Стихи писал я с детства. И как любой пишущий человек, хотел свое творчество сделать доступным для других. А кто не желает, чтобы его произведения были прочитаны? Разве только влюбленный, который втайне вздыхает о прекрасной девице и воспевает ее красоту и прелестные качества в поэтически сложенных строчках. Строчках, которые, кроме него, никто и не видел, включая главную героиню сих творений. Для многих за честь быть напечатанным в каком-нибудь альманахе, что издается многотысячным тиражом. Я тоже где-то в глубине мечтал об этом. И вот, как-то в прекрасный летний день, сидя дома у вращающегося вентилятора, я просматривал небезызвестный литературный журнал. В нем были опубликованы стихи некоторых маститых авторов. Я, правда, знал далеко не всех, но в маститости сомневаться не приходилось. О том свидетельствовали перечисляемые регалии, да и сами произведения были достойными. Публиковались работы и молодых поэтов, по содержанию не многим уступавшие мастеровитым, известным в определенных кругах, авторам. Признаюсь, и мне захотелось видеть в журнале свои труды. Казалось, некоторые стихи, вышедшие из под моего «пера», вполне достойны того, чтобы украсить несколько листов альманаха. Я в тот момент твердо решил быть опубликованным в этом журнале. Тут же обратил внимание на страницу с контактами издательства и, недолго думая, набрал номер редакторской. Любезный женский голос достаточно ясно объяснил, какие шаги необходимо предпринять. Главное, нужно заполнить анкету и предоставить несколько материалов. Всё это можно сделать, сидя за компьютером, отправив нужную информацию по электронной почте. Но я предпочёл уже в тот день побывать в редакции и собственноручно передать свои творения. В течение следующего часа тщательно перебирал личные поэтические сочинения, дабы выбрать самое-самое. Распечатал на плотной бумаге десять лучших (как посчитал), созданных мной за последние лет восемь, и отнёс их в офис издательства. К счастью, уже завтра к 10:00 меня был готов принять главный редактор. Поэтому остаток дня текущего я провёл в ожидании следующего. Утром отправился в редакцию. Одел серебряного цвета костюм, затянул на шее галстук и… Если в двух словах — подготовился основательно. В офис пришел на сорок минут раньше назначенного, и милая девушка-секретарь предложила подождать. Ожидание, стоит отметить, было приятным. Мягкий диван, вкусный чай из натуральных трав (как заверила девушка), легкая прохлада (кондиционер работал исправно), красивая мелодия (струнные с мягко звучащими клавишными). Все с самого начала шло хорошо. Но это только вначале. Кульминация наступила после 10:00. Мелодия секретарского телефона вмешