Всякий раз, когда сажусь за обеденный стол, вспоминаю своего покойного отца, желая ему царствия небесного. За то, что он дал нам после своей смерти, чего не мог дать при жизни.
Трамвай.
Четырнадцатый трамвай, качаясь из стороны в сторону, абсолютно так же, как и пол века назад, шел своим заданным курсом.
Впечатление было такое, что ты с грохотом катишься по шпалам на старой стиральной доске, которую какая-то невиданная сила, затрудняя нормальный ход, кидала из стороны в сторону.
Трамвай же в свою очередь, с заляпанными краской глазницами фар, слезно просил – дай поработаю еще, дай, чтоб только не в депо, чтоб только не на утиль, где все разберут ровным счетом по винтикам.
А незадолго до этого, в обычном получасовом ожидании на остановке, придет, не придет, передо мною промчались лучшие образцы немецкого автопрома, что как бы уже для нас является нормой, но ни есть нормой для жителей той же Германии или Америки.
Над моей головой по направлению зоопарка, как обычно, в одно и то же время, на обед, громко и дружно каркая, пролетала большая черная стая ворон.
В коротком пути появляется живой интерес опознания среди пассажиров трамвая знакомых лиц, друзей - приятелей, их родителей, вернее будет сказать, что от них осталось со временем. Которые всю свою сознательную жизнь шли, несмотря ни на что, как и этот старый трамвай, своим указанным кем - то курсом - работа, базар, дом.
Все они смирненько сидели каждый на своем месте, затаринные с продуктового базара, все так же, как и много лет назад. В трамвае один запах перебивал другой, но запах селедки преобладал над всеми.
А за окном трамвая медленно проплывали те незначительные перемены, которые несмотря ни на что, все же имели место быть в районе моего босоногого детства.
Прогерия – скорее всего это тот диагноз, который охарактеризовал бы все это. Где немаловажную роль на фоне алкоголизма сыграли психологические, так и эмоциональные стрессы, как и систематические недоедания бюджета. Что и послужило быстрому старению организма, одного из спальных районов столичного города. А возможно это та пелена времени, которая искусственно создана для того, чтобы отвлекать местное население от других, глобальных, нам неведомых проблем всего человечества.
Под стук колес, находясь в атмосфере легкой трансформации, готовя себя к предстоящему просмотру аренды квартиры и общением с господами брокерами, интересно было себе представить, кто из находящихся рядом в салоне трамвая мог бы подходить к этой категории людей.
И когда увидел в нескольких шагах от себя сидящую молодую девицу с блокнотом в руках, где красной шариковой ручкой были сделаны пометки, мне почему - то показалось что это именно то. А самая первая мысль, как правило, является верной.
После непродолжительного отсутствия я ехал к себе домой. Ехал в предвкушении снова увидеть тот колорит, наполненный запахом опавшей осенней листвы дворов шестидесятых, где корни тополей, как и раньше прорывались через потрескавшийся асфальт.
Остается всего ничего. Уже никто не объявляет остановок и наш плот, смирившись со всем, просто плывет по течению к очередному выдуманному коммунизму.
Новую трамвайную остановку, что возле дома оккупировали бомжи. Они, как двенадцать месяцев из детской сказки Самуила Маршака создали круг возле маленькой бутылочки глоду на спирту. Хотя скажу вам по секрету их присутствие можно было так же наблюдать в одном из районов Берлина, в спальном мешке, прямо на тротуаре одной из центральных улиц района Шарлотенбург. По-видимому, квартирный вопрос беспокоит бургеров не меньше нас с вами. А в целом, люди как люди.
Два молодых человека, здесь же, на остановке, между бетонных плит, что лежат вдоль трамвайного полотна, каким-то предметом роют землю, ищут "закладку". Встречный трамвай, окликнув своим неприятным звоном, чуть ли не оттолкнул их в сторону.
