Было это в стародавние времена.
Жил на свете батрак — сирота Уншэхэн, такой бедный, что и рассказать трудно, ничего-то у него не было: ни одежды, чтобы прикрыть голую спину, ни куска хлеба, чтобы положить в голодный рот.
Только одно богатство имел Уншэхэн — работящие руки.
Целый год он батрачил у жестокого богача Хартагай-хана, делал самую трудную работу, а когда попросил плату, хан вытолкал его из своей юрты.
— Иди, подыхай с голоду, — сказал жестокий хан.
Уншэхэн ушёл в степь, стал думать, как ему быть, стал горевать о своей несчастной судьбе.
Думал, думал — и ничего не придумал.
Встал и поплёлся к проклятому хану: доброго хозяина не найдёшь, а есть и жить надо.
Ещё год пробатрачил Уншэхэн у Хартагай-хана.
Заплатил хан за весь год одну-единственную копейку.
Повертел Уншэхэн монету в руках, усмехнулся:
То ли радоваться, что слишком много, то ли обижаться, что слишком мало… Что бы сделать с этаким богатством?» Пришёл он на берег Байкала, размахнулся, бросил копейку в морские волны и загадал:
— Если выплывет копейка из пучины — значит, будет мне счастье в жизни.
Ну, а если потонет — и дальше мыкать горе…
Утонула копейка в волнах Байкала.
Нечего делать, пришёл Уншэхэн домой, лёг на старую коровью шкуру, которая служила ему постелью, и снова загоревал:
Лучше уж смерть, чем такая собачья жизнь».
И решил умереть.
Долго лежал, дожидался смерти, но смерть не приходила.
Вздохнул Уншэхэн, поднялся и зашагал, сгорбившись, к своему старому хозяину.
Минул год.
Хан дал батраку две копейки.
Уншэхэн пригорюнился и пошёл на берег Байкала, посидел на сыпучем песке, смахнул ладонью набежавшую слезу.
Встал и бросил в морские волны обе копейки.
— Если быть мне счастливым, пусть выплывут мои копейки с морского дна…
Но и эти копейки утонули.
Батрак повесил голову: не видать ему светлых дней… Пришло, видно, время смерти…
Много дней лежал он в своей жалкой юрте.
Исхудал — живот ввалился и прилип к позвоночнику, рёбра вот-вот прорвут кожу.
А смерть не приходила.
И решил он опять испытать судьбу.
Ещё год проработал у Хартагай-хана.
Хозяин пожаловал за это три копейки.
Батрак отнёс их на берег и бросил в Байкал.
— О, море, море, — сказал он. — Если не на что мне надеяться в жизни, пусть монеты потонут.
А если суждено счастье, пусть выплывут.
Море не отвечало.
Только волны с шумом накатывались на берег, дробясь о прибрежные скалы.
Уншэхэн присел на камень, потом опустился на песок, горячий от ласкового солнышка, и задремал.
Открыл батрак глаза и обмер: седые волны перекатывались на Байкале, поднимаясь до могучих скал.
А на пенистом гребне самой высокой волны сверкали в жемчужных брызгах три яркие большие звёзды.
Что за чудо?» — подумал Уншэхэн.
Он присмотрелся и увидел, что это не звёзды сияют в морской пене, а его монеты горят, переливаются драгоценными камнями на гребне седой волны.
Не успел батрак опомниться от удивления, как Байкал забурлил, закипел до самого дна, к синему небу поднялся водяной столб, ударился о летучее облако и рассыпался мелкими брызгами.
Из пены и брызг вышел хозяин Байкала, зашагал по притихшей воде.
— Ты, кажется, хороший человек, — заговорил хозяин Байкала. — Три года отдаёшь мне свои труды.
Пожалуй, я возьму тебя в зятья.
Дочка у меня на выданье…
И опять закипело море, заметались волны.
Водяной вихрь подхватил Уншэхэна.
От страха он закрыл глаза, а когда пришёл в себя, то оказался в прекрасном дворце, на мягкой постели, под шёлковым синим одеялом.
