На край небосклона, туманный и скорбный,
шла ночь, набухая звездами и тенью.
А я, бородатый волшебник преданий,
я слушал наречья камней и растений.
Я понял признания — тайну печали
плющей, кипарисов и жгучей крапивы,
узнал сновиденья из повести нарда,
пел светлые гимны средь лилий счастливых.
И в древнем лесу, исходя чернотою,
открыли мне душу глухие глубины:
сосняк, от звучаний и запахов пьяный,
согбенные знаньем седые маслины,
и мох, оснеженный ночною фиалкой,
и высохший тополь — приют муравьиный.
И все говорило так сладостно сердцу,
дрожа в паутине, звенящей блаженно,
ведь ею вода облекает дремоту,
как некоей тканью гармоний вселенной.
И бредили пеньем тяжелые розы,
и ткали дубы мне сказания древних,
и сдержанной скорби высоких платанов
шептал можжевельник о страхах деревни.
Так я постигаю волнение леса:
поэму листвы и поэму планеты.
Но, кедры, скажите: когда ж мое сердце
утихнет в объятьях бессмертного света?!
Я знаю любовь твою — лиру, о роза:
ведь струны я создал былым своим счастьем.
Скажи мне, в какой же затон его кинуть,
как люди бросают постылые страсти?!
Я знаю напевы твои, кипарис:
я брат твой по мраку, твой брат по мученьям.
Ведь в недрах у нас так глубоко гнездятся —
в тебе — соловьи, а во мне — сожаленья!
Я знаю твое чародейство, маслина:
ты кровь из земли добываешь для мира.
А я добываю биением сердца
из мыслей и снов
благодатное миро!
Вы все превзошли меня вашею песней,
лишь я неуверенно пел перед вами.
О, если бы вы наконец погасили
палящий мне грудь
целомудренный пламень!
Божественный лавр с недоступной душою,
немое навек,
благородное диво!
Пролей же в мой слух неземное сказанье,
глубокую мудрость, свой разум правдивый!
Волшебник оркестров и мастер лобзаний,
в расцвете молчанья, в обличий строгом
возникший из розовой прелести Дафны
и мощного сока влюбленного бога!
Верховный служитель старинного знанья!
Не внемлющий жалобам, важный молчальник!
Со мной говорят все лесные собратья,
лишь ты не хотел моих песен печальных!
Быть может, о мастер гармоний, ты знаешь
бесплодную участь — стенанье поэта?
И листья твои под влиянием лунным
не верят обманам весеннего света?.
Но вкрадчивой нежностью мрака оделась,
как черной росою, дорога страданий
с высот балдахина к подножию ночи,
а ночь тяжело набухала звездами.
