Зима пролетела как один день. Ника наслаждалась жизнью, хотя немного и томилась без работы, но лишь в час отсутствия Данила. У него, нет, теперь у них, была отличная квартира, в самом сердце Москвы, с прекрасным видом и в два яруса. У нее появился маленький кабинетик, в его библиотеке, где она могла пропадать надолго или когда Данило работал, не уезжая в офис. Ника читала, что-то писала, заведя себе электронный дневник. Сначала это были просто отрывки прожитого в тот трудный год, там, на далекой родине. Затем она стала понимать, что получаются довольно сносные рассказы, но вот поделиться пока не решалась. Но большую часть времени они проводили вдвоем. Хотя нет, вдвоем это было трудно назвать. Данилу нравилось выводить ее в «свет», знакомить с друзьями и, как ей казалось, просто хвастаться. Правда она не разбиралась, перед кем он бахвалится, перед ней, многолетней дружбой с достаточно хорошими людьми, или ею, перед друзьями. Она замечала косые взгляды девушек, спутниц товарищей Данило, но они ее мало волновали, она знала себе цену, а они – нет. Они даже не догадывались о ее возрасте, да и вообще, кто она есть на самом деле, откуда и зачем здесь, рядом с всеобщим любимцем. А то, что Данило был центром этой компании, видно было сразу. Помимо вечеринок и застольных встреч, были и неоднократные походы по магазинам, где Данило тратил на нее деньги, не считая, просто расплачиваясь карточкой, и не хотел слушать о том, что у нее все есть, нужно лишь как-то забрать из дому. — Заберем! – ответил он ей однажды: — Как только наступит мир. Я, между прочим, ни разу в жизни не был в Донецке и очень хочу его увидеть. — Не увидишь. – со слезами на глазах ответила тогда Ника. – То, что от него осталось… — дальше договорить не смогла, ушла в библиотеку, закрыла за собой дверь, а он простоял у двери довольно долго, но не заговорил. Ушел на кухню, заварил кофе, крепкий, до терпкости, пил смотря в окно, ругая себя. Когда же Ника пришла и тихонько присела за стол, налил ей чашечку, нарочно сделав очень сладко, да еще и кусочек торта поставил, говоря: — Забыл сказать, у нас сегодня вечерняя прогулка. Затем был необыкновенный Новый год. На даче Глеба. С красавицей елкой, посреди двора, с жарким костром и шашлыками, которые они принялись есть на улице, но поняв несовместимость задумки, перебрались в дом. И уехали в город, после Рождества, проведя прекрасную неделю, вместе с другом. Ника смеялась, слушая рассказ об их первом знакомстве, призналась, что ей казалось, будто его приход и те уколы, что он ей ставил, казались ей сном. Подружились, но все же Ника заметила, как Глеб поглядывает на нее, и понимала всю задумчивость и тревогу, что была во взгляде мужчины. Но было не время доказывать что-то, или опровергать. Несмотря на то, что они с Данило были вместе, будущее не было столь прозрачно, как хотелось бы ей. В общем — Ника полгода жила в Москве, на законных основания, не ведая о будущем, так и не найдя работу. И это было не только потому, что просил Данило. Ей и самой не хотелось трубить от звонка до звонка не получая эмоционального удовольствия. Да и с Данилой пока не хотелось расставаться, он, как оказалось, сделал себе некое подобие отпуска, за долгие годы беспрерывного труда. В феврале он заговорил об их будущем. Стал планировать совместную жизнь, куда и когда будут ездить на отдых. Осмелев, стал выяснять, хочет ли она свадьбу, если да, то какую. В марте неожиданно пришла самая настоящая весна, с прекрасной теплой погодой, удивляющей не только Данило, но и синоптиков. И снова он строил планы, устраивал походы в театры и кино, редкие приемы друзей и вылазки к ним. Правда, в офис наведываться стал чаще. Радовался, возвращаясь домой, откровенно признаваясь, что всю свою жизнь мечтал именно о том, что бы его встречала любимая женщина. Они гуляли, практически каждый вечер по вечерним улочкам, держась за руки, как школьники, замечая, с каким удивлением на них смотрят прохожие. Одно не понимал Данило – зачем Ника терзает себя, смотря