Приподнявшись на локте, увидел дочь Байкала, свою наречённую красавицу жену.
Она сидела у окна и шила золотой иголкой шубку из шкуры молодой серебристой нерпы.
Солнце сменялось ночной тьмой, дни сменялись ночами… По всей земле прокатился слух, что сирота-батрак нашёл себе красавицу жену.
Услыхал об этом и
Мин, сын злобного Хартагай-хана.
Сказал
Мин, посмеиваясь:
— Посмотрю, что за диво.
Если и впрямь хороша — отберу…
Мин добрался до дворца хозяина Байкала, отворил тяжёлую дверь и замер на пороге, поражённый красотой молодой женщины.
Он простоял день, простоял вечер, а когда пошёл домой, всю дорогу думал, как обмануть Уншэхэна и отобрать у него жену.
— Не могу без неё жить, — сказал он отцу. — Что хочешь делай, а чтобы она была моей.
— Что ты, сын… Уншэхэн подобру не отдаст.
Я найду тебе другую, ещё краше.
— Не хочу другую! — закричал
Мин. — Подавайте мне жену Уншэхэна!
Иначе повешусь, не жить мне без неё!
Он схватил верёвку и выбежал из юрты.
Старый хан подоткнул полы своего халата и бросился догонять сына.
Он настиг его уже на холме, недалеко от берёзы с сухими сучьями.
— Ладно, — проговорил хан испуганно, — я достану тебе эту красавицу.
Брось верёвку, идём домой.
На следующий день хан приказал привести к себе Уншэхэна и сурово сказал ему:
— Ты, голодранец, незаконно завладел дочерью хозяина моря.
Она предназначена в жёны моему
Мину… Я могу запороть тебя плетьми, могу посадить на кол, могу отрубить тебе голову.
Но я добрый и милостивый.
Так и быть, живи… И с красавицей поступлю по справедливости: она достанется в жёны тому из вас, кто окажется умнее и хитрее.
Три дня ты будешь прятаться от моего сына, он станет тебя искать, потом он будет прятаться три дня, а ты будешь его искать.
Кто выйдет победителем, тот и заберёт себе в жёны дочь хозяина Байкала.
Понял?
Иди.
Да помалкивай, а то хуже будет.
Уншэхэн понурил голову и поплёлся домой.
Плохое задумал хан.
Отнимет любимую жену.
Кому пожаловаться?
Нет на свете человека сильнее Хартагай-хана.
Его, говорят, даже шудхэры
Шудхэр — чёрт.] побаиваются, делают всё, что он скажет.
Уншэхэн всё рассказал своей жене.
— Отнимет, разобьёт наше счастье жестокий хан… Не сказать ли твоему отцу?
— Отец велел нам жить своим умом, — ответила жена. — Но ты не печалься.
Не разлучить нас хану, только слушайся меня во всём.
Уншэхэн повеселел, глаза заблестели, он вздохнул полной грудью.
Но скоро опять приуныл:
— Дорогая жена, но ты не знаешь, сколько злобы у хана.
Законы его несправедливы и жестоки.
Хан дружит с шудхэрами, со всякой поганью.
Он не остановится перед чёрным делом…
Жена снова ободрила его:
— У нас тоже найдутся друзья!
Успокойся.
Рано утром, когда только-только поднялось солнце — ясное, умытое прозрачной байкальской водой, жена батрака вышла на берег, протянула к Байкалу свои белые руки и запела песню.
Она пела о любви, о молодости, о счастье.
Она просила в песне, чтобы добрые обитатели родного моря научили её уму и дали ей силы для борьбы с ханом.
Потом она поклонилась высоким величавым скалам, и горное эхо повторило каждое слово её песни, трижды простонала в ущельях её мольба:
Добрые жители гор, помогите нам с Уншэхэном одолеть жестокого хана!»
Потом она повернулась лицом к густой дремучей тайге, и могучие кедры протянули ветви навстречу её песне…
Из седых пучин Байкала поднялся мудрый осётр, такой старый, что на спине у него выросли зелёные водоросли.