Через какое-то время в дверь прозвенел звонок и после приветствия милая девица из трамвая стала под впечатлением сетовать на то, что найти вас было нелегко. На что я ей тут же с улыбкой ответил, что у вас же в блокноте четко указан адрес, да еще и красной шариковой ручкой, как такое можно не заметить.
За секунду девицу, как ветром сдуло. Только были слышны по лестничной клетке ее каблучки, которые, к моему сожалению, рассмотреть я так и не успел.
Отец.
Отца в нашем районе в то время знали все. В первую очередь это было конечно же уважение, перерастающее в темную зависть, со всеми вытекающими из этого последствиями.
Стоило ему зайти с проверкой к заведующей мебельного магазина, что был на его участке, отца здесь встречали соответственно. Но он никогда не использовал свою, на то время уважаемую должность в каких-либо корыстных целях.
У местной мафиози, далеко уже не молодой еврейки, в то время повального дефицита, когда нигде ничего не было, в подвале магазина было все и там, поверьте мне, хранились далеко не деревянные табуретки, а также и дефицитные продукты питания.
Отец наш работал государственным служащим. Был при исполнении тех дел, что возложила на него юриспруденция. Он был настолько поглощен своей работой, что напрочь позабыл, что у него есть семья, дети, обязанности по дому.
Та непосильная ноша Богини Фемиды, легла не только на его плечи, а наложила отпечаток на всю нашу тогда еще молодую, скромную, по-своему счастливую семью, коими были в основном все семьи времен шестидесятых.
Затем уже, будучи человеком зрелым, я стал все анализируя понимать, что такая должность, как была у моего отца, дается свыше только в наказание за что-то.
Возможно, именно так испытывает на прочность нас судьба. В очередной раз подсказывая три святые заповеди - не верь, не бойся, не проси.
Но зато помню прекрасно, было какое-то особое отношение тех же соседей и знакомых окружающих нас людей, возможно от привилегий или простой боязни к должности отца.
Ну, была у нас в семье женщина, которая выполняла для нас детей функции нянечки и пускай себе была. Мы дети, конечно же, ничего этого тогда не понимали. А принимали все, как за должное. В то же время безгранично радуясь двести граммам докторской колбасы, которую с еще горячим, ароматным, черным украинским хлебом приносила в авоське после работы мать. А мы ее уже ждали на улице, как Бога. Потому, как знали, что на заводе, где она работала, сегодня должон быть аванс или получка. Все это съедалось тут же на ходу, на свежем воздухе и наши детские души трепетали от безграничного счастья. Но конечно бывало частенько такое, что дожидались напрасно и затем с рядовой фразой - мам можно я еще погуляю, растворялись снова все в том же вечернем двору.
Нам, маленьким было все интересно. Мы не могли оставить не обследованным ни метра этого, казалось тогда, безграничного дворового пространства, включая подвалы и крыши домов. Тогда шлагбаумов во дворах не было, проход и проезд был свободен. Личного транспорта было очень мало, только возле четвертого подъезда мирно, без движения стоял один "горбатый запорожец", одного очень влиятельного человека в нашем районе.
В вечернем воздухе весело какое-то умиротворение, которое как правило нарушали материнские крики из окон домов:
- Ваааасяяя,
- Дооомооой!
И тут же в ответ:
- Мааам,
- Ну можно я еще погуляю?!
В нашей семье достатка не было никогда. Но и с голоду тоже не пухли. Не было и намека на показатель достатка того времени. Такого, к примеру, как копченая колбаса, которая висела над газовой плитой у еврея дяди Миши соседа, что жил на лестничной площадке слева. А также, не было цветного телевизора, как у соседа еврея дяди Алеши, что жил на лестничной площадке справа, куда меня благополучно отправляли родители совсем еще маленьким, для просмотра такой модной на то время телепередачи клуб кинопутешественников. При этом дядя Алеша лукаво улыбался, как будто бы что-то знал, чего еще в том возрасте не понимал тогда я.
