«Свобода размахивать руками заканчивается
у кончика носа другого человека» (И. Кант).
Это Стайлз и он голодал сорок дней:
отделив плоть и кровь от бесплотных костей,
воспитал злую душу. В норе холодней,
чем снаружи —
сорок верных послушников жмутся к ногам.
— Истребите мирское и будет вам храм.
Я не бог, не пророк, я лишь мутный экран.
Безоружный.
Он, конечно, не бог. Он друид. Он встает
на восход чистым помыслом пред королем,
и насмешливый волк ждет, какое вранье
будет дальше.
Только фальши не слышно: давно план готов
на волчонка-ферзя. Тело падает в мох,
умоляющий стон обжигает ладонь:
— Ну давай же!
*
Это Стайлз и он sipping on straight chlorine*.
Едкий дым вместо неба, законом внутри —
гул мелодий. Язык микрофона един:
— Будь свободен!
Раздирая гортань, прорастают слова.
Ядовитая стома растает сама:
чистый хлор, омывающий грязный стакан, —
путеводен.
Стайлз рвется со сцены, роняя себя
на колени, на пальцы фанатов, — броня
расписного оклада трещит по краям:
— Don't control us!
В их стеклянных глазах первородная боль:
отгрызают любовь от иконы святой
и восставшей из склепов безмолвной толпой
прут на голос.
*
Это Стайлз и горький малиновый раф,
взятый в долг на Казанской в помойных дворах, —
чистый кайф и особенный питерский крафт
парасомний.
Это белая полночь, заря, Летний сад.
Стайлз делит на стаю кофейный инсайт:
триедины зерно, молоко и стакан
за две сотни.
Проповедуя липовый трансгедонизм,
он играет, кривляется, падает ниц,
заливается смехом — бродячий артист.
Волки внемлют.
Мягко стелет, а после, срываясь на рык,
отрезвляет: «У рая пугающий лик.
Все конечно. Однажды и наши гробы
вроют в землю».
*
Это Стайлз, творящий в не-этой стране.
У него на стене золотой гобелен:
там инсекто Арсений**, его житие
и заветы.
Полотно красной нитью проходит сквозь дом,
пограничный контроль, lcd монитор,
где становится сном, что под острым углом
незаметен.
Этот Стайлз несет аддераловый сюр,
неформальный абсурд, неформатный костюм;
утонченные пальцы скользят прямо в суть
между строчек
канителью простроченной ткани миров.
Он читает Псалтырь для гурами и блох
и, шутя про минет, покидает амвон
непорочным.
***
Мы стоим на балконе, глазея на дождь,
на подводные статуи серых домов,
на осеннюю площадь, вселенную до.
— Оставайся.
В рыхлом облаке выдоха стынет: на чай,
ночевать, до весны, до кончины, на час
или вечность сансары, где каждый из нас —
это Стайлз.
__________
* Chlorine, twenty one pilots.
** Метаморфозис Арсения, Тим Хоффман.