телевизионные новости и читая их в нете. И снова говорил о свадьбе, задумываясь о венчании, увидев ее однажды выходящей из Успенского собора. Они в тот вечер договорились встретиться на соборной площади Кремля, и он приехал раньше времени. Вечером не сдержался, спросил: — Никуль, скажи, а ты веруешь? — Смотря как на это посмотреть. А чего ты спрашиваешь? — Да думаю, может, ты стесняешься в храм сходить. — Я стесняюсь? – усмехнулась. – Милый, веры не стыдятся, но и не кичатся ею. А хожу в церковь, когда душа просит. Будет там служба – хорошо, нет – сама побеседую. В нашем роду так принято. Моя бабушка говорила: «Вера в сердце живет». Так что, милый, пока я живу – Бог во мне, а как уйду, растворюсь в нем. Он не нашел чем ответить, закивал лишь, слова по душе пришлись. Двадцатое марта решило напомнить москвичам о русской весне и с самого утра запускало карусель погоды – яркое солнце сменялось снегопадом, то морозило, то тут же все таяло, загрязняя еще вчера подсохшие тротуары. Ника взгрустнула и отказалась выходить из дому. Данило сначала было встревожился, но затем нашел прелесть и в ничего не делании. Ходил за ней хвостиком, любовался, как она готовит, норовил все время помочь и напросился, перемыл кучу посуды, причем, не засовывая в посудомойку, а руками, смеясь, что она нарочно находит плошки в заранее спрятанных тайниках. Затем они поедали собственноручно приготовленную пиццу, улегшись на диване в холле, перед телевизором и смотрели ее любимые фильмы. Тут оказалось, что и вкус их тоже совпал, оба обожали советскую классику. Он смеялся от души, поглядывая на нее и думая, что совсем скоро у нее заканчивается срок пребывания в Столице и с этим надо что-то делать. Причем серьезно и срочно. Но серьезный разговор не получился, и он отложил его на утро. А утро началось внезапно, задолго до рассвета. Пролетевший над домом вертолет так испугал Нику, что она, еще не проснувшись, стала задыхаться. — Ника! – сначала тихо, затем громче звал ее, тряся за плечо, пытаясь разбудить. – Это сон, всего лишь страшный сон. Она съежилась вся, прижимаясь к стене и закрывая голову руками. Наконец проснулась, потерла левую руку, как-то неестественно напряженную, и залпом выпила воду, поданную Данило. — Это был сон! – повторил он, сидя рядом и поглаживая ее руку. – У тебя что-то болит? — Да. – честно призналась Ника. – Сердце, ужасно колотится. Ты не подашь мою сумку? — Конечно, подам. И, кстати, не плохо бы съездить в клинику к Глебу. — Ага! – кивнула она и болезненно улыбнулась: — Именно там мне и место. — Ник! Что за глупости?! С сердцем не шутят. — Прости, действительно глупо получилось. Съездим. Правда, а почему и нет. Улеглись, но сна не было ни у него, ни у нее. Часы монотонно двигали стрелками, оставляя минуты позади, отпуская их в прошлое. — Я, пожалуй, поеду в офис пораньше. – произнес Данило. – Все равно не спится, а дел…., как ни странно, скапливается ни мало. — Угу. – односложно отозвалась Ника и прикрыла глаза. Он поцеловал ее в щеку и поднялся. Посмотрел на нее, но Ника не проявляла к нему никакого интереса. Поплелся в ванную. Вымыл голову, побрился, а когда открыл дверь, услышал работающий телевизор. Шли новости, и диктор вещала об последних событиях из Украины. — Ник! – стал на пороге спальни и наблюдал, с каким вниманием она слушает. – Вот ответь мне на один вопрос. Зачем себя изводить этой информацией? — Надо! — Не понимаю. Прости, но я не понимаю! Ты вздрагиваешь от сирен скорых. Прячешь голову, если пролетает самолет. Хватаешься за сердце, читая сводки. Зачем?! — Надо! – упорно повторила она, а в голосе появились новые нотки, резкие, словно в ней натянулась струна. — Ника! – Данило сделал шаг к ней. — Кажется, ты собрался на работу. — Я еще и кофе не успел выпить. – он растерялся видя резкую перемену, выключил телевизор, находящийся рядом. Ника поднялась, сжимая пульт в руках, хотела что-то сказать, он это понял по ее взгляду, но видно передумала, швырнула пульт на кровать, говоря: — Можно было просто сказать, мне не трудно и завтрак приготовить, и перекусить сложить! Не говоря уже о чашке кофе. – она собралась пройти мимо него, желая спуститься на кухню, но Данило не дал. Обнял ее за плечи и повернул к себе. Ника отвернула голову, Данило нежно взял ее за подбородок и заглянул в глаза: — Ник! Я сам умею заваривать кофе, готовить завтраки и не только себе. Я просто волнуюсь за тебя. И вопрос был самым простым. — Наверное. – стараясь отвести взгляд, ответила Ника. — Прости, если сделал больно. Она пожала плечами и сделала шаг в сторону. — Ника! Думаю, работа моя никуда не денется, а нам с тобой надо поговорить. — Можно и поговорить. – глянула на него и улыбнулась. Улыбка не была веселой, а глаза вообще потухли. И тут она сказала то, чего Данило и ожидать не мог: — Решил не тянуть? Мне можно собирать сумку? Спасибо, что хоть не секретарем передал. — Что за глупости?! Как ты могла даже предположить такое?! — А о чем же тогда можно говорить с таким лицом? — О нас, милая! О тебе! О том, что все твои проблемы – это мои проблемы! И вся твоя боль – это моя боль. Я хочу решать возникшие у тебя трудности, помогать, поддерживать, исцелять. – она усмехнулась, но глаза потеплели. – Ника! – он обнял ее и, дыша в темечко, продолжал: — Я люблю тебя! Если не говорил, то думал, ты сама это видишь. Но если тебе нужны слова, я буду повторять это много раз на день! Я очень хочу дожить до глубокой старости, рядом с тобой. Веселя тебя, согревая, заботясь и защищая. Но я не смогу сделать и малого, если ты не будешь со мной откровенна. — Откровенна… — тихо повторила она. — Именно. — В чем? — Во всем! — Это не так легко. Я привыкла сама заботиться о себе и преодолевать препятствия. — Я это понял. Но теперь ты не одна. У тебя есть я. И, я не торопил и не тороплю. Я прошу. Принять меня и довериться. — Я попробую. — Нечего тут пробовать, надо просто начать. — Хорошо, я соберусь с мыслями и… — Отлично. Значит, наша первая ссора не ляжет камнем не понимания, а принесет плоды близости. Ника промолчала, стояла не шевелясь. Данило снова поцеловал ее в макушку, расслабился, даже собрался подхватить ее на руки и отнести в кровать, как нечаянно сказал, возможно, даже не подумав, а быть может и, посчитав, что должен это сказать: — Только пообещай мне, что больше не будешь смотреть новости. Ника замотала головой и стала медленно отходить. Данило протянул руку, намереваясь обнять ее, но Ника снова замотала головой, говоря: — Прости, но этого я пообещать не могу, потому что не хочу тебя обманывать. Я буду смотреть новости, все, что касаются моего дома. — Ника! Все, что там говорят, — он указал на телевизор. – Нужно делить на пять. — Нет, дорогой мой, умножать! – весь ее облик стал холоден и насторожен. — Ника! — Да что ты заладил: Ника, Ника! Вот она я, стою перед тобой. Воплоти и здравии. И, что главное, со своим Я, со своим мнение и взглядом на многие вещи. — Здорово! Разве я пытался как-то ущемить? — Ты начал ставить условия. — Это не так! Я просто хочу тебя оградить от того, чего ты сама же старалась избежать, приехав сюда. Так зачем слушать кем-то написанные сведения? — Подожди! Я что-то не понимаю или? Данило! Ты считаешь, что войны в Донбассе нет? Что я здесь, потому что захотела сменить обстановку? Или может я приехала на охоту, подцепить себе такого богатенького красавца?! — Не говори глупости. Ничего подобного я и в мыслях не имел. — Не знаю, о чем ты мыслишь, я слышу своими ушами. И то, что ты сказал, мне больно и обидно слышать. Там, в моем родном крае, идет война, жестокая, безжалостная, олигархическая, братоубийственная, тупая война в которой гибнут невинные дети, старики и мирные люди. Эта война – самая ужасная, какая была на земле! — Конечно, гибнут люди. Несомненно, война это ужас. И тем более, если она на твоей Родине, а не где-то там, в дальних странах! — Ты меня перебил для того, чтобы извиниться и сказать, что поменял мнение, или решил насмехаться? — Не насмехаться, так это уж точно. Но мнение свое я не поменяю, а, если ты позволишь, доскажу