От февраля до Москвы…
(Основано на реальных событиях. Образ главных героев собранный). Пролог: Звук автострады безжалостно врывался в наглухо закрытые окна из современных пластиковых пакетов. Сон был прерван и она, съежившись, принялась прислушиваться. Гул машин, нервные сигналы клаксонов напомнили, что она не дома. Дома, в ее родном городе, бесконечно долгое время, за окнами была страшная «тишина». Там не гомонят люди, не гудит транспорт, не воркуют голуби на козырьке окна и не смеются дети. Там можно ходить по проезжей части и не оглядываться. В определенные часы. Большую часть суток лучше вообще никуда не входить. А ночью, ночью занять место в бомбоубежище. Там, в ее родном городе, воздух разрывала канонада артиллерии, «градов», «пионов» и свист пролетающих мимо снарядов, с обязательным взрывом, где-то совсем рядом, словно намекая, с издевкой, что следующий может быть твой. От взрывной волны дрожали стены, звенела посуда и стекла в окнах, заклеенных белой бумагой накрест. Поднимались клубы пыли и соседние постройки, если не падали как карточные домики, то подобно спичке загорались. Те же, кому посчастливилось, зияли дырами двух-трех квартир, заставляя соседей разбегаться в панике. Соседи…. Были такие, что снимали свои последние минуты на камеру, или фиксировали гибель и ужас павших горожан, знакомых и просто прохожих… Кощунственно, скажете вы, нет – это единственное свидетельство никому не нужной гражданской войны, современного мира. Это истина, которую не смогут оправдать те, кто скрывается за звучной аббревиатурой АТО, кто цинично и преднамеренно убивает свой народ, посылая брата на брата, выкрикивая лживые лозунги, затуманивая головы половины населения, чтобы убить тех, кто думает иначе, не так, как кучка пришедших к власти олигархов. Там, в ее стране, толстосумы создают собственные армии, покупая наемников, освобождая заключенных, призывая идейных. Там, в столице ее бывшей Родины, президент-самодур с трибуны обещает детям зоны АТО «райскую» жизнь в подвалах. Там, в центре культуры ее бывшей страны, талантливые комики выставляют напоказ фотографии детских гробов, а «единый» народ, борющийся за целостность земель, хохочет над оборвавшейся детской жизнью. Вот это настоящий цинизм и полный упадок, не просто нравственности, это совершенная потеря ЧЕЛОВЕЧНОСТИ. «От февраля до Москвы»… Зима. Конечно же, было в ее жизни прошлогоднее лето. Душное, обжигающее, плавящее асфальт как намек, что вот-вот грядут перемены. Была и осень, переменчивая, впрочем, как и всегда. За исключением того, что вместо золотой листвы она преподнесла Майдан. С обученными войне молодчиками, изображающими студентов. И студентами, согнанными для митинга под угрозой отчисления из вузов. Был Новый Год. Все с тем же Майданом. Вот только лица и действия на нем сменились. Не уменьшилось в Рождественские каникулы тревог в приближении войны. Зато исчезли из города бездомные попрошайки и, словно в насмешку, их лица мелькали в экране телевизора, все на том же Майдане, только лозунги были уже другие, с кровавыми неразберихами. «От февраля до…» Именно с февраля пришло полное понимание, что все планы, мечты и надежды рушатся в крахе, все еще ее страны. Весна принесла небольшую надежду – стал свободный Крым. Да и жители ее края высказали свое слово. А сколько можно молчать?! Кто-то скачет на майданах, в то время пока в ее регионе работают. Но вот те, кто скакал, забыли, наверное, что на Донбассе живут не рабы, а труженики, думающие о своем будущем, о будущем семьи, родных, страны. И слово Донбасса было единым, полностью противоположным сторонникам «европейского будущего». Но тут в жизнь ворвался Май – сжигая живьем Одессу. И пошел отголосок – бомбили Луганск, Горловку, Славянск… Двадцать шестого мая была поставлена точка в надежде на мирное будущее. Двадцать шестого мая рабочий день Донецка был прерван всего тремя истребителями, летающими над высотками, бросающими бомбы на мирных граждан. Это потом, ��о украинским каналам объявят о терроризме России. Но они, дончане, встретились не с террористами и не с обвиненной Россией. К ним пришли нацисты, собственной страны… Вспомнит ли кто об этом в учебниках Украины? Донбасс не забудет никогда! … « От февраля до Москвы»… Зима. Жизнь за окнами просыпалась раньше восходящего солнца. Она повернула голову к окну и тяжело вздохнула. Жизнь менялась кардинально, в мелочах. Ей нравился вид из окна. Широкая автострада, мост над железнодорожным полотном. Огни мегаполиса освещали квартиру даже в самые темные ночи. Понаблюдав за вереницей авто, медленно двигающихся в возрастающей пробке, поднялась. Не включая свет, прошла на кухню и уже через пять минут пила чай, встречая рассвет, стоя напротив окна, не рядом, а в отдалении, практически у противоположной стены. Да, в ее жизни изменилось многое. Теперь она не накрывала стол, не ужинала у телевизора, а постоянно перехватывала что-то приготовленное на скорую руку и непременно стоя напротив окна. Все реже стелила постель, засыпая под ночные новости, на диване, укутавшись в теплый плед, не снимая одежды. Вздрагивала от сирен скорой помощи и сжималась, как только слышала приближающийся рокот вертолета… «Я не болею тобой от февраля до Москвы Я не болею тобой, как сигаретами дым, Я просто ветер опять, все просто смыло водой Я закрываю тебя, я не болею тобой...» Глава 1. Ника не вдохновлялась осенью, видя в ней лишь уходящую красоту природы. Не восхищал ее золотой лист, воспетый поэтами. И, сколько она себя помнила, даже ребенком не «купалась» в листве, как ее одноклассники. Она не плела из умерших листьев веночки и не запечатлевала себя на фото в «золотой короне». В осени она видела лишь приближение зимы, пронизывающие ветра, несносные морозы, даже если погода будет больше склоняться к плюсу. Осень, для нее, пахла приближением конца. Сентябрь. Осень едва ступила на порог, а уголки ее губ уже чуть-чуть опустились, да и глаза