Там меня садили на деревянный табурет, с которого мои ноги не доставали до пола, наверное, со смыслом, чтобы я не сбежал, и почему-то в метре от телевизора. Он, казалось, сейчас же проглотит меня и окажусь я в его необъятном желудке вместе с обезьянами и слонами Сенкевича. В том телевизоре была намеренно отрегулирована цветность, так, чтобы хватило на дольше, во что он автоматически превращался в самый обычный черно-белый, как у нас.
Отец со мной разговаривал очень мало. Это были отдельные фразы или выраженное им удивление, когда проверял у меня уроки, где я ему показывал свои умственные способности или когда за минуту в шахматах он ставил мне шах и мат, вслух, по-мужски смеялся и уходил на кухню курить.
Но самое не любимое было то, когда мой отец вел меня к своему знакомому парикмахеру. Это была мужеподобная пожилая крашеная еврейка, которая ничем не отличалась от продавщиц гастрономов нашего района. Эта усатая тетя садила меня на кресло, при том подкладывая под меня специальную длинную дощечку, которая упиралась на подлокотники парикмахерского кресла, чтобы ей не наклоняться при стрижке детей. Такой был в то время лайфхак.
Меня эта еврейская женщина полностью оболванивала и мое детское сердце обливалось кровью от моей безысходности, потому что я видел с какими длинными волосами и модными стрижками ходили в то время мои сверстники. Мой душевный детский "пожар", еще к тому же был сверху обильно полит одеколоном без названия, при помощи пульверизатора, когда парикмахер неистово жала в своей мужеподобной, волосатой руке грушу, от нетерпимо едкого и вонючего флакона.
Крашеная тетя оставляла на моей голове только одну челку и мне казалось вместе с моими волосами она срезала какую-то невидимую связь, с кем-то, или с чем-то, чего я еще тогда не полностью понимал.
Это был культ, который повторялся из месяца в месяц. Для меня это было таким же не любимым занятием, как ходить в школу. Мое детское, еще не окрепшее сознание отвергало весь тот профессиональный диктаторский обман, который с силой навязывали нам еврейские учителя в школьной программе обучения.
Детство.
Наше детство, детей спальных районов шестидесятых проходило в большинстве случаев в своих дворах. Мы находились там всегда и допоздна, в жару и мороз. А зимы были другими. Мы всей своей дворовой компанией прыгали в огромные снежные сугробы с козырька овощного магазина, что был в уровень второго этажа нашей пятиэтажки и весело кричали:
- Я космонавт,
- Я космонавт,
- Я Юрий Гагарин.
В кружки и музыкальные школы не ходили, а если кто их и посещал, то это была очень малая часть интеллигентных семей.
Зато шухирили не по-детски. Все происходило в нашей уличной жизни просто и без каких-либо затей.
Тогда интернета не было, но была масса увлечений, заменяющих его. Стоило кому-нибудь одному раздобыть новые технологии по производству так называемых с виду безобидных бомбочек, как тут же на близлежащем "Цветмете" находился нужный состав для изготовления и затем скрупулезно, без страха, не по-детски соединялись все нужные компоненты. И это, прошу вас заметить, было задолго до того, как в школьной программе обучения, со своими опытами появилась химия.
В темных переулках благополучно вскрывались при помощи куска проволоки газированные автоматы воды, за ними шли телефонные. На изъятые из автоматов жмени монет по одной, две, три копейки, на следующий день в овощном магазине, что был на первом этаже жилого дома, покупали кучу арахиса, фиников и пихали в себя, заедая гематогеном до тех пор, пока становилось не по себе. Все стоило копейки.
Сверх детского счастья было в кооперативном магазине "Дари Лісів", на соседней с нами улице, когда наполнял для отца очередную трехлитровую банку вина, что продавалось там на розлив, мог иногда позволить себе купить восточную сладость рахат лукум или нугу. В крайнем случае, просто бросить мимолетный взгляд на то кондитерское чудо с орехами, что лежало на стеклянном прилавке в прозрачной обертке.
