Ты, которая являешься
Из-за темных облак запада
С тихим взором и трепещущим,
Ты, которая течешь теперь
По пространству неба синего
Тихо, важно и торжественно, -
О звезда вечерня, светлая,
Ночи тихой верна спутница!
Для чего свой взор трепещущий
На долину опускаешь ты?
Ветры дневные безмолвствуют,
Умолкает шум источников,
Он умолк — и волны тихие
У подножия крутой скалы
Со смирением ласкаются;
Светлокрылы насекомые
Кучи с кучей собираются
На луче дня умирающем
И жужжаньем прерывают лишь
Тишину везде глубокую.
О звезда вечерня светлая!
Для чего свой взор трепещущий
На долину опускаешь ты?
Но уже с улыбкой кроткою
И сама к долине клонишься,
Волны вкруг тебя стекаются
И, свои главы дрожащие
Подымая, осребряются.
Так прости ж, звезда безмолвная,
Если вместо твоего огня
Воссияет огнь души моей
И огонь сей, возрождайся,
С силой всею разливается
По суставам Оссиановым_;
При его сиянье вижу я
Тени стекшихся друзей моих
И на Лору опустившихся.
Меж толпою сих воителей
Узнаю героя сильного;
Он меж нами так как гордый дуб
Между низкими деревьями;
Он — Фингал среди сподвижников;
Все те старцы седобрадые,
Коих чела так блестят во тьме,
Все те старцы — барды славные;
Узнаю в них Рино нежного,
И Альпино громогласного,
И тебя, Манона томная;
О друзья мои любезные!
Сколько, сколько перемены в вас
С тех времен, с тех дней счастливейших,
Как среди торжеств мы сельминых
Состязались — кто венчается,
Кто возьмет награду пения,
Состязались как зефир весны
Часто на холм возлетающий,
Чтоб лелеять травку нежную,
Из земли едва возникшую.
О друзья мои, вы помните,
Как в одно мы из таких торжеств
Видели Минону томную
В полном блеске юных прелестей.
Времена давно протекшие,
Прежде бывшие деяния,
Оживитеся — воскресните
В Оссиана слабой памяти!
Помню, как Минона вышла к нам:
На глазах ее потупленных
Две слезы, росе подобные,
Трепетали и скатилися
По щекам ее прелестнейшим
На грудь белую, высокую;
Все герои тут смягчилися!
Но когда уста прекрасные,
Раскрываясь, голос издали,
Все герои тут заплакали…
Ах, и камень тут заплакал бы!
Все герои часто видели
Гроб Сальгара, юна воина,
И жилище бедной Кольмы той,
Той, которой обещал Сальгар
Возвратиться с окончаньем дня;
День проходит, — но нейдет Сальгар,
Ночь находит, — но Сальгара нет.
Кольма, зря себя оставленной,
Мраком ночи окруженною,
Произносит с стоном жалобы:
«Ночь снисходит — я одна сижу
На холме, где собираются
Ветры бурные — пустынные.
Ночь снишла — леса шумят уже,
Завывает буря в ребрах гор,
Там — ручей, дождем наполненный,
По крутизнам извиваяся,
С шумом в бездну низвергается.
Гром гремит — куда укрыться мне?
Я одна — одна оставлена!
Покажи, луна, скорее ты
Хоть один рог из-за облаков,
Ах! хоть, звезды, появитеся
И излейте слабый, тусклый свет,
Приведите Кольму бедную
К тем местам, где друг души моей.
Ночь еще черней становится,
Там лиется пламя белое,
Гром ревет уж над главой моей;
Как и эту ночь ужасную
Мне одной провесть на холме сем?
Шум ручья усугубляется,
Ветры более свирепствуют;
Замолчите, ветры бурные,
Не шумите вы, источники,
Чтоб Сальгар услышал голос мой!
О Сальгар, Сальгар, сюда иди,
Вот тот камень, вот то дерево,
Вот источник, у которого
Ты велел мне ожидать себя:
Кольма здесь и дожидается;
Но Сальгар! как долго медлишь ты!
Ах, — луна уже является,
Вижу воды я мелькающи,
Сквозь туманы тонки-сизые
Вижу камни сероватые;
Но не вижу ловчих псов его,
Сих предтечей возвращения.
Что мне делать? И куда идти?
Ах, — ужели здесь остаться мне?
Вот — луна совсем явилася
И каких я ратоборцев зрю
Там, на поле распростершихся?
Или сон сомкнул зеницы их?
Отвечайте, вой храбрые!
Вы молчите? — Подойду я к ним…
Вот мечи — но черна кровь на них…
Ах, — мой брат, а это — мой Сальгар!
Горе-горе! оба мертвые.
О Сальгар, — о друг души моей!
Ах! убил ты брата Кольмина!
О мой брат, — о брат любезнейший!
Ах! за что убил Сальгара ты?
Вы молчите? Побеседуйте,
Хоть полслова вы скажите мне,
Хоть полслова — на стенания;
Но увы! они безмолвствуют!
Навсегда уже безмолвствуют!
Уж не бьются и сердца у них,
Не забьются никогда они!
О мой брат! — ты был страшнее всех
В поле брани, меж свистящих стрел.
О Сальгар! — ты был прекраснее
Всех на холме обитающих.
С высоты холмов покатистых,
С высоты хоть гор ужаснейших,
Отвечайте, тени милые,
На стенания вы Кольмины!
Отвечайте, — и не бойтеся
Устрашить меня ответами;
Между тем — одна я с горестью
Сяду здесь на камне диком сем,
И с росой вечерней, утренней
Буду камень сей кропить слезой.
О друзья почивших вечным сном!
Вы для них могилу выройте,
Но пождите засыпать ее.
Скоро, скоро я сойду туда,
Скоро лягу вместе с милыми!
Тени ночи на холм спустятся,
С ними я, в прозрачном облаке,
Прилечу на холм покатистый.
Звероловец на меня взглянет,
И нога его стремящаясь
Остановится от ужаса.
Сердце в нем замрет, — но голос мой
Оживит и усладит его.
Голос мой, — мои стенания
Над могилами друзей моих
Будут томные, — плачевные».
Так Минона песнь окончила.
Каждого глаза слезящиесь
На Минону устремилися,
И лицо ее прелестное
Вдвое сделалось прелестнее;
Оттенились щеки белые
Цветом девической скромности,
Цветом алым щеки снежные!
Сладкогласный тут восстал Уллин
И на арфе томно-роскошной
Песнь Альпина, песнь унылую,
Воскресил своею памятью:
Он воспел о юном Мораре,
О его геройских подвигах
И о смерти, — о слезах отца,
О слезах сестрою пролитых,
Сей Миноною чувствительной;
Первый звук унылой песни сей
Лишь раздался, — и глубокий вздох
Поднял грудь ее высокую!
Так весенний подымает ветр
Лебедину грудь пушистую;
Удалилася несчастная,
Как луна пред грозной бурею
Удаляется за облако,
Чтоб бледнеющее скрыть чело.
Песнь Уллина потрясла сердца,
Всех объяла горесть тихая:
Так ночная тень объемлет холм.
Но какой согбенный старец там,
Подымаясь с трепетанием,
На высокий жезл склоняется?
Голова его безвласая
Так печально опустилася,
Вздохи тяжкие, глубокие
Воздымают грудь опадшую?
Се Армин, отец несчастнейший!
Песнь Уллинова печальная
Образ сына, образ дочери,
Сих детей его любезнейших,
Падших в цвете юных лет своих,
Живо тут ему представила,
И из глаз померкших, сомкнутых
Полилась струя горючая.
«Как, Армин! — сказал Кармар ему, —
Это пение приятное
Льет в сердца лишь томность некую,
Таковую, как мы чувствуем
При закате солнца красного,
Луч когда его бледнеющий
На тополевых листах дрожит,
Или гаснет на вершинах гор;
Озеро когда спокойное
Синевою покрывается,
И когда росой вечернею
Цвет склонившийся подъемлется;
Эго пение небесное
В пушу льет одно уныние,
Но уныние приятное;
Отчего же горесть сильная,
О вождь Гормы, на лице твоем?»
«Горесть, — горесть и в душе моей! —
Так согбенный возопил Армин, —
И причина этой горести,
О Кармар! — есть справедливая.
Не лишился ты детей своих;
Храбрый Кольгар, юна Анира
При тебе еще находятся;
Но Армии — один на всей земле!
Ах! к кому он склонит голову?
Грудь свою уже охладшую
Ах! на чьей груди сопреет он?
Нет руки сыновней, дочерней,
Поддержать чтобы ослабшего;
Нет руки, котора б вывела
В ясный день меня на холм крутой,
Чтобы тело мое слабое
Солнцем красным оживилося;
Нет руки закрыть глаза мои!
Где теперь вы, дети милые?
Где теперь ты, сын возлюбленный,
Ты, который в поле бранном был
Равен духу громоносному,
Равен черной, грозной туче той,
Стрелы коей и скалы дробят?
Так во мраке, в сей земле сырой,
Три шага — вместили сильного.
О Даура, дочь любезная!
Где твои цветущи прелести?
Белизной была ты равная
Снегу дебрей; твои волосы
Тем парам, что в верху горы
Вьются кудрями прозрачными
И златятся солнцем западным.
О дочь милая, подобная
На закате полну месяцу,
Ты увяла — ах! исчезла ты,
Исчезаешь как звезда во тьме,
Пролетев пустыню синюю.
О Даура — как печален одр;
На котором ты простерлася!
О Даура — как глубок тот сон,
Ты в который погрузилася!
Ах! когда, когда пробудишься,
Чтоб меня, — отца несчастного,
Чтобы горесть мою лютую
Усладить своею песнию;
Иль когда, хоть в полночь ясную
На луче спустяся месячном,
Ты проглянешь сквозь окно мое,
Чтоб увидеть — как я слезы лью…
Никогда! о ночь ужасная!..
Ветры бурные — возвигнитесь
И в пустыню дуйте черную!
Раздирайте тучи сизые
И шумите меж дубов седых,
И свистите в сих скалах крутых —
Заревите, бури ярые!
Покатись, луна багровая,
Между черных туч разодранных!
Громы! громы — рассыпайтеся
Над моей главою белою —
И представьте роковую ночь,
Ту, в которую лишился я
Обоих детей любезнейших!
Черны крылья врана вещего,
Но черней покров той ночи был;
Духи злобные пустынных бурь
Враждовали с злобой страшною,
Громы с громами встречалися,
Потрясались горы дикие,
Пламя вкруг меня лиющеесь
Освещало ужас ночи сей.
Зрел — как дубы расщеплялися,
Или, духом бури ринуты,
Вместе с камнями отторгшимись,
С треском — стуком с гор катилися
В пенну бездну.- Зрел, как с клокотом
Воздымались горы водные,
И, шумя главами белыми,
О скалы дробились яростно.
Среди ужаса полночи сей
Вдруг раздался голос жалобный,
Повторился — и узнал я в нем
Стон сыновний — Ариндаля стон,
Ариндаля, пораженного
Острием стрелы Армаровой;
Но Армар невинен, ты, Эрат,
Ты похитил от любви его
Дочь мою, его любившую,
И Армар, сочтя во тьме ночной
Ариндаля похитителем,
Напрягает лук — стрела свистит —
Ариндаль — как цвет весенний — пал!
Ах! — мой сын своею кровию
Обагрил ручьи текущие,
А отец его несчастнейший
Те ручьи, им обагренные.
Наводнил слезами горькими.
Из-за туч проглянул месяц вдруг,
И очам моим слезящимся —
На утесе, вкруг которого
Клокотала пена белая, —
Показалось привидение,
Теням Лега тем подобное,
Что, скитаяся во тьме ночной,
Воют с птицами полночными
И надгробной песни требуют.
Месяц бледный ниспустил свой луч
На лицо стенящей тени сей,
И — о горе! — дочь увидел я!
Видел я ее, несчастную,
На скале, одну — оставленну
И волнами окруженную!
Это варварство Эратово.
Ах! отец смотрел на дочь свою
И не мог подать ей рук своих;
Слышал он ее стенания
И не мог подать ей помощи!
Мрак ночной опять сокрыл ее;
Но дух ветров, злом любуяся,
Стоны дочери страдающей
Приносил к отцу несчастному.
Слышал я, как те стенания
Утихали — умалялися
И исчезли с мраком ночи сей.
Первый луч светила дневного
Осветил ее — простершую!
И я видел, как на сем луче
Непорочная душа ее
Возносилась к небу синему,
И как облако румяное
Расстилалося по воздуху,
Чтоб принять моей Дауры тень —
И отец — отец смотрел на то…
С роковой, ужасной ночи сей
Я всегда — как духи бурные
Сеют злобу меж стихиями,
Как пустынные стенания
Отзываются в ушах моих,
Как летают в вихрях воющих
Листья желтые — древесные,
И крутясь над головой моей,
С сединой моей мешаются —
Я сижу на этом береге,
Па скалу смотрю ту страшную,
Иногда сквозь слезы вижу я
На луче последнем — месячном
Тени милые детей моих,
Меж собою тихо шепчущих.
Как — о дети! — вопию я к ним, -
Вы лишились сожаления,
Вы не хочете ответствовать
На стенания отцовские?
Но — увы! они в безмолвии,
Помавая головами их,
Близ меня несутся медленно
И от глаз моих скрываются!
Никогда я не увижу вас,
Никогда вас не услышу я!
Горесть лютая в душе моей
И причина этой горести —
О Кармар! — есть справедливая!»
Таковые песни томные
В сводах Сельмы раздавалися,
Так звучали арфы стройные,
Так гремели барды славные,
Сидя вкруг огней пылающих
С золотою чашей пиршества.
Голоса их были громкие,
Но — и мой там голос слышен был;
А теперь — язык мой холоден
И угас огонь души моей.
Тени бардов часто носятся,
Воспевая песни древние;
Я стараюся заметить их,
Но и память изменяет мне.
О лета!.., но вы, которые
Ясно солнце еще видите,
Возведите вы меня, слепца,
Возведите Оссиана вы
На холмы его высокие,
Посадите под орешником,
Подле дуба там шумящего,
Посадите на зеленый дерн,
Близ ручья едва журчащего,
А Мальвина пусть мне арфу даст,
И холодная душа моя,
Может быть, еще возвысится.
Возвышается — о Сельма! зрю
Твои стены, дерева твои,
Зрю Фингала — о родитель мой!
Зрю Оскара — сын возлюбленный!
Вот герои все морвенские —
В их руках мечи блестящие.
О герои! вы желаете
Славы вечной? — вы получите,
Увенчаетесь — я жив еще,
Возвещу векам я будущим!
Но увы!.. рука дрожащая
Ронит арфу — слышу голос лет:
Как? еще — еще желает петь
Оссиан? — который завтра же,
Но, быть может, в этот самый час,
Ляжет в гроб — песком засыплется!
Слабый смертный — жертва времени!
Ныне гордо с башен смотришь ты
Вниз на землю, а земля сия,
Может, завтра — может, ныне же
И тебя, и мысли гордые —
Ах! — поглотит в недра мрачные,
И полночны совы ныне же
Вместе с ветрами пустынными
Поселятся в гордых башнях тех
И завоют с псами страшну песнь,
Зашипит змей в шишаке твоем,
Засвистит ветр вкруг щитов твоих,
И одно сухое дерево,
Иль тростник, звеня головками,
Возвестит потомкам будущим
О тебе — и о делах твоих!
Ах! скорей лета печальные,
Вы скорей — быстрей катитеся
Над седою головой моей,
Закрывайте вы глаза мои,
Света дневного не зрящие
И почти уже закрытые;
Я всего лишился в мире сем,
Оссиана все оставило,
Что любезно на земле было;
Барды все мне современные
Успокоились — а я живу!
Ах! скорей лета печальные,
Открывайте крышку гробную.