погрустнели. Правда, веселья ничто не предвещало, а последние полгода так вообще вся жизнь неслась под откос. Все менялось, все было шатким. Даже переезд в Москву, в чужой, хоть и такой желанный город, другой страны. Чужой не по душе, по исторически очерченным границам. Сегодняшний день был по-летнему жарок. Она, в легком бирюзовом платье, медленно переходила мост через Москву-реку, морщась от солнечных зайчиков водной глади. Настроение на нуле. Прохожие пробегали мимо, казалось, не замечая ее. И, как не странно, это именно то, что ей, в данный момент, было нужно. В таком же темпе она прошла Арбат, пару скверов, съела мороженое, сидя на скамейки у фонтана и подняла голову к небесам. Голубое небо изредка разбавлялось одинокими облачками, лениво проплывающими над головой, не гонимые ветром, а дрейфующими. Вот она – Москва! Город ее мечты. И не правда, что все дороги ведут в Рим. Все тропы, дороги, пути ведут сюда, в Столицу, в красавицу Москву. В мегаполис всех времен и историй. В хранительницу истинности прошедших событий. Прекрасный тихий день переступил на вторую половину и она, так и не осмелившись приняться за поиск работы, решила перекусить в кафе и, не спеша в свой новый, пусть и временный дом, гулять до истощения сил. Так прошло еще двое суток. Ни новых знакомств, ни ясности на будущее. Пятый день сентября начался, как и предыдущие. Выпрыгнув из сна, выпив кофе, стоя напротив окна, затем, быстро одевшись, она поспешила в центр города, серьезно намереваясь купить газету, зайти в супермаркет и приобрести необходимые продукты, для экономии средств, а после этого, главное — разослать резюме по сайтам трудоустройства. Уже через час она спустилась в метро, а когда приехала на обозначенную планами ветку, толпа праздно-гуляющих туристов затянула ее с собой, пришлось отложить серьезно поставленные планы и повторить все то, что она делала почти неделю – бродить по незнакомым улочкам, знакомиться с достопримечательностями, вживаться в окружающий ее мир, становиться своей. Погода баловала. И когда, совершенно неожиданно, налетевший ветер поднял клубы пыли, она вспомнила, что без зонтика. И эта покупка была необходима, впереди долгие осенние дни. Вдали прогремело, ее плечи невольно ссутулились, голова склонилась. Она тут же исправила осанку, произнеся: — Люблю грозу вначале мая… Только, ныне у нас осень, осень у нас, сейчас! Крупные редкие капли упали к ее ногам. То тут, то там запестрели разноцветные зонтики и она, оглянувшись по сторонам, поспешила найти укрытие. Непогода была проворней ее и вот она, обняв себя руками, пряча лицо от воды, быстрым шагом пересекала открытые, почти пустые аллеи городского парка. Минута и вся ее легкая одежда промокла до нитки. Неожиданно, она услышала над головой некий навес между ней и непогодой. Дождь приглушенно стучал, падая не на нее, а на нечто мягкое. Затем она заметила справа от себя согнутый мужской локоть. Скосила глаза, не поворачивая головы, приподняла взгляд и разглядела твердую руку, державшую большой черный зонт. Тут же услышала, короткое: «Прошу!» И, придвинулась, ухватилась двумя руками за предложенную ей руку, стесняясь посмотреть в лицо. Невольно ускорила шаг, поспевая за широкой мужской поступью. Так добрались до ближайшего бизнесцентра. Поднявшись на две ступеньки, повернулась и кротко глянула на спасителя. Добрая улыбка мужчины ее лет, выбила из колеи и она, не изучая его лицо, зато запечатлев в памяти душевность его взгляда, совсем тихо сказала: — Спасибо! — Пожалуйста! – ответил он весело и, собрав зонт, смешался с толпой. Она вздохнула, вдохновившись коротким знакомством, поспешила домой. Сутки прошли в энергической загруженности. Приготовив еды на неделю, разослав запросы предполагаемым работодателям, ей не оставалось ничего другого, как ждать, гулять и восхищаться архитектурой, музеями, выставками… Усадьба Кускова, радушно открыв свои ворота, встретила Нику не только великолепием построек и ухоженностью парков, а и длинными очередями жаждущих культурного обогащения. Ей сегодня не хотелось созерцать полотна картин, или шедевры стеклодувов, ей желалось природы, последних солнечных лучей и как можно меньше человеческого гомона. Обойдя все аллеи, полюбовавшись архитектурно-парковым ансамблем, голландским и итальянским домиками, посетив оранжереи, изучив снаружи Эрмитаж, она обошла грот и присела отдохнуть на скамью у самой кромки воды. На душе было прекрасно и покойно. У нее даже возникло чувство, что она здесь уже была, что все запахи ей знакомы, что даже ступни помнят каждый камешек, коих касается подошва ее туфель. Было так хорошо, что и уходить никуда не хотелось. Так бы и сидела тут. А еще лучше, если бы вот здесь, на месте этой самой скамьи, был небольшой «Чайный домик», с видом на отражающейся в водной глади дворец. Что бы столик непременно был круглым, да накрыт крахмальной белой скатертью, в тонких кружевах. Самовар и маленькая, хрупкая фаянсовая чашечка, исключительно белая, ну разве что с тонкой окаемкой золота. Чай ароматный, липовый. Мед в розеточке, искрится на солнце. Ах, если бы… Время к вечеру. Надо бы и домой. Но ведь так не хочется. Поднялась. Полюбовалась еще раз всей панорамой Кускова и решила не возвращаться назад, а последовать за людьми, праздно двигающимися мимо нее. Минут через пять поняла, что заплутала, в огромном парке, но упорно, следуя подсказкам навигатора в телефоне, пыталась выйти к транспорту. Еще минут десять и она уже стала распознавать звуки автострады, а значит и до остановки не далеко. И снова осень решила отомстить ей за нелюбовь. Набежали тучи, полил дождь. Тут-то она и вспомнила, что зонт еще не купила, беспечно отдаваясь теплым сентябрьским дням. Вышла на асфальтированную дорожку, огляделась по сторонам и ускорила шаг, направляясь к маячившей остановке. Сегодня на ней был легкий плащ, но и он не спасал от сырости, пронизывающей насквозь. И снова она, прежде чем понять, услышала