Вокруг холмы, туман и темнота. Пока идёшь, заблудишься раз двести.
Смеётся лешачиная невеста. Опять забрёл неведомо куда.
Повсюду то ли небыль, то ли сон; путь кончился — и вот начался снова.
Неси на голове венец терновый, сжимая в кулаке защиту-соль,
шагай по исчезающим тропинкам на грани первозданной темноты.
Где отражение тебя, где — ты?
Дрожит меж зеркалами паутинка.
А боги усмехаются: беда. Бесстрашный малый тот, кто ходит в Са́майн,
не замечая смерти белый саван, скользящий неотступно по пятам.
Ты впрямь не видишь ничего в ночи: ни призраков, ни крыльев за спиною.
В груди трепещется, пылает, ноет, но пустота вокруг — она молчит.
И ты молчишь. Бредёшь сквозь междумирье окольною дорогою домой.
Играет ветер что-то в «си-бемоль», мотив печальный, незнакомый, милый;
и вдруг ты вспоминаешь, как светить, зачем ты здесь, чудак, уснувший в кресле:
«И если я умру и не воскресну, останусь жить в идеях и в пути».
Лунища улыбается с небес. Ты пробудился под родною крышей.
Сверкнёт комета — миг — на звёздном дышле и унесётся в пограничье-лес.
Встаёшь — живой, здоровый, полный сил, забыв тревоги, леность, возмущенья,
и говоришь: «За всё прошу прощенья», —
и отвечает мир: «Уже простил».
