Люблю я раннею весной наведаться в ближайшую балку, склоны которой заросли кустарником, хвойными и листвен-ными деревьями. Хожу в это живописное место почти каждый день, отмечая ростки пробивающейся жизни. Балка здесь глубокая, широкая, наполняемая из нескольких извилистых ручьев, стекающих к трём искусственным прудам, расположенным друг за другом живописным каскадом. Когда-то здесь собирались открывать терренкур для отдыхающих – рядом курортная зона, санатории.
Эти пруды, за двадцать лет порядком обмелевшие, заросли ряской. Люди их замусорили настолько, что купаться нельзя, и рыбы почти нет. Однако фанатичные рыбаки ещё сиживают вдоль прудов, некоторым удаётся что-то выловить.
Но какая благодать − эти полуболотца для квакш, особенно в их брачный период. Недели две я наслаждаюсь разноголосым пением местных солистов.
Огромные лягвы с упоением: одни баском, другие фальцетом (те, что помоложе), изо всех сил стараются перепеть конкурентов. Ретивые женихи исполняют серенады своим избранницам, дородным матронам, выбирающим голосистого удальца.
Эта певческая вакханалия заканчивается с первым зноем, и наступает тишина. Сонный покой обволакивает царство Берендея, подкоряжных нимф и русалок.
Перешагнув через ручей, иду по еле заметной тропинке, минуя дома хутора, расположившегося в балке, в этом прохладном комарином краю. Тропка поднимается и углубляется в смешанный лес, посаженный когда-то лесхозом. Всё давно заброшено и запущено, как почти вся наша бедная Россия с её деревнями и сёлами, полями и садами, прудами и дачными участками…
Есть в леске настоящие буреломы, так что и не пробе-рёшься через них. Стоит шеренгой зелёный лес, шумит, живёт по своим законам на радость птицам и мелкому зверью: зайцам, белкам, ежам и лисицам.
Моё внимание привлекли две сороки, громко трещащие на дереве, и скачущие с ветки на ветку.
А вот и виновник их тревоги – другая сорока, видимо, вторгшаяся в семейную идиллию. Деревья уже покрылись сплошной зелёнью. Ранней весной здесь буйствует кипень цветения алычи, диких абрикосов, вишни.
Словно стихия, белое убранство накрывает балку и окрестные сады так, что, кажется, будто сверху спустились молочные облака, причудливо зацепившиеся за вершины деревьев.
Иду вниз по дорожке, видение тает, приобретая более живые образы. Начинаю различать отдельные белопенные островки алычи, которые словно невесты, взялись за руки и застыли в ожидании вальса…
И чудится, что лишь взмахнёт дирижёр рукой и польётся волшебная музыка, завертится и закружится белый хоровод весенней метелью.
Смотрю и не налюбуюсь на это диво! А в сердце такой восторг и желание жить, лететь над этим великолепием, словно я – птица в небе.
Жаль, что это весеннее райское чудо на нашей грешной земле длится всего лишь месяц…
Быстро меняются участники в туре весеннего вальса: за абрикосами, алычой, вишнями выплывают в своём наряде яблони, груши…
Выбрасывают свои белорозовые канделябры каштаны, за ними – распускается сирень и акация.
Полной грудью вдыхаю воздух, наполненный пьянящим ароматом, щекочущим ноздри, почти физически ощущаю его тягучесть.
Обязательно подхожу к отдельным боярыням-красавицам, осторожно, как за женское запястье, берусь за веточки и с наслаждением нюхаю соцветия, погружаясь в нирвану благоухания.
Когда распускается сирень, в белорозовое «Безмолвие» садов и лесов добавляются новые краски и новый запах.
У каждого куста сирени он − особый, неповторимый. Один – дурманящий, заволакивающий всю округу, другой – не так терпок, но более тонок и изящен. Подойдёшь, уткнёшься носом в гроздь сирени и уже нет сил оторваться, словно ты – блаженная бабочка, порхающая посланница Весны, присевшая на божественный цветок испить нектар.
Быстро, почти бегом, перехожу от деревца к деревцу, внутренне ликуя, мысленно готовый взлететь над всем этим великолепием!
Бабочки не знают, что всё это скоро кончится, а я спешу насладиться чудом, ухватить толику красоты и счастья.
Я мысленно кричу:
- Остановись, мгновенье!
И, кажется, оно останавливается.
Но проходит май…
Природа, словно опомнившись и отмаявшись, затихает, отцветая и осыпаясь тихим белым дождичком на прогретую солнцем траву. Отметав икру, замолкают лягушки, птицы усаживаются в гнёзда.
И только кукушка заполошно досчитывает кому-то уходящие в дымку года…
Как хорошо бывать здесь, но надо снова возвращаться в привычный наш мир. В этот момент смешанное и тревожное чувство вдруг возникает в моей душе, словно я только что побывал в настоящем мире и теперь оставляю его за спиной, уходя в ту шумную, суетную жизнь наверху – в мир машин, компьютеров, многоэтажных домов со всеми их благами и недостатками.
Наш благоустроенный мир, это совсем не то, что дикая природа, изрядно теснимая человеком. Два мира, которые должны быть одним целым, всё больше разделяются, противопоставляя свои особенности друг другу. Но чем больше мы отдаляемся от начальной среды, тем беспомощнее становимся, несмотря на все ухищрения цивилизации…
И вот что интересно, если Земля останется без людей, то сама постепенно примет свой первоначально первобытный вид, отторгнув нас, будто инородное тело.
Мы боремся с матерью-природой, как несмышленые дети, пытаясь самоутвердиться, доказать, что можем прожить на ней без неё, а в итоге можем погибнуть вместе…
Мои мысли нарушила шумная ватага детворы, спускав-шаяся в балку. И в этот момент я подумал: «Наверно, это и есть то объединяющее и связующее звено, ради которого мы не можем быть расточительными. Рубим лес – щепки летят. А надо прислушиваться к матери-природе, беречь ее, вести себя, как с равной.
Иногда мы уподобляемся болотным квакшам: радуемся каждый своему маленькому мирку, громко славим свою весну, но она не вечна… Скоро ли человечество повзрослеет? – вот главный вопрос, на который мы упорно не хотим отвечать…»