приглушенный стук капель о прикрывающую ее ткань. Опять возник локоть, в строгом, черном пиджаке. На этот раз она не бросала кротких, застенчивых взглядов, не взялась за предложенную ей руку, а резко остановилась, развернулась и подняла голову. Удивление, легкий шок и… — Вы?! Вы что, меня преследуете?! – выпалила на одном дыхании и замерла. — Скорее уж работаю ангелом хранителем. – мягкий баритон, такой теплый и обволакивающий, просто обезоруживал своей задушевностью и она, набрав полные легкие воздуха, ощутила головокружение, возможно от переизбытка кислорода. Прикрыла глаза и замотала головой. — Дышать разрешается. – продолжил мужчина, улыбаясь. И в этой улыбке не было ничего ироничного, надменного, оскорбляющего. В его лице, в том, как он стоял, слегка склонив голову к ней, в мягком покате сильных плеч, просто веяло заботой и щедростью. – Я так понимаю, вы к транспорту. – Она кивнула в ответ. Он приподнял локоть руки, в которой держал зонт, снова предлагая опору. Второй рукой указал куда-то вперед, говоря: — Прошу! И она воспользовалась его предложением, прижалась к руке, укрываясь от усиливающегося дождя. Всего пару минут отделяло их от проезжей части. И когда она увидела стеклянный козырек остановки, когда собралась поблагодарить, он снова опередил, предлагая: — Может, я подвезу Вас к дому? Вон моя машина, одиноко скучает у обочины. — Ну, это как-то неудобно. Да и мне не далеко. — Недалеко. – повторил он тихо, чуть приподняв голову. Они так и стояли, посреди тротуара, под одним зонтом, словно в одном, своем мире, ведомом только им. Теплом, сухом и уютном. Не замечая проносившиеся мимо машины, оставляющие фонтаны брызг, не реагируя на пробегающих мимо людей. – Не далеко! – проговорил он еще раз, на этот раз громче и опустил голову, коснувшись ее волос. – Так, тем более! Само проведение посылает меня… — Перевести старушку через дорогу. – сказала и засмеялась, впервые, за многие месяцы. Он подхватил шутку, продолжая сквозь смех: — Ага! Надо же зарабатывать плюсики! Так как? — Ну, мне… — Родители говорили не садиться в машины к незнакомым мужчинам? Или не знакомится с незнакомцами? — Если честно, и то и другое. — А мы, как-то уже не чужие. – все еще смеясь отозвался он. – У нас есть даже общее имущество. — Точно! Зонт! — Все, хватит мокнуть. Я подвезу и точка. Она чуть отстранилась, подняла голову, и он увидел голубизну ее бездонных глаз. Чистейшую, без малейшего отлива или примеси оттенков. — Я просто подвезу Вас к дому! – произнес еще тверже и взял ее под руку. Уже у подъезда, проводив до входной двери, он сказал: — Кстати, меня Данило зовут. — Данило мастер! Красиво. Главное – русское имя. А меня, просто Ника. — Ничего себе, просто. Ника! Победа. – и поспешил к машине. А она, не воспользовалась лифтом, пошла по лестнице, на седьмой этаж. И только вставляя ключ в дверь, поняла, что не стучит больше в висках, постоянное, заунылое: «От февраля до Москвы». Душа пела и она, заперев дверь, улыбаясь, выпустила строки наружу, тихо, с незаметной опаской, пропев: «А я иду, шагаю по Москве…» « Бывает всё на свете хорошо, В чём дело — сразу не поймёшь. А просто летний дождь прошёл, Нормальный летний дождь. Мелькнёт в толпе знакомое лицо, Весёлые глаза, А в них бежит Садовое кольцо, А в них блестит Садовое кольцо И летняя гроза…» Вот уже месяц они встречались ежедневно. Он заезжал за ней после работы и они, словно роднее и не было никого на свете, держась за руки, гуляли по Москве. По выходным их встречи начинались с полудня и заканчивались после полуночи. Она призналась себе, что за этот месяц посетила кинотеатр в два раза больше чем в мирное время на родине. И обязательно, прежде чем отвезти ее домой, он останавливался на одной из смотровых площадок и открывал ей Москву с нового места. А она, все больше влюблялась в этот город. И не только в город. Им было очень хорошо вдвоем, даже молчать. Он мог с легкостью рассмешить ее, едва пробегала тень грусти в ее прекрасных голубых глазах, которые он полюбил с первого взгляда. Он не пытал ее расспросами о прошлой жизни, ему было достаточно того, что она сама рассказывала. Хотя, нет! Ему хотелось знать о ней все и как можно больше. Но он ждал, когда она сможет высказаться, поделиться сокровенным, открыться. Он не оставался у нее, даже еще не поднимался к ней на этаж. И не звал к себе. Он знал – у них еще на все есть время. Много времени и все еще впереди. А она. Она пела. Громко – когда была одна. Бурча под нос – когда шла с ним рядом, понимая, что не хочет терять его. Что хочет быть слабой, что может не стесняться ни своей радости, ни внезапно нахлынувших слез. Приближалась первая дата со дня их знакомства. Ему очень хотелось это как-то отметить, порадовать Нику. Он не знал, считает ли она дни, так же как он, да и вообще, помнит ли ту, их первую, мимолетную встречу. Данило не готовил ничего грандиозного к этому дню, не время еще. Подарить цветы было бы банально, он и так их дарил, покупая у лоточниц во время прогулок и именно те, что выбирала она. Ему хотелось чего-то необычного, неординарного. Решение пришло само собой. Октябрь был холодным и дождливым, но очень богатым на премьеры новых постановок. А она, как-то в разговоре, призналась, что очень любит театр. Места были в ложе. Постановка хорошая. Рядом никого. И он любовался ею. Той искренностью, непосредственность, что сохранилась в этой женщине. Она не была похожа ни на кого из его прежних знакомых. В ней не было алчности, капризности и вульгарности. Она принимала его таким, каким он был, довольствовалась тем, что предлагал. От этого и хотелось дать ей больше. Он грезил о будущем, даже не задумываясь, мечтает она об этом или нет. Он просто ждал удобного, подходящего момента, сделать ей предложение. Спектакль закончился, они посидели в кафе. Было еще совсем не поздно, и они прогуливались Тверской, как вдруг внимание Ники привлекла группа людей, криками выражающих