да я тебя!
Да ты у меня!
Вон из воды!
Чтоб духу твоего тут не было!
Лучший дом
Маленький домовёнок, сидя в корыте, оставшемся от
Яги, одной рукой прижимал к себе сундучок, а другой махал тем, кто стоял на берегу.
Корыто плыло по Быстрой реке следом за русалками.
Дед Диадох с берега кланялся Кузьке.
Лешик подпрыгивал выше головы и махал на прощание всеми четырьмя лапками.
И медведь махал, и лиса.
И все деревья и кусты махали ветками, хотя ветра совсем не было.
Вдруг кто-то большой, выше ёлок, шагнул из леса прямо к Лешику и деду.
На плече у великана сидел дятел.
На другое плечо отец Леший посадил своего маленького сына.
Кузька долго-долго видел машущие зелёные лапки.
Поворот.
Ещё поворот.
Протока.
С двух сторон бегут к Быстрой реке ручьи и речки.
В одну из речушек свернули русалки.
И корыто - вверх по течению - за ними.
Поднималось солнце.
Корыто уткнулось в берег, а русалки закричали:
- Вот он!
Вот самый лучший дом в деревеньке над небольшой речкой!
Лучше не бывает!
До свиданья,
Кузя!
Живи-поживай, добра наживай, нас в гости поджидай! - И уплыли.
Корыто само скок на берег, на зелёную травку.
Кузька с сундучком в руках помчался к дому и вдруг стал как вкопанный: перед ним над речкой стояла совсем не та деревенька.
И дом чужой, совсем не Кузькин.
Это для русалок из всех домов он самый лучший, потому что все окна, и крыльцо, и ворота были изукрашены вырезанными из дерева цветами, узорами и большими русалками.
Красивые, пучеглазые, кудлатые, они так ярко, так чудесно раскрашены!
Кузька глядел на них и плакал.
Что теперь делать?
А где же Вуколочка,
Афонька,
Адонька, дед Папила?
Но вдруг и ему,
Кузьке, пришла пора жить отдельно, самому быть в доме хозяином?
И Кузька несмело шагнул на крыльцо.
Когда он перелезал в избу через порог, дверь возьми да и скрипни.
Кузька с сундучком - под веник.
Вошла девочка с тряпичной куклой.
- Чего-тось дверь у нас скрипнула.
Не вошёл ли кто? - спросила она у куклы, но ответа не дождалась и сказала: - Должно, ветер, кому же ещё?
Все в поле.
Пойдём-ка, спать тебя положу, песенку спою!
Отнесла куклу на скамью, укрыла платочком и сказала успокоенным голосом:
- Не прибрано-то у нас как!
Дом новый, а грязи - будто год изба стоит…
Взяла веник - да так и села от испуга.
Под веником кто-то был.
Лохматый, блестит глазами и молчит.
И - бегом под печку!
- Никак, домовой! - ахнула девочка Настенька. - А матушка с батюшкой всё горюют, что наш домовой в старом доме остался!
Стал Кузька жить-поживать, добра наживать.
И так хорошо хозяйничал в своем новом доме, что слух о нём прошёл по всему свету и долетел до Кузькиной родной деревни.
Она не сгорела: люди потушили пожар.
И Ву-колочка, и Сюр, и Афонька с Адонькой, и даже сам дед Папила ходили к Кузьке в гости.
А сундучок ему оставили, пусть бережёт…
И было это давным-давно.
А спустя много-много лет современная девочка Наташа, так же как и Настя, в один прекрасный день обнаружила у себя под веником Кузьку с сундучком.
И когда в сундучок положили Кузькин портрет, который нарисовала Наташа, сундучок и рассказал всю эту историю.
