Один и одна

Солнцеглаза была Зулейха

И всей мощью беспомощной сердца,

Как мечтание, как жениха,

Полюбила раба-иноверца,

А богата была и знатна

И всевластного старца жена.

Был взаправду Иосиф красив,

Нежен, строен, плечист и послушен,

Он при робости был прозорлив

И при мудрости был простодушен.

Госпоже был он верным слугой,

Но владел им Господь всеблагой.

Вряд ли видел сей раб Зулейху,

Ибо видеть ее опасался.

Может быть, он склонялся к греху,

Но при этом греху ужасался.

Грех в кумирнях смердел, он блестел

Костью, бронзой изваянных тел.

Стал почти что владыкой земли

Прежний раб. Вот, вельмож возглавляя,

Он скакал. Там лежала в пыли

И в отрепьях старуха слепая.

На нее посмотрел он с коня,

Чернь курчавых волос наклоня.

Верховые глядят, трепеща:

Это что — колдовство? или диво?

Где старуха? Конечно, нища,

Но зато молода и красива,

А глаза как два солнца горят

И лохмотья — как царский наряд.

То была Зулейха: в нищете,

В слепоте столько лет бытовала!

Он узнал ее: в каждой черте

Был огонь и любовь ликовала!

Всадник спешился, к сердцу прижал

Ту, которую сердцем желал.

Это стала планета иной,

Это капища власть прекратилась,

Это свет обновился земной,

Это в небо земля превратилась,

Ибо счастье с одной одного —

Торжество мирозданья всего.

1993