недовольство властью. — Вот глупые! – не сдержалась Ника. – Это же надо так не любить страну. — Ну, страна и власть, это разные вещи. — Ты так думаешь? – Ника остановилась, подняла к нему голову, и он удивился перемене в ее взгляде. — Да, я так думаю! – машинально ответил он, пытаясь понять, что ее так задело. — Так иди, присоединяйся! — Зачем? — Как зачем?! Поддержать недовольных, высказать свою точку зрения. — Ника! Я не хожу за толпой, но свою точку зрения имею. И я вижу разницу между Родиной и теми кто у власти. Да, я не приветствую «служителей народа». Она усмехнулась: — Странно, я думала ты выше. – сделала паузу, отвела глаза в сторону: — Подобных склок. — Подожди, кажется, я не совсем понимаю, что сейчас происходит. — А что происходит? – она повернулась вполоборота и кивнула на митингующих. – Те, кто ничего не хочет сделать для себя, мечтает ором взять потребное. — Я не о них. Я о нас. У нас, как-то не в то русло пошла прогулка. Но я все же скажу свое мнение. Те, кто у власти, от государственного служащего до…, — машинально указал пальцем вверх: — избраны народом, и обязаны служить на благо этого народа. — Да никто никому ничего не должен! – резко перебила она. – Подожди! – подняла руку, останавливая его дальнейшую речь. – Надо не орать, не завидовать, не осуждать, что у кого-то лучше, чем у тебя, а делать. Работать, прежде всего. Все, что вон те тут орут – это неуважение, прежде всего к себе! Это не любовь к своей стране. Это возможность врагу нанести первый удар, от которого сами же и пострадают. — Не все так, как видится. — Я вижу то, что есть! – ее начало трясти. Данило заметил, что она еле сдерживает себя от истерики и попытался скорее увести ее из этого места, чтобы исправить так хорошо начавшийся вечер. Ника сжала кулаки, сдерживая в себе рвущиеся наружу слова. Сердце колотилось с такой силой, что вот-вот вырвется из груди. В висках пульсировала кровь, шумело в ушах, не хватало воздуха. И когда Данило, обняв, погладил по спине, не отстранилась. Когда же взял ее под локоть и повел вперед, не сопротивлялась, а даже наоборот, обрадовалась возможности прекратить то, что сама же начала. Она уже ругала себя, что позволила высказаться, когда ее не просили. Ей очень нравился Данило, даже больше чем нравился. Она любила его, он стал ей самым близким, дорогим человеком и ей хотелось быть с ним. А она, преступила данное себе слово не впускать в свою жизнь политику, затронула травмирующую ее же тему. Она думала о Даниле все время, даже находясь с ним рядом. Она была уверена, что он свободен. Нет, конечно же, в его жизни были женщины, как и была жена. Просто у такого мужчины не могло не быть семьи. Однако в данное время он не обманывал ни ее ожидания, ни кого-то другого, встречаясь с ней. Иначе бы он не помнил дат. А сегодняшний день был подтверждением того, что он не завел с ней легкого романчика, пока жена в отпуске. Да и не заводят интрижки с женщинами ее возраста, для этого есть молоденькие девушки, которые украшают мужчину своим присутствием. Вздохнула. И он это услышал, сжал ее руку и прикрыл своей. Молчали минут пять. Дошли до машины. По дороге к ней разговор не вязался, говорили ни о чем, начиная тему и тут же заканчивая ее. У супермаркета Данило остановил машину. Она шла рядом, думая о своем, а он, покупая необходимое, на свой взгляд, не тревожил вопросами. В этот же вечер впервые поднялся к ней и остался. Не смог уйти, видя, как затронул ее их короткий диспут. Развлекал, как мог. Она даже смеялась. Но вот глаза оставались холодными. Утром, пока она еще спала, съездил домой, переоделся и стремглав понесся назад. Боясь, что Ника не правильно поймет его отсутствие. Не звонил, опасаясь разбудить. А от нее не было даже смс. Прежде чем подняться, зашел в магазин, располагающийся прямо под ее окнами и основательно скупал продукты. Поднялся на этаж и замер у двери. Прихватив один из ключей, висевших на крючке вешалки, постеснялся сразу открыть дверь. Работал телевизор и он, улыбнувшись, нажал кнопку звонка. Ника открыла сразу, словно стояла у глазка и ждала его прихода. Свежа, будто не проболтала с ним всю ночь, а крепко спала. Веяло свежезаваренным кофе и еще чем-то нежно-вкусным. — Привет! – улыбаясь, сказал Данило. – А я вот, — поднял пакеты, — смотался домой. — С вещами значит… – засмеялась Ника. — Да нет! Переоделся. А это продукты. — Поняла я, правда, поняла. Просто пошутила. Да ты проходи, чего замер в дверях. Данило кивнул, но с места не сдвинулся, разглядывал ее. Ему казалось, что она помолодела. Легкое платьице, от волос пахло горной лавандой, словно в Крыму. Кажется, она успела вымыть голову и даже сделать прическу. Хотя ничего особенного и не изменила в себе. Кивнул еще раз и сделал шаг вперед, боясь, что Ника заметит, как он ее рассматривает и не правильно поймет, постарался поцеловать ее в щеку, все еще не выпуская поклажу из рук. И тут до него дошло – она сделала легкий макияж! Он то, привык видеть ее природную красоту, а тут, пусть и легкий, едва подчеркивающий, но все же! Снял обувь, прошел на кухню: — Ника! Ну, зачем? Стол, что еще утром стоял у стенки, теперь находился у окна. Накрыт скатертью, сервирован на двоих. В центре блюдо с блинами, сыр, ветчина, сметана… Она ждала его! — Зачем? – повторила она вопрос, лукаво приподняв одну бровь. – Позавтракать. — Я за стол. Сказала, я бы перенес. — Спонтанно получилось. А теперь самой нравится. Смотри, какой вид! Пьешь чай, а перед тобой вся Москва, как на ладони. — И, правда, красиво. Только тяжесть — не женское дело! — Да он легкий! Но я учту, спасибо! Данило ощутил радость. Наконец опустил на пол сумки, говоря: — Я тут, по скромному, ну, чтобы обед там… — Ага, спасибо. Приготовим, раз ты никуда сегодня не спешишь. – отозвалась Ника, не торопясь заглядывать в сумки. Он переступил с пятки на носок: — Лучше бы в холодильник. — Тебе помочь открыть? – и снова лукавинка блеснула в ее глазах. — Справлюсь. — Только