В поблёкшем зеркале озёрном парит, качаясь, монастырь,
Сошёл под землю натрудившись, устав, багряный богатырь.
Жар дня беспечно отдавая, мосток целуют камыши,
Крест башни, золотом сверкая, расстаться с солнцем не спешит.
Отяжелело бронзовеет песчаный берег, луг, стога,
Лягушки ложи занимают в осклизлых заводях мостка.
Молочно тёпел прелый запах воды, кувшинок и опор,
Природа гаснет… умолкает — вступает лягушачий хор.
Пошелестев в плакучих ивах, уснул в их кронах ветерок,
Над башней месяц показался, крест нацепив на бледный рог.
Лягушки смолкли, плески рыбы в затоне больше не слышны,
Над гладью серо-розоватой повисли нити тишины.
Не подбивают берег волны, камыш упружисто обвис,
Покой и негу обещают, спускаясь, сумерки кулис.
Сочится умиротворение из белых стен монастыря,
Сползая по дубовым грудям на разнотравье пустыря.
Ложится скорбною хламидой на землю ряса темноты,
Во мгле вздымают крючья-лапы к дубам колючие кусты.
Но вот проснулась, ухнув тяжко, ночная птица вдалеке,
Тяжёлый клёкот заметался в глухом пристенном тупике.
На древнем кладбище заросшем, в чертополохе крик увяз,
Налился мутной желтизною сторожки ветхой хищный глаз.
Желтеет око исподлобья на острия стенных зубов,
Косые тени выползают из-за надгробий и крестов.
Луну и звёзды полонило, подкравшись, войско грозных туч,
Чернеет небо; застывает в нём сажей липкою сургуч.
Над чёрной мёртвою водою туман струится, словно яд.
Лишь глаз налит; кривясь в отсвете, оградки утлые стоят.
Свечением тихим наполняясь, мерцают сонмы огоньков,
То ли гнилушки на могилах, а может — души мертвецов.
Кричит, как человек в мученьях, хохочет и стенает сыч,
Исчадий ада вызывает из подземелья жуткий клич.
