Первый день
Бун-дзина ты найдешь под бузиной:
смакует он сакэ, прищурясь сладко.
А мальчуган — ехидно и украдкой —
с его веранды тащит гору слив…
Кот спит, урча. И лучше всех ему.
Бун-дзина не буди под бузиной:
он видит горы и покой Амиды.
А мальчуган рассыпанные сливы
собрав, несет в подоле, чуть дыша...
Проснулся кот от шороха ветвей.
Бун-дзин играет с мальчуганом в мяч:
он вспомнил в нем себя и всех дворовых,
а тот забыл про бред ночей голодных.
Кот ластится к обоим, хвост задрав...
Им хорошо в единстве бытия.
Второй день
Бун-дзина день расписан по часам,
как строки беспристрастного доклада, —
в нем чередуются «достаточно» и «надо»,
и красный с черным — как земля и кровь,
а хочется — упасть на мягкий пуфик
(и позабыть о суете земной…)
Тому письмо к торговцу сочини!
А этому — ходатайство к микадо!
Но хочется — в тени у палисада
неспешно иероглиф выводить,
рисунками подробными снабжая —
(мир отражать как будто светлый рай!)
А мимо проплывает кимоно
и сакуры тревожит ароматом.
Душа в мечтах летит витиевато.
Бамбук невнятно по листу скользит,
и возникает вдруг, чего никак
предугадать не мог седой бун-дзин…
Третий день
Базарный день бузою опьянен
и будоражит ум ежеминутно:
тому — тычок, а этому — поклон
прилюдно, полюбовно, неподсудно.
(Обуза для бун-дзина — дзен для них…)
Судье в судоку не впервой грешить:
одно решение скрывает пазл судеб.
Лоскут — не лоск, но дело надо сшить:
суд над собой — пэчворк — особо труден!
(Узда бун-дзину — дзен, как новый стих…)
Припасы в кладовую… и опять,
чай заварив, рассматривать картины
из жизни прошлой. Память проклинать,
стереть пытаясь грязь и паутину!
(И стынет гёкуро, налитый для двоих…)