до конца. — Ну, давай, я послушаю. Казалось, Данило не расслышал последнюю реплику Ники, не понял тона, с которым она была брошена, так как был сам уже на взводе и старался быстрее выложить аргументы и, как ни странно, сделать все, чтобы помириться и настоять забыть об ужасах, происходящих там, за тысячу километров. Поэтому он не заметил ни бледности лица женщины, ни ее горящих глаз, не то, как сжались ее кулаки, а дыхание стало прерывистым. Он начал свою речь: — Между прочим, Россия, всегда относилась к Украине, как к неразумному, второсортному брату и приложила к случившемуся немало усилий, но об этом позже. Сначала о Донбассе. Прежде чем начинать весь сыр бор, поинтересовались бы у Крыма, как им теперь живется? Почему они вдруг зарыдали и жалеют о входе. Им же мечталось, что все останется как есть, а пенсии и зарплаты будут российские, но не тут-то было. Теперь жить надо по правилам, навязанным русскими. — Не правда! Не знаю, кто и что тебе говорил, но все мои друзья и знакомые счастливы! И причем тут Крым? — А все взаимосвязано. Но ты права. Мы говорим о Донбассе. Бунтовать из-за языка! Да где это видано, жить в Украине и требовать назначить государственным язык чужой страны! Это что, нам, россиянам, прислушиваться ко всем, кто переселился и вводить в конституцию молдавский, киргизский и прочие языки?! Кто же вам запрещал говорить? Так нет, давай громить госадминистрации, устраивать пикеты, разгонять студентов. — Ты все сказал? — Нет. — И не надо больше. Язык, с каким мы родились, собственно, был делом пятым. Нас пытались его лишить еще десять лет назад, когда произошел первый майдан, померанжевый. И колючей проволокой оградить и бомбами забросать. Нас возмутило то, что никто не хотел прислушаться к нашему мнению, к мнению людей, которые не скачут на майданах, а пашут, чтобы вся страна процветала. Не мы первые начали менять свою жизнь, а западная часть, во главе с Сашком! Они первые сменили законно избранных на тех, кто был им люб. Мы не противились, не вмешивались. А провели всего лишь референдум, мирный, где высказали желание, быть отдельным субъектом в стране. Нас многое подвигло на это, и унижение, что мы отстой общества, высказывания, что мы дотационные рабы, да и то, что с нас начали высчитывать зарплаты на восстановление того, что наделал Майдан. — Майдан был мирной акцией студентов. — Правда? Ты там был? — Нет! Но я читать умею. — Наверное, все еще слушаешь «радио свободы» — она усмехнулась. – Представляешь, а я там жила. С Киева уехала в самый разгар событий, когда всех кто с Донецка стали ликвидировать. И в Крыму была, специально поехала, увидеть все своими глазами, до их референдума, чтобы понять, где правда, а где ложь. Да и в Донецке я не гость, там у меня вся жизнь… прошла. — Ну, знаешь ли, жить, это не значит, знать правду. — Конечно, с горки же виднее, что там у нас, на болоте. — Ника! Давай прекратим это ненужный спор. Война – это ужас, но сепаратисты сами во многом виноваты. И россияне, что вмешались. А украинские воска пришли защитить свою территорию. — Так я и есть – сепаратистка! Не знал? Пришли защитить территорию, от кого, кто там жил испокон века? Представляешь, я россиян встречала с такой радостью, что не испытывала за всю свою жизнь. И чеченцев. Пусть я не носила им хлеб-соль, не крестила их, благословляя, но я знала, что теперь будет, кому нас защитить, от «единой Украины». — Ну да, чеченцы. Да они все наемники! Пока им платят, они поддерживают. Польются деньги с другой стороны – забудут о братстве. — Нам действительно надо прекращать этот разговор. – она прошла мимо Данила и достала сумку. - Ты что делаешь? — Собираюсь. Кажется, я загостилась. Пора мне домой. Уж не знаю, сколько кирпичиков уцелело от моего дома, но подвалов в городе достаточно. — Ника! Прекрати истереть и утрировать. Никуда не надо уезжать. — Надо, Данило, надо. Я же сепаратистка, мало ли что у меня в голове. — Прости! – он взял ее за плечи, но Ника отстранилась. Она бросала в сумку лишь те вещи, с какими приехала в Москву. Данило понял, что она серьезно настроена и что если он не удержит ее, то потеряет навсегда. – Ника! Не будь ребенком. — Знаешь, а я давно уже не ребенок. Только…. – она бросила сумку на пол, отошла к окну и с минуту смотрела на город. – Не думала, что захочу когда-то говорить о политике, что буду выяснять отношение с любимым человеком в подобном русле. Но! Прежде чем уехать, я все же выскажусь, не могу больше молчать. Одного прошу, не перебивай, сама сто раз собьюсь. Ника так и стояла у окна, Данило замер посреди комнаты, запрокинув руки за спину и сцепив их замком, а у соседей, как будто кто-то нарочно накалял их нервы, все громче и громче звучало: «Когда война на пороге, Не вздумай смотреть назад, Не спрашивай, по ком звонит колокол, Он звонит по тебе, мой брат. Когда война на пороге,..» Ника словно не слышала никого и ничего, продолжала: — Интересно, это ты сейчас устроил экзамен? Можешь не отвечать, я это к тому, что прожив без малого полвека, я не потеряла память и прекрасно помню все, что мне рассказывали родные. Да и в школе я хорошо училась, чтобы не знать историю своей страны, Именно СВОЕЙ Страны! Дан, я ребенок СССР. Рождена русской. Хотя в крови у меня и русские, и греки. Есть и украинская кровь, правда в малых долях. Но земля, на которой жили мои предки, вроде, как и украинская. По крайне мере сейчас. География, вещь циничная, полностью зависит от прихоти людской, от плотности, так сказать, золотого запаса, или нефтяного. Но русский, как ни странно, это не просто существительное, как американец, немец и прочие. Русский – это состояние души и единение народов. Не только славян. Понимаешь? Данило кивнул, но она этого не заметила, она так и не повернулась к нему. — Вот ты тут сказал, украинцы защищают свое. Это как? Правда, я не понимаю. Кто-то там, за сотню верст от моего дома захотел перемен, а я, как стадное животное, должна подчиняться. Да это же все равно, что сосед по площадке решил сделать ремонт и стена между нашими квартирами, ему мешает и он, снес все, выкинув меня на улицу. — Это не так. — Именно так! Майдановцы и националисты даже не интересовались мнением юго-востока. Они делали переворот, соединяя революционные взгляды коммунистов прошлого столетия и нацистские пристрастия бандеровцев, становясь марионетками запада. Уничтожая все, что было дорого народу, мечтая лишь о наживе, о легких деньгах, заработанных на крови, управляя чужими умами. Я еще в ноябре знала, что войны не избежать. Однако ВЕРА, вещь странная. Расхолаживает, даря надежду на авось. Второго мая, на одном из украинских каналов, шла прямая трансляция из Одессы. Возможно, хозяин компании был не в курсе, или просто не знал, что там будет происходить, но вся Украина увидела самое циничное убийство мирных людей. И вот тут, несмотря на весь ужас, замирая всей душой, я не выключила телевизор, не сменила канал, а вслушивалась в голоса, задурманенных мечтами о Европе, тех молодых парней и девушек, с таким весельем поджигающих коктейли Молотова. И вся Едынна Крайна, для меня рухнула. Как и надежда на будущее. Подтверждение не заставило себя ждать, политики, артисты аплодировали убийцам, требуя смерти для КОЛОРАД. – она замолчала, горько вздохнула, тут же продолжила: — И понеслось: Славянск, Краматорск, Луганск… Война пришла и косила моих родных и знакомых людей. Все, даже живущие в тех городочках, стонавших под «спасением украинской армии», были уверены, что Донецк не тронут, решиться все на периферии. Что вот сейчас, нам на помощь придут русские войска, что станут с нами плечо к плечу, что поддержат так же как Крым.… Не пришли. Не перебивай, пожалуйста. Русские прибывали, добровольно. Теперь я понимаю, что это спасло, наверное, Донбасс и Россию, от большой войны. Но тогда, там, мы ждали. Двадцать шестого мая начали бомбить Донецк. Всего три самолета, летая над жилыми домами, сбрасывали воздушные бомбы, даже не думая, что волной разбивает окна, что осколками стекла убивают горожан. Ты даже себе представить не можешь, что значит ехать в машине, и буквально за тобой, после взрыва, осколочным стеклом, ребенку сносит голову, как падают люди, разбегающиеся в панике, а по тротуарной плитке растекаются лужи крови. И так неделю. Они, миротворческие в кавычках военные, с насмешкой летали над домами, так низко, что было видно ухмылки на их лицах. Истребители сменялись военными вертолетами. А в аэропорту шли бои. Гибли не только донецкие солдатики местных частей, а и те, кто встал в ополчение. Погибали курсанты нашего военного училища. Умирали люди, живущие в соседних домах. Трупы лежали на улицах, забрать не было возможности, потому что укр- снайперы, среди которых было не мало женщин, прицельно стреляли во всех, кто приближался. И ты хочешь сказать, что это мирное решение вопроса? Ты знаешь, каково это неделю не дозваниваться сестре в Красный Лиман, зная, что у нее сын, внук, мама в Краматорске? А там, взрывают все без разбора. Затем, рано утром, получить от нее звонок, со словами, с надрывом в голосе: «Над моим домом военный вертолет! Это украинцы! Деревья вырывает… Я в подвал. Прости если что…» И все, связи больше нет. А сможешь ли ты понять, когда родственники из Киева, Днепропетровска, резко забывают о твоем существовании и жалеют одного звонка, хотя бы узнать, жива ли еще. Не знаешь. И желаю, чтобы больше такое никто не переживал. Вот ты сказал, сепаратисты разгромили ОГА. Да не думали мы никого громить. Мы заботились и заботимся о каждой скамейке в городе, о каждом газоне! Да и мэр наш и губернатор были свои. Как же тебе это пояснить?.. Мы к ним привыкли, видели улучшение жизни. Только…. Предательство оказалось заразительным. Сначала президент, ради собственной шкуры сбежал, бросив народ на гибель. А ведь надо было всего одну кучку, пусть не расстрелять, посадить! Затем мэр…, вдруг выясняется, давно сбежал из города, да еще уверяет всех по ТВ и на своем сайте, что город живет спокойно! Но тогда почему кружат истребители? Почему каждый вечер начинается с зарева от раскатов Градов, зажигая небеса огнем? Почему мои соседи сверху, перед сном двигают шкаф к окну, а надень обратно? Да, у нас начались митинги. Скажу честно, тоже была на одном, первом. Опять же, увидеть своими глазами, услышать своими ушами, понять чего хотят горожане и убедиться, что Донецк не пал перед нацистами. И когда море людей, со всей области, заполняет центральные улицы, закаляешься духом, понимая, что ты не один такой, что наследие дедов сохранится, что у нас ни один памятник не буде разрушен, уничтожая, стирая как пыль память о Великой Отечественной. Да, ОГА взяли. Но лишь тогда, когда Киев прислал военных из западных регионов и поставил управлять нами своего приемника. Да еще кого! Человека, которого все знали, и большинство не уважало. Который, нажился в далекие девяностые не честным путем. Миллионер, блин! Ров копал, клоун, ограждаясь от России!.. Бежали многие. Улицы пустели каждый день, и уже в июне можно было ходить по проезжей части, не оглядываясь. Свалилась угнетающая каждодневная дневная тишина. Настораживающая. Вечерами, наша молодежь, объезжала улицы на собственных авто, чтобы женщины и дети могли хоть немного поспать. Всего несколько дней мы жили, лелея надежду на мирное решение. В каждом дворе можно было заметить снайпера, следящего за горизонтом и, естественно, поведением людей. Я это восприняла нормально, такое уж время пришло. Некоторые женщины боялись, возмущались. Тогда он исчезал. Думаю, с раскрытой точки и занимал другую. Ночами красная точка пробегала по квартире, и я засыпала, успокаиваясь, что есть наблюдатель за моим покоем…. Однако стало все ухудшаться, ежедневно, ровно в семь утра, начиналась бомбежка, где-то там, на окраине города. Повторялась в семь вечера. И так каждый день, снова и снова. Потом появились дневные обстрелы, в скором времени и в полночь… Думала, не брошу квартиру, не дам слабину. Буду сильной как женщины моего рода. Не смогла. Восемнадцатого июля, пролетевший мимо окон снаряд, выпущенный из танка «украинских