Он приплыл к берегу, к молодой женщине.
Белокрылая байкальская чайка опустилась на её плечо.
Тонконогая кабарга прибежала с крутых каменистых скал; горный орёл спустился со снеговых вершин; золотая лиса и пугливый соболь пришли из глухой тайги.
Жена Уншэхэна рассказала им о своём горе, попросила:
— Научите меня, помогите мне…
Осётр дал ей волшебный морской цветок, чайка — перо из своего крыла, кабарга — солнечный камушек с высокой скалы, лисица и соболь сказали заповедное таёжное слово.
Уншэхэн ещё спал, когда жена вернулась домой.
Она разбудила его с радостью:
— Наши друзья научили меня, как провести хана!
Скоро пришёл
Мин.
Оглядел комнату, перерыл и перетряс все вещи — не нашёл Уншэхэна.
Вышел во двор, облазил все углы, снова вернулся в дом.
— От меня не скроешься! — кричал ханский сын и в бессильной ярости топал ногами. — Я тебя под землёй найду!
А Уншэхэн был здесь же, смотрел, слушал да про себя посмеивался.
Жена превратила его в метлу, и он стоял в уголке у порога.
На второй день
Мин пришёл ещё раньше.
Жена Уншэхэна увидела его в окно — идёт, шарит по двору глазами.
Она быстренько превратила мужа в напёрсток и села пришивать к унтам новые подошвы.
Мин искал, искал… Халат на нём стал мокрый от пота, глаза красные от злобы.
Когда солнце скрылось за дальним хребтом,
Мин выругался и ушёл, хлопнув дверью.
На третий день
Мин снова всё в доме перевернул вверх дном.
В колодец заглядывал, неподалёку речка текла — на дне искал.
Нигде не нашёл.
А Уншэхэн был здесь — жена превратила его в огниво и положила на полку с посудой.
Наступил вечер.
Мин скрипел зубами.
— Пусть твой голодранец завтра приходит искать меня, — сказал он жене Уншэхэна. — Ещё поглядим, кто победит, кому ты достанешься.
Мин пришёл домой, схватился за голову, закричал:
— Не нашёл его, не сумел!
Прячьте меня завтра получше, а то всё пропало!
Удавлюсь!
Когда солнце совсем ушло за Байкал, отец
Мина, старый Хартагай-хан, добрался до вонючего болота, вскарабкался на кочку и завыл, застонал хриплым голосом.
Из болота вылезла толстая пучеглазая жаба, из тайги вышел ободранный, тощий волк, со скалы приползла ядовитая змея, откуда-то сверху спустилась зловещая птица ули.
Хартагай-хан рассказал им о своей беде.
Пучеглазая жаба дала ему ржавой болотной воды, зловещая птица ули — грязное перо из своего хвоста, змея — зелёной ядовитой слюны, волк сказал хану колдовское слово…
Хартагай-хан шёл домой, посмеивался:
Пусть теперь сунется Уншэхэн, попробует найти моего сына».
Мин всё ещё плакал, рвал на себе волосы.
Старый Хартагай-хан сказал ему:
— Не ори, дурная голова.
Не отыщет тебя голодранец.
У нас есть верные помощники.
Тебе красавица достанется.
Настало утро нового дня.
На заре, когда просыпается мир, запевают птицы и ласково шепчет ветерок, жена Уншэхэна вышла на берег Байкала, поднесла к губам чудесный морской цветок, провела по своим глазам пером байкальской белокрылой чайки, повернула на ладони солнечный камушек с высокой скалы, прошептала заповедное таёжное слово.
Камушек засверкал, заблестел, как маленькое волшебное зеркальце.
Она склонилась над ним и увидела юрту ненавистного Хартагай-хана, злобное лицо
Мина.
Всё рассказал и показал ей солнечный камушек.
Жена Уншэхэна вернулась домой и разбудила мужа.
— Иди к Хартагай-хану, — сказала она. — Во дворе на тебя кинется целая свора собак.