До школьного возраста и затем уже позже, мы дети того времени ходили вооруженными до зубов, напрочь выбитыми в драках двор на двор своими же сверстниками. А если по какой из причин арсенал изымался родителями, то тут же на следующий день он пополнялся на близлежащем в районе "Цветмете".
Охрана с собаками была не помеха. Заранее разрабатывался план, в котором каждый добросовестно принимал свое участие, кто по отвлечению собак охраны, а самые маленькие, как хомяки с легкостью проникали под воротами в щель в высоту ж.д. полотна, под огромными воротами в цеха, куда эшелонами завозилось разобранное оружие.
Ну а если на "Цветмет" ход был закрыт, бывало и такое, в ход шел отцовский чемодан.
В нашей маленькой однокомнатной хрущевке было несколько мест от куда пахло порохом, ну а про старый обитый фанерой чемодан можно рассказывать долго. Здесь среди необходимого по хозяйству инструмента можно было увидеть: в пачках патроны, пугачи, финки с наборными ручками, всевозможные заточки и кастеты, изъятые в свое время у лиц с криминальным прошлым. Это место, в темном коридоре так и отдавало негативом, особенно в ночное время, подсознательно казалось, что там происходит что-то страшное, а ведь детское восприятие не обманешь.
Дядя Миша.
Дядя Миша, сосед по лестничной клетке, был мужиком хозяйственным, внешне походил, как говорили раньше – "загул геолога", со сросшимися на лбу густыми бровями. В зимнее время он носил черный сторожевой тулуп из натуральной овчины и далеко не был похож на жителя столичного города. Он приходил к нам, когда нужно было что-то сделать по хозяйству, кран починить или еще чего, потому, как повторюсь отец был постоянно на службе. А еще дядя Миша гнал самогон.
Дядю Мишу, ежели кто нуждался в его помощи в нашем доме, звали к себе все.
Вот так один раз он попал в квартиру тети Моти.
Помнится мне, что тетя Мотя практически из дому не выходила. Она имела такой вес, что мне всегда было интересно как ее огромную пятую точку выдерживал деревянный ящик из овощного магазина, на котором она так любила сидеть возле своего подъезда.
Это была обычная цыгано-еврейская семья, в которой насколько я помню рассказывал отец матери, все сидели за мошенничество. Ничего удивительного, время было такое, всего ничего двадцать лет после окончания войны, да и район, где мы все проживали считался наполовину цыганским.
Так вот, когда Дядя Миша закончил свою работу, хозяева квартиры, как полагается позвали за стол, принято было так. Дядя Миша мог поддержать компанию, выпить пару рюмок водки, но дядю Мишу, будучи человеком семейным никто, никогда не видел в состоянии "водка пей земля валяйся". Ему как-то удавалось эти все острые углы обходить.
Выпили по три рюмки, дядя Миша и говорит хозяину дома:
- Пойду я,
- Буду отчаливать,
- Завтра по утру на завод шуровать,
- Это тебе спешить некуда.
Затем дядя Слава, муж тети Моти, выпив еще рюмку водки, говорит:
- А зачем мне работать Михаил?
- Мне работать не надо.
Качаясь, приподнявшись с расшатанной кухонной табуретки, в кураже растопырил веером свою клешню, ткнув ею в вазон с калачиками, что росли у него в старом глиняном горшке на подоконнике кухни. И вместе с сухой землей достал оттуда жменю золотых червонцев, при этом небрежно кинув под ноги к соседу.
- Вот смотри Михаил, кто я,
- Бери сколько нужно,
- Не жалко,
- У меня этого добра хватает.
Царские червонцы, таинственно поблескивая, зазвенели ударяясь своими гранями о пол маленькой кухни. И тут же, как сирена скорой помощи раздался истерический голос тети Моти.
- Ууууууууиииииииииуууууууууууиииииииии
Это был изощренный мат, переходящий в сочные цыганские ругательства. После которых дяди Миши за считанные секунды, как корова языком слизала.
2010г. (фото 1964г.)