освободителей», обосновавшихся за аэропортом, выявил во мне слабую женщину, желающую жить. Стекла остались целыми, правда карнизы попадали. Заклеив окна накрест белым, собралась на скорую руку и уехала. Знаешь, а ведь и тогда я была уверена, на возвращение в ближайшие дни домой. Я была убеждена, что Новоросия даст отпор. И поехала от этого не в Россию, как многие, а на наше побережье, где жили друзья. Совершенно чужие люди, приютили их, дали кров и мне. Милая, милая Галина, москвичка. Они с ее мамой, селили беженцев у себя в доме. Кто мог, платил, сколько мог. Сам понимаешь, расходы были и не малые – электричество, вода, газ. А кто попадал к ней, как говориться, в чем мать родила, тот и жил за ее щедрость. Поверь – чистой души человек, она и ее мама. Греки по национальности. Сутки я была как в какой-то прострации. Это уже потом узнала, что не одна я такая. Выскакивали все из комнат, если кто-то взорвет питарду, или крышку мусорного бака бросят… Я безумно люблю море. Но, увы, шли вторые сутки, а я сидела в своей комнатке, без желания выйти даже во двор. Летели часы, и я как-то начала приходить в себя. Слыша голоса людей, то, о чем они говорили…. Да, собственно, тема у всех была одна – война, пришедшая в наш край. И все до одного, слышишь, ненавидели новую киевскую власть. Ладно бы я одна ошибалась, не понимая сути, но когда встречаются люди, совершенно незнакомые и болезненно передают новости, пришедшие с родных городов по мобильной связи, когда стараются поддержать друг друга, все колебания рушатся. Слышишь?! Нет страны больше, есть ненависть к нам, к Донбассу, половины украинцев! Тебе это трудно понять, да и не к чему. А еще, я стала чувствовать сплоченность между Горловкой, Луганском, Донецком и другими городочками нашей немаленькой области. Ника снова замолчала, снова не смогла сдержать болезненный вздох и продолжила: — На третьи сутки я решилась выйти к морю. И тут новое потрясение постигло меня. Оказалось, что я приехала в самое логово «Азова». Не знаю, слышал ты о таком, да и что слышал, но только я имею свое мнение насчет этого сброда наемников, бывших зеков, собранных в одном месте неким депутатом, клоуном даже для Киева, бегающего в вышиванке с вилами по Крещатику. Набегал на собственную армию! Блин! Прости, могла бы, выругалась нецензурно. Как бы там ни было, кто бы он ни был, но каким умом, можно понять и каким разумом принять, что банкиры, депутаты покупают свою армию, а главное – для чего? – тут она развела руками – Нет, я этого понять не могу. И принять тоже. «Азов»… В первый день, когда я увидела их базу, вооруженных до зубов, в бронежилетах, с касками на голове и в масках, в бинокли рассматривающих отдыхающих на пляже, то мне и к морю подходить не захотелось, не то, что предаваться солнечным лучам под их «взглядами». Вернулась и снова забилась в комнату. Долго думала, решала, не уехать ли мне. Не уехала, дала себе время привыкнуть. А на утро новое потрясение. Вход на базу «Азова» было видно издалека, герб Украины на железных воротах говорил, что территория принадлежит государству, а не частнику. И если еще вечером там был символ власти, то утром его перекрывал жирный, черный нацистский крест! В то время, когда подлобызные СМИ кричат о некой миролюбивой акции по спасению меня от русских оккупантов, о миротворческой миссии, я, собственными глазами вижу обратное. Это меня, моих друзей и соседей убивает пришедший к власти национализм! Я вижу лишь анархию и вседозволенность кучке молодчиков с оружием, творящих произвол, лишь только потому, что у них есть сила! Ника замолчала, уносясь в прошлое, не в силах высказать свои чувства до конца, передать ему все тонкости пережитого отвращения и страха. Данило сделал шаг к ней, собираясь прервать ее мучения, но она, возможно услышала, а быть может, почувствовала, развернулась, выставляя руку вперед, тем самым останавливая его и заговорила более тихо: — Странный у меня род был, многонациональный. Многим поколением пришлось пережить свою трагедию и