в темпе, а то кофе стынет. И в эту ночь он никуда не уехал. И на следующую. Ему было не просто хорошо с ней рядом, ему казалось, что вот оно, счастье, прилетело в его жизнь, синей птицей. Теперь главное – не спугнуть. Единственный момент, что тревожил его – это ее жажда телевизионных новостей. Она начинала день с программы время и засыпала, прослушав сводки. Втихомолку пила таблетки. Умудрился, узнал название, уточнил в инете – успокаивающие, пусть слабенькие, но все же. Хотел поговорить, но отложил. Знал уже, что в родном городе Ники идет война. Несколько месяцев прожитых ею там, не скоро забудутся. Теребить раны было бы не по-мужски. Решил действовать мягко и постепенно. Вот уже неделю Данило жил в маленькой, съемной квартире Ники, ощущая некий дискомфорт. Первое – квартира была чужая, хоть и с отличным ремонтом и достаточно уютная. Опять же – всего одна комната. Второе – и это было главным, ему приходилось просыпаться с зарею, чтобы не попасть в пробки и не опаздывать на работу. Эти неудобства были вполне решаемы, но он все не мог осмелиться предложить Нике переехать к нему. Как-то не заходил разговор. После работы он заскакивал домой, менял сорочки, писал распоряжения горничной и спешил к Нике. А она встречала его с радостью, с накрытым столом, с душевной теплотой и пробуждающейся страстью, в которую они окунались, едва заканчивали ужинать. Единственное, о чем он просил каждую ночь – не торопиться в поисках работы. Она смеялась: — Ну, конечно, как я могу, оставить тебя голодным. — Это точно! – отвечал он. – Голодным я больше быть не хочу. А если серьезно, любую фирму надо проверить. — Да, да! Я понимаю. Вот только предложения мне не сыплются. – и это было правдой. Приходили ответы на ее резюме, просили ответить на дополнительные вопросы и все, исчезали, обещая перезвонить. Ника посылала новые запросы, но окончательного плода это мероприятие пока не приносило. Этим днем Даниле не работалось. Он все никак не мог сосредоточиться. Сорвавшись в очередной раз на сотрудников, решил взять себе дополнительный выходной, дал конкретные указания заму и уехал из офиса сразу после перерыва. Он дважды писал Нике смс, она не отвечала. Это тоже усугубило его тревогу. Заехав домой, тщательно обошел квартиру, продумывая, что и как тут можно изменить для ее переезда, проверил холодильник и, облачившись в свежие вещи, отправился к Нике, намереваясь на серьезный разговор. Чем ближе он подъезжал к ее дому, тем сильнее колотилось сердце. Он даже свернул на обочину, остановился, отдышался и позвонил ей. Ника не ответила. Успокоив себя тем, что в квартире могло выбить пробки, а телефон ее разрядился, двинулся дальше. Поднявшись на седьмой этаж, достал ключ, и нажал кнопку звонка. Ника не открыла. Он повторил звонок и всунул ключ в замочную скважину. Открыв дверь, услышал тихое бормотание телевизора и еще какой-то звук, еле слышный из-за гула машин в открытое на кухне окно, напоминающий плач. Даже с мороза он ощутил, как охладилась квартира. Не снимая пальто, прошел на кухню и закрыл окно. Заглянул в комнату – Ника лежала на диване, скрутившись калачиком, дрожала. Бросив пальто на вешалку, вымыл руки и присел на диван: — Приветики! – она не отозвалась. — Никуля! – ее бил озноб. Данило укрыл ее одеялом и погладил по спине: — Ника! Что случилось? – несколько всхлипов прозвучали чуть громче, но она так и не повернулась. Данило снова погладил ее по спине, взял пульт, выключил телевизор. – Ника, дорогая! Пожалуйста, скажи, что произошло, и мы вместе постараемся решить. – Она лишь протяжно застонала. Он постарался развернуть ее. Ника сжалась еще сильнее. – Милая! Иногда становится легче, если высказаться. – Ничего не изменилось, она скукожившись, сжав колени руками до синевы в пальцах, протяжно стонала. Поднялся, снял с себя пиджак и галстук. Прошел на кухню, включил чайник и налив в стакан воды, вернулся к ней. – Вот, выпей воды. Я сделаю нам чаю, а потом и обед приготовлю. – Приподнял ей голову, пытаясь напоить. Она сделала пару глотков и снова заплакала, так протяжно, так надрывно. Данило понял, что говорить с ней сейчас бессмысленно. Вернулся на кухню, заварил чай и пока тот настаивался, открыл шкафчик, где в коробочке находились таблетки, там же он видел и флакончик с препаратом, что она иногда принимала. Флакон был, но таблеток в нем не было. Вздохнул и понес чай в комнату. – Ника! Давай будем поступать как взрослые, какими мы с тобой и являемся. Ты сейчас сядешь, выпьешь чаю и скажешь мне, что случилось. Можешь выдать самую суть, я мальчик не глупый, думаю пойму. Она послушно села, зажала в руках чашку, хотя та была сильно горячей и посмотрела на него опухшими, красными глазами. Едва пригубив, замотала головой, отдала ему чашку и, укутавшись с головой, зарыдала. Прошло минут пять, а у нее уже начиналась истерика и что делать, Данило не знал. Походив по комнате из угла в угол, понимая, что она его не слышит, решился на крайнюю меру и достал телефон. Пока гудки вызова шли, он перебрался на кухню. «Да!» — коротко прозвучало в трубке. Данило не стал приветствовать и пояснять, что это он, тот, кому он звонил и без этого знал от кого получил вызов, поэтому сразу заявил категорично: — Ты мне нужен. Срочно! Пиши адрес. – и прежде чем отключится, добавил: — И захвати свой волшебный саквояж. Друг приехал через час, в течении которого состояния Ники не улучшилось, а можно даже сказать, ухудшилось. Пожав друг другу руки, Данило провел его в комнату, кивнул на Нику и тут же увел. Показал таблетки, что она принимала. — Ну, собственно это безобидные травки. — Не глупый, прочел в нете. Что с ней делать? — А что делать? – ухмыльнулся мужчина. – Успокаивать. — Умно! — Ну, я так понимаю, словом и лаской у тебя не получилось, раз ты вспомнил мой номер. — Вот только не надо! Мы недавно не просто виделись, а и выпили столько, что конь бы не смог. — Не знаю, что смог бы конь, я прекрасно себя чувствовал. Даже, если ты помнишь, домой сам доехал. — Помню. — Зато я не помню, что бы ты, мой друг, нас с милой дамочкой знакомил. — Не успел. — Но до истерики довести умудрился! — Да я тут совершенно ни при чем! Я приехал, она уже плакала. — Ну, батенька, это ты не мне рассказывать будешь. — Слушай, Глеб, ну не строй из себя профессора. Ты замечательный доктор, так вот и займись тем, что у тебя лучше всего получается. — Нет, ну это уже свинство! Мало того, что вырвал меня из любимой клиники среди бело дня, так еще и указывает! Где руки помыть? Тщательно вымыв руки, улыбнувшись своему отражению в зеркале, Глеб, очень тихо, прошел в комнату, открыл саквояж, достал шприц и ампулку. Пустую стекляшку всунул в руку Данилу, который как хвостик ходил за ним, приоткрыл плечо Ники и сделал укол. Та, казалось, этого даже и не заметила. Правда, ее уже не бил озноб, да и плакала она тихо, скорее даже похрипывала. Пробыв рядом с ней около минуты, Глеб вытолкал друга из комнаты: — Мне показалось, у нее сорван голос, громко истерила? — Совершенно беззвучно. Да не смотри на меня так, я, правда, не знаю, что произошло. Как-то на душе стало скверно, примчался, а тут такое: лежит, стонет как раненая голубка. В квартире холод, окна нараспашку. — Стонет как голубка… — закачал головой Глеб, ухмыляясь, вдруг посерьезнел. – Окна нараспашку? А ты под окна смотрел? — Глеб! — Ну да, ну да… Окна открыты…. Слушай! Может она того, хотела… — Вот что ты мелешь?! — Я обдумываю ситуацию. Данило! Ты бы хоть кофеём меня напоил. Я еще и не завтракал, а дело к ночи. — Прости! Растерялся. – Данило подошел к холодильнику, стал доставать продукты. Затем вытащил необходимую ему посуду, причем Глеб заметил, что тот даже не задумывался, где что находится, о чем поспешил сказать: — А я смотрю ты тут как дома. Что, втихомолку подкупил недвижимость? — Да это Ники. — Ника значит… Ага, что-то уже проясняется. И квартирка… — Съемная. – уточнил Данило, ловко орудуя ножом. – Как думаешь, на нее готовить? — Скорее нет, чем да. Спать будет твоя Ника. — Моя… — как-то странно повторил Данило и замер, смотря в одну точку. Глеб не стал его дергать, подначивать последним словом. Поднялся, взял ломоть хлеба, откусил и сел на место. Повисла тишина. Вскоре Глеб принялся прохаживаться за спиной Данило, что-то обдумывая, таская кусочки овощей, которые тот шинковал для ужина и, отправляя их в рот, тщательно пережевывал. Пару раз выходил из кухни и, вернувшись в последнюю отлучку, тихо произнес: — Уснула. — Отлично. – отозвался Данило, облегченно вздохнул, развернулся. – Значит успокоилась. — Вроде как. – Глеб смотрел на друга и не узнавал его. Лицо встревоженное, глаза на мокром месте, подбородок подрагивает. Того и смотри – разрыдается. Хотел было сострить, но удержался. Присел на подоконник, кивнул зачем-то, затем глянул в окно, вечер окутывал город, распалялись фонари, открывая шикарную панораму. И Глеб не удержался: — А красивый вид, однако. — Да, Нике нравится. – Данило забросил овощи в сковороду и уже сбивал яйца. Глеб снова уставился на друга: — Даня! Вот мы сколько с тобой дружимся, лет десять… — Почти пятнадцать. Три из них там, ну, на службе. — Эт я не забываю. Славные были деньки. Ответственные. — Еще бы. Ты – с пилюльками. — Ой, да ладно. С пилюльками. Зато ты у нас. - Аккордеонист. – озвучил Данило и даже смог улыбнуться. — То были лучшие годы юности. Мы в форме. Девчата в обожании. — А то сейчас тебя не жалуют. – усмехнулся Данило. — Сейчас во мне другое ценят. А тогда – чистую душу. — Да ты у нас, профессор, романист. — Зато ты… — Глеб прервал себя. – Да я, собственно хотел нечто другое сказать. Перебил мысль! Придется сначала. Так вот, дружим мы с тобою о-го-го как давно, а я тебя, оказывается, совершенно не знаю. – Данило заглянул под крышку и повернулся, внимательно слушая. – Ты, как выяснилось, у нас стряпуха. Вкусно-то, как пахнет. — Ты, значит, яичницу не варганишь. — Бывает. Не перебивай. Прими как восхищение. Далее. Ника! Вижу не чужой тебе человек, а я ни слухом, ни духом. — Не было случая. — Да что ты говоришь! Скажи еще, всего пару дней как знакомы. — Нет. Не пару. — То-то и оно. Мы с тобой, встречаемся довольно часто. Не прошло и месяца, как зависали всю ночь. Напомнить, сколько ты у меня выиграл? — Хочешь сказать я мухлевал? — Упаси Боже! Ты честен аки ангел. Но! Про барышню то, я не вкурсах. И, думается, не случись с ней подобного, не узнал бы. — Узнал бы. Один из первых. — Да ладно. Случай вывел тебя на чистую воду. Так что там у нас с едой? Кушать хоца. — Готово. Присаживайся. Сели за стол. Пожелав друг другу приятного аппетита, ели молча. Пока Глеб не поперхнулся: — Слушай, Даня! У вас что, сухой закон? Неужто и пивка нет. — Ты — доктор и за рулем! Вот, водичка. Чай или кофе? — Чаю давай. Жадина! Из комнаты раздался тихий стон. Мужчины сначала не поняли, оба прислушались. Первым вскочил Данило и поспешил к Нике. Свет из прихожей падал на угол дивана и он, еще с порога, заметил, что щеки женщины горят. Не зажигая свет, подошел к ней, приложил руку ко лбу и тут же вернулся: — Глеб! У нее жар! — Мать вашу! – выругался доктор и, бросив вилку, пошел за Данило. – Мать Вашу! – повторил он, едва взглянул на женщину. – И?! — Ты у меня спрашиваешь? — А у кого я должен спрашивать? Ее, вооще, первый раз вижу. Чем болела? На что аллергия? Где мед-карта? — Я не знаю! — Мне как, матом или ты сам поймешь? — Да как хочешь. Только лечи ее! — От чего? – поднялся. Данило схватил его за плечо. – Отпусти! Я за чемоданчиком. Повлюбляются. Головы теряют. А мне лечи! – открыл свой саквояж, принялся шурудить в нем, перебирая ампулы. – Что ты вообще знаешь? – Даня молчал. – Где ее аптечка? Я хоть гляну на таблетки. И что, она тебе ни разу не говорила, чем болеет? — А ты с обследования начинаешь? — Да нет, конечно. – Глеб перебрал таблетки, что-то бурча себе под нос и кивая. Затем посмотрел на друга, прищурив один глаз: — Ну, об этом поговорим позже…. Так! Если рассуждать логически, то я не увидел анальгетиков. Предположим, что у нее с анальгином не совместимость. Проще говоря – аллергия. Значит… — снова забрался в свой саквояж, достал ампулы, смешал в одном шприце и уколол. — Может, надо было температуру измерить? - Не учи ученого! Ты градусник видел? Я, у вас, нет! Зато рукам своим доверяю. Жар у нее. Вон, вся в поту и озноб бьет. Укрыл бы лучше, подругу. — Так жар же. — Деревня. — Это когда горит человек – охлаждают. А у нее лихорадка, руки и ноги как ледышки. Носочки надень. Укрой. А вот на голову и компресик можно, но не ледяной. Через час они снова уселись на кухне. — Не будь букой, налей! Ехать мне сейчас домой нельзя. А спать, негде. Данило и сам уже подумал, что пару капель коньяка не повредит им, поэтому, добавив закуски, достал непочатую бутылку и рюмочки. Выпили молча. В скорости повторили, но уже с произнесенным Глебом тостом: — За твою незнакомку. Чтобы все у нее было хорошо, и мы познакомились, как нормальные люди! А еще через полчаса, выпив на одну рюмку больше, Глеб не удержался и начал разговор, который просто рвался из него: — И все равно, я чего-то не понимаю. – Данило вопросительно уставился на друга. А тот сам уже продолжал: — Она и твои барышни. — И чем тебе Ника не приглянулась? — Да я еще и рассмотреть не смог. Я про другое. Какие девушки вокруг тебя крутятся. — В том то и дело, что крутятся. — Не понял. – удивился Глеб и уставился на друга. — Что тут не понять? Давай будем откровенными. Любую вспомни. Да – ноги от ушей, молодость как первоцвет. Но глаза – пустые! Разговоры – короткие! Не успели переспать, причем, практически всегда, после нескольких часов знакомства, дальше, как по одному сценарию: «Дорогой! А ужинать, мы, где будем? Любимый – а ты мне денежку дашь? Ой, зая, я сегодня такие сережки видела, а к ним колечко…» Да какой я зая?! Я себя, поверишь, почти всегда, этаким банкоматом ощущал. — А эта не такая? — Ника?! Ника другая. — Да ладно. — Складно! Вот мы с ней месяц живем, а она еще ни разу, ни на что не попросила. — То есть, вы тут живете за ее счет? — Практически. Самому стыдно, но за квартиру платит она. Я привожу продукты, и только. Но это же я сам хочу! Чувствуешь разницу? Она даже не спросила, где я живу, какая квартира. Сегодня собирался се��ьезно поговорить, к себе перевезти. — Данило! Перевезешь, не проблема. Вот ты говоришь – она золотая. А что ты о ней знаешь? Да и вообще, как познакомились? — Случайно! Правда, случайно. Я ее увидел из окна офиса. Она на скамье сидела, такая солнечная. Понимаешь…. Она радовалась природе! Она наслаждалась солнечным днем, с восхищением глядя по сторонам. — Так может она того…. Ну, может сегодня последствия… Ее радости. — В скулу хочешь? Я могу, ты знаешь. Неужели не понимаешь разницы между – выискивать в толпе и счастьем, что ты находишься в данном месте?! Быть счастливым от самой жизни. Глеб махнул рукой, говоря: — Понимаю. Продолжай. Данило не обиделся, ему и самому хотелось поделиться: — Ну, а потом домой собрался. Вышел, а тут, как всегда, тучи налетели, заплакали. Люди суетятся, бегут. А она, чуть ускорила шаг, обняла себя за плечи и по аллейки, ближе к деревьям, идет. Иду следом, со своим огромным зонтом, душа скукожилась. Смотрю на ее вздрагивающие плечи, на промокшее платье и вижу всю незащищенность. — Ты и защитил! — Да. Довел до метро. Она руку мне на локоть положила. Нет, даже не положила, а так, слегка пальчиками коснулась. Идет, голову не поднимает. Украдкой глянула, ну, видно чтобы понять, нормален ли я. — Да… История. И, конечно же, все случилось. Ты уже не смог ее оставить. — Да говорю же, до метро проводил. — А познакомились как же? — Кажется через неделю. Если честно, я ее с того самого дня, постоянно высматривал. Лица практически не запомнил. Но она больше не появлялась. А тут мне по делам надо было в Кусково. Бумаги отдал, через парк пошел. Вроде и погода была классная, как вдруг загремело. Я еще себя похвалил, что предусмотрительно с зонтом таскаюсь. Иду. Главное, по той тропке-то и гуляют мало, от музея далеко, детские аттракционы в стороне…. Ну, просто выход удобный к трассе. Я там всегда машину бросаю, чтобы круги не наматывать. Смотрю, а впереди знакомые плечики намокают. И снова без зонта. Так радостно стало, что аж стыдно. — Тут все и случилось. — Все это что? Неужели я такой извращенец? Это так ты обо мне думаешь?! — Нет, конечно же! У тебя машина классная, сидения мягкие. — Дурак ты. И говорить я тебе больше ничего не буду. — Ага, ты еще и дружить перестань и из песочницы прогони. Наливай лучше. И это, давай, перевоспитывай меня, своим целомудрием. Данило покривился немного, побурчал, но налил другу, ну и себе, только пить не стал. Продолжил, все-таки: — Ничего у нас, ТАКОГО, в тот день не было. Да и долго еще. К дому подвез, телефонами обменялись. Стали общаться. Я ей Москву показывал. Открывал все свои любимые места. — Ну, хоть что-то становится понятным. Ты в монахи заделался. А она, значит, не тутошняя. — Не местная. — И откуда? Питер? Вологда? Неужели из Сибири? — Из Украины. — Да ты ЧЁ?! Наливай! – выпил, понюхал кусочек хлеба, откусил от огурчика. – Украинка… Слушай, это же опасно. — Чем? — А вдруг она националистка? Может она здесь по заданию. Приехала провокации устраивать. Слушай, а вдруг она смертница или снайперша… Ты ее вещи проверял? — По-моему, ты перебрал или, все-таки, в морду хочешь. — Зачем сразу в «морду»?! Вон что в мире делается. Нет, правда, ты хоть паспорт ее видел. — Нет. – замотал головой Данило. – Зачем? — Как это зачем? Зачем… Чтобы знать откуда она. — Из Донецка. — Во как! А это еще печальней, чем я думал. — Да почему же?! — Ты не понимаешь? Она же может быть сепаратисткой! — Слова-то, какие ты знаешь. – начал было Данило, но друг, не слушая его, продолжал: — Так вот почему ты скорую не вызвал, а меня позвал. Значит я прав. Не все тут чисто. У