Ты поймай за хвост и ударь о землю ту собаку, которая будет позади всех.
Уншэхэн так и сделал.
Когда свора кинулась на него с лаем, он схватил за хвост собаку, находившуюся сзади всех.
Только собрался ударить о землю — она закричала голосом
Мина:
— Ой, отпусти!
Ой, убьёшь!
Уншэхэн отпустил и сказал со смехом:
— Завтра прячься получше.
Найду — не помилую.
Уншэхэн пришёл во второй раз.
Он не стал заходить в юрту, остановился у трёх молодых осин, которые росли рядом.
— Какие славные осины, — проговорил он вслух. — Отрежу веточку, посажу у своего дома.
Уншэхэн вытащил нож и отрезал…
— Ой, ой, ой! — закричала осина голосом
Мина. — Проклятый, ты отрезал мне палец!
В последний раз пришёл Уншэхэн к Хартагай-хану.
Опять не зашёл в юрту, а отправился к ханскому табуну, заарканил чёрного жеребца, вскочил на него.
До тех пор гнал по степи, пока жеребец не покрылся белой пеной, до тех пор хлестал, пока жеребец не взмолился человеческим голосом:
— Смилуйся,
Уншэхэн, жестокий ты человек!
Засёк чуть не до смерти.
Ведь я же
Мин…
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Уншэхэн. — А я и не знал, что на своём друге скачу!
Скоро все вокруг узнали о позоре ханского сына, он стал общим посмешищем.
Хартагай-хан рассвирепел и решил отомстить Уншэхэну.
— Приведите ко мне этого голодранца! — приказал хан своим слугам.
Уншэхэна привели.
Хартагай-хан взглянул на него своими дикими, налитыми кровью глазами и закричал:
— Убью!
Моего сына осрамил… Если не выполнишь мою волю — отберу жену, а тебя посажу на кол.
Слышишь?
— Слышу, — ответил Уншэхэн. — Какая будет ваша воля?
Хан стукнул кулаком по колену и прохрипел:
— Завтра же принеси мне что-нибудь достойное удивления, иначе прощайся с жизнью.
Встревоженный Уншэхэн пришёл домой, рассказал жене о новой затее хана.
— Успокойся, — сказала ему жена. — Всё будет хорошо.
Когда пойдёшь к хану, на пороге найдёшь ворону с перебитым крылом.
Её и отнеси.
Уншэхэн нашёл ворону, принёс к хану, положил перед ним на стол.
— Светлейший хан, ничего более достойного удивления я не нашёл…
Хартагай-хан даже подскочил на месте.
— Что? — закричал он. — Ты насмехаешься надо мной?
Хотел удивить меня дохлятиной?
Не потерплю!
Эй, слуги, зовите сюда всех нойонов
Нойон — начальник, чиновник.]!
В ханскую юрту собрались самые важные нойоны.
Они кланялись и в страхе повторяли:
— О, высокородный хан… Смиренно ждём ваших мудрых повелений.
Хартагай-хан ткнул пальцем в сторону Уншэхэна и проговорил, заикаясь от бешенства:
— Посадить негодяя на кол!
Потом показал на ворону:
— Утопить в реке!
Он передохнул и зловещим шёпотом закончил:
— А дочку хозяина Байкала привести моему сыну…
Сын хана захохотал, завизжал от радости:
— На кол его, на кол!
А жену мне!
Ай, какой справедливый хан-отец!
Нойоны и слуги бросились выполнять повеление хана.
Только протянули руки к вороне, она подпрыгнула на столе, крикнула страшным голосом:
Каррр!» — и вдруг, вспыхнув жарким пламенем, кинулась на Хартагай-хана.
Хан, его сын и все нойоны тут же превратились в пепел.
Только батрак Уншэхэн остался живой и невредимый.
Все подданные Хартагай-хана собрались на место, где была сгоревшая ханская юрта, и три дня от радости танцевали и пели весёлые песни.
А Уншэхэн со своей красавицей женой потом много-много лет жили дружно и счастливо.