оказаться у Края. У всех нас была своя родина, своя УКРАИНА, без деления на правых и левых, русских и других. Моя семья всех считала равными. Кроме нацистов. Их в моем роду знали как нелюдей. Худо – бедно, но мы старались жить по закону совести. И знаешь, что самое интересное, буквально все, в самый трудный момент, находили поддержку и опору именно здесь, в Москве…. Наверное, мне этого не суждено. – усмехнулась, подняла гордо подбородок и прошла мимо, на ходу прихватив дамскую сумочку с паспортом. ** Хочешь быть счастливым человеком — не ройся в своей памяти. © Ошо Средина июля, лето побаловало Москву всего несколькими жаркими днями. Ника любила лето, даже такое дождливое и холодное, как в нынешнем году. А вот полюбит ли осень, подарившей ей новую жизнь, оставалось под вопросом. Она, прогулявшись по своему излюбленному бульвару, теперь уже не расставаясь с огромным, по всем параметрам, мужским зонтом, в летнем плащике на, не по летнему, теплое платье, присела на излюбленную ею скамью. Настроение было прекрасным, да и она выглядела счастливой, смирившись со своей судьбой, перестала оглядываться в прошлое и старалась жить сегодняшним, не заглядывая в будущее. Забыла ли она горести – нет, не забыла и не забудет. Но есть настоящее, и она старалась его не портить. Снова закапал дождь. Она не спешила открывать зонт. Подняла голову к небесам и вздохнула, подумав: «Там, наверху, в небесной канцелярии, словно оплакивают все происходящее на земле. Будто сопереживают моему краю.» И снова вздохнув, опустила голову. Вот уже год как она живет в России, принявшей ее как родную и давшей понять, что помогать можно лишь тем, на что ты способен, не прыгая через голову и не беря обязательств, которые не выполнишь. Да, в ее родном городе по-прежнему идет война, но теперь она не изводит себя сожалением, а делает все, чтобы поддержать близких, делясь с ними тем, что у нее есть. Порыв ветра остудил ее полностью, словно нарочно выветривая нахлынувшие мысли. И тут же яркий, хотя и не жаркий луч солнца, заиграл в окнах высотного здания напротив. Там, в одном из кабинетов, руководил любимый ею мужчина. Теперь она уже была уверена, что и любящий ее, что именно он будет отцом ее детей, дедом внуков…. Знала наверняка, что в этот момент он распинает кого-то из сотрудников, а сам, бросает взгляд за окно и радуется наблюдая за ней. Она часто приезжала к концу его рабочего дня, встречала так, словно не виделись несколько дней, прячась в его крепких объятьях, крепко держась за его сильную руку. Они долго гуляли, но ужинали только дома, уж очень Данило любит, как она готовит, а она обожает готовить и именно для него. В тот пасмурный день, их единственной ссоры, когда она, пусть и с трудом, смогла выпустить на волю всю тревогу ее души, он сделал то, чего она ждала, наверное, всю свою жизнь. Он дал выговориться, не перебивая и не навязывая своего мнения. Он услышал ее! Не остановил у двери, дал возможность уйти, как он посчитал – выветрить весь негатив, остудить голову. Шел за ней достаточно долго, затем легонько обняв, стал направлять на другой путь, их совместный. Так они дошли до его машины, часа два катались по городу. Она сидела на заднем сидении, ссутулившись, сжавшись. И только когда по щекам потекли слезы, съехал с дороги, сел рядом, обнял и сказал: — Плачь! Не стесняйся, не сдерживайся. Станет легче. А я буду всем – жилеткой, грушей для битья, да и всем остальным. Только не убегай и не гони. Ты мне нужна, ты часть моей души, мой воздух. Я люблю тебя каждой клеточкой и не представляю жизни без тебя. И ты любишь меня, даже если не успела этого понять. Вместе мы сделаем то, что не сможем поодиночке. Только рядом мы познаем счастье и передадим его по наследству. Возможно, именно последние слова пришлись Нике по душе, и она смогла даже улыбнуться, говоря: — Ну, если таким капиталом ты собрался делиться, то я не вижу причин, не помочь тебе. … От февраля до Москвы… Всё просто смыло водой…
© Copyright: 2015 Свидетельство о публикации №215082100889
