Ее детей, пропахших молоком,
Засыпали за домом в черной яме.
Пищали тонко, тявкали и звали,
Пока она скулила под замком.
Дворняга. А хозяин был суров–
Пинками выгнал из угла родного.
Стара, блохаста – что же тут такого?
Уж новую сучонку взять готов.
Она пошла, не ведая куда,
Ломало тело, ныло тяжкой болью,
Соски набухшие горели и кололи,
Ненужная, никчемная. Судьба...
Стемнело. Над обрывом у реки
Паслась луна медовой кобылицей.
Ей захотелось в небе очутиться–
Избавиться от стыло-злой тоски.
Собака подошла на самый край,
Ждала, клубилась каменная бездна.
Лишь шаг шагнуть– мучения исчезнут,
Ну а она– к своим щенятам в рай...
В овраге рядом кто-то застонал.
Из тьмы неслось: "Спаситель, помираю!"
И снова крик:" О Господи! Рожаю!"
Младенца писк на клочья ночь порвал.
Старуха-псица подошла к кустам,
Там, на траве, от крови побуревшей,
Мальчишка новорожденный лежал,
И дочь хозяина с улыбкой холодевшей.
Запавшие усталые глаза взглянули на собаку, осветились.
"Пожалуйста, спаси его"– молили,
Потом девчонка, вздрогнув, замерла...
Мальчонка хныкал из последних сил,
Скулил отчаянно, средь мрака остывая.
Последний, рыжий так же голосил,
Когда его лопатой добивали.
Привычно, материнским языком,
Умыла, успокоила ребенка.
Подставила бок теплый с молоком–
Сосал смешно, похожий на кутенка.
Взяла тихонько в зубы. Понесла,
Хотя с убийцей не желала встречи.
Она все понимала– но спасла.
Душа собаки больше человечьей...