нее хоть регистрация есть? Или что другое. — Не знаю. Не спрашивал. А позвал я тебя, потому что ты мне другом был. И врачом, я тебя считал, лучшим и настоящим. А ты…. Все! Допивай свой коньяк и вали отсюда. — Не пойдет! У тебя за стенкой больная лежит. А я клятву давал. — Значит, не перегибай палку и не мели лишнего. Пойду, гляну как там Ника. — Чайничек поставь, лучше, я сам посмотрю. Доктор тут я. Поднялись оба, но Глеб, нажав на плечо друга, усадил того на место. Сделал шаг к выходу и, обернувшись, сказал: — Чайничек поставь. Отсутствовал долго, Данило даже заволновался, хотел было пойти глянуть, чего это Глеб там застрял, как услышал возню в прихожей, позвякивание стекляшек в волшебном чемоданчике друга и сразу же шаркающие, не ровные шаги. — Вроде все хорошо, но я, на всякий случай, сделал ей еще укольчик, так что проспит до утра, а то и до полудня. Если это нервный срыв, все пройдет, ну а если простудное, привезешь ко мне, так и быть, палату организую. — Я тебе сам палату организую, если не прекратишь так ехидно ухмыляться. Укольчик он сделал. Ты же пьян! — Я?! Да я трезв как безусый юноша. Укол! Это же тебе не скальпелем орудовать. Если хочешь знать, я и в… — Не хочу! Я и так тебя как облупленного знаю. Три года одну перловку ели. — Да, были времена… — закивал Глеб и Данило услышал похрапывание. Сделав всего один глоток горячего чаю, сидя, склонив голову на правое плечо, друг задремал. — Хвастун. – Данило убрал посуду со стола, взял под локоть друга и зашептал на ухо: — ну-ка, давай мы с тобой вот сюда пересядем. Глеб отмахнулся, произнес нечто не членораздельное, но дал себя пересадить на мягкий уголок. Данилу не составило труда его уложить и даже накрыть тонким пледом. — Это ты правильно придумал, — насовывая мягкую ткань на лицо, бурчал Глеб. – Я же после суток, две операции…. Так что, я немного подремлю и поеду. У меня там сложный больной. — А пил зачем, дурилка?! Махнув на грязную посуду и на остатки скромной посиделки, Данило погасил на кухне свет, приглушил освещение в прихожей и на цыпочках пошел в комнату. Ника никогда не задвигала плотные шторы. В первый вечер его это напрягало, как и то, что уличные фонари и вывески магазинов освещали комнату. Потом он к этому привык, а сегодня даже обрадовался. Ника лежала лицом к окну, и ночной свет давал возможность увидеть ее состояние. Чуть больше обычного сдвинув шторы, поправив ее одеяло, поставив у ее изголовья кресло, Данило оправился в ванную, быстро освежился, под прохладным душем, взял бутылку воды и стакан, направился в комнату. Месяц булавкой зацепился за края штор и, повиснув посредине, наблюдал. Ника, в упавшем на нее серебряном луче, казалась еще прекрасней и утонченней чем была. Некая хрупкость появилась в свесившейся с дивана кисти, да и в очертании лица. Она напомнила ему бабочку, приготовленную для укладки под стекло. От сравнения стало не по себе, под ложечкой напрягся появившийся невесть откуда ком. То, что жизнь коротка он и раньше знал, но никогда не задумывался над этим. Никогда сильно не убивался, от ухода кого-то. Сочувствовал – да. Но продолжал идти своим путем, не оглядываясь и не сокрушаясь. А сегодня, сегодня вдруг ему стало страшно, что в любой момент может оборваться его жизнь, так и не начавшаяся рядом с Никой. Или еще хуже, если он потеряет ее, так и не назвав своей. Незнакомая тяжесть появилась под левой грудиной, стало тянуть в лопатке и, казалось, левое легкое, скрутившись в трубочку, не могло дышать. Он открыл широко рот, сделал глубокий вдох, задержал воздух, досчитал до пяти и постарался выдохнуть все, что было в его жизненно-важных «мехах». Тут же ощутил как посолонела слюна, и он даже усмехнулся сам себе, думая: «вот так плачет душа…. Значит, она у меня есть». Разные мысли лезли в его голову. Он отгонял плохие, все больше цепляясь за, еще не до-конца, расцветшую в нем любовь. Не заметил, как уснул и когда кто-то потряс его за плечо, испугался и подскочил. — Да тихо ты! – прошептал Глеб и поманил за собой. – Блин, как все болит. – стонал друг: — И голова гудит, а день у меня сегодня, между прочим, не из легких. - Я в тебя не заливал. — Да знаю я. Это так, самобичевание. Я там оставил препараты, расписал, что к чему. Что во флаконе, пусть обязательно пропьет. Показать бы тебе ее специалистам. — Обязательно. Ты к ним относишься? — Скажем так, есть у меня такой. Все, мне еще домой заскочить. Жду приглашения, но уже человеческого и лучше перед выходными. – протянул руку, похлопал Данила по плечу, подхватил свой саквояж и удалился. Данило с минуту смотрел на дверь, затем запер ее, зашел на кухню, изучил назначения доктора. Заглянул в комнату, засучил рукава сорочки и принялся наводить порядки. Улыбка появилась на его лице, он вдруг подумал, что и сам умеет хлопотать по хозяйству. Нет, его горничная золотой и проверенный человек. Но ведь как здоровски делать что-то для любимого человека. Кухня блистала, а зимнее утро только просыпалось. Следы, так сказать, пребывания постороннего, были тщательно скрыты. Он снова глянул на Нику и тихо скрылся в ванной. Побрился, вымыл голову. Подумал немного и надел домашние брюки и футболку, что были предусмотрительно привезены из дому накануне. Когда появился в комнате, проснувшееся солнце, вовсю, старалось раздвинуть шторы и наполнить собой все пространство. Подошел к окну, хотел было зашторить, как Ника проговорила ослаблено, совсем тихо: — Не надо, пожалуйста! Пусть греет. — Привет! – радостно произнес он, застыв на месте. — Вымучила я тебя…. Прости, пожалуйста! И снова в его горле образовался ком. Сглотнув его, с большим трудом, Данило присел рядом, взял ее руку и спросил: — Срок аренды, когда заканчивается? – Она подняла руку, прикрывая глаза от яркого света, посмотрела на него. Он заметил, что голубизна ее глаз стала похожа на небо, отражающееся в талом снегу. Поэтому поспешил добавить: — А собственно, какая разница. Мы переезжаем!
