Стайлз

«Свобода размахивать руками заканчивается

у кончика носа другого человека» (И. Кант).

Это Стайлз и он голодал сорок дней:

отделив плоть и кровь от бесплотных костей,

воспитал злую душу. В норе холодней,

чем снаружи —

сорок верных послушников жмутся к ногам.

— Истребите мирское и будет вам храм.

Я не бог, не пророк, я лишь мутный экран.

Безоружный.

Он, конечно, не бог. Он друид. Он встает

на восход чистым помыслом пред королем,

и насмешливый волк ждет, какое вранье

будет дальше.

Только фальши не слышно: давно план готов

на волчонка-ферзя. Тело падает в мох,

умоляющий стон обжигает ладонь:

— Ну давай же!

*

Это Стайлз и он sipping on straight chlorine*.

Едкий дым вместо неба, законом внутри —

гул мелодий. Язык микрофона един:

— Будь свободен!

Раздирая гортань, прорастают слова.

Ядовитая стома растает сама:

чистый хлор, омывающий грязный стакан, —

путеводен.

Стайлз рвется со сцены, роняя себя

на колени, на пальцы фанатов, — броня

расписного оклада трещит по краям:

— Don't control us!

В их стеклянных глазах первородная боль:

отгрызают любовь от иконы святой

и восставшей из склепов безмолвной толпой

прут на голос.

*

Это Стайлз и горький малиновый раф,

взятый в долг на Казанской в помойных дворах, —

чистый кайф и особенный питерский крафт

парасомний.

Это белая полночь, заря, Летний сад.

Стайлз делит на стаю кофейный инсайт:

триедины зерно, молоко и стакан

за две сотни.

Проповедуя липовый трансгедонизм,

он играет, кривляется, падает ниц,

заливается смехом — бродячий артист.

Волки внемлют.

Мягко стелет, а после, срываясь на рык,

отрезвляет: «У рая пугающий лик.

Все конечно. Однажды и наши гробы

вроют в землю».

*

Это Стайлз, творящий в не-этой стране.

У него на стене золотой гобелен:

там инсекто Арсений**, его житие

и заветы.

Полотно красной нитью проходит сквозь дом,

пограничный контроль, lcd монитор,

где становится сном, что под острым углом

незаметен.

Этот Стайлз несет аддераловый сюр,

неформальный абсурд, неформатный костюм;

утонченные пальцы скользят прямо в суть

между строчек

канителью простроченной ткани миров.

Он читает Псалтырь для гурами и блох

и, шутя про минет, покидает амвон

непорочным.

***

Мы стоим на балконе, глазея на дождь,

на подводные статуи серых домов,

на осеннюю площадь, вселенную до.

— Оставайся.

В рыхлом облаке выдоха стынет: на чай,

ночевать, до весны, до кончины, на час

или вечность сансары, где каждый из нас —

это Стайлз.

__________

* Chlorine, twenty one pilots.

** Метаморфозис Арсения, Тим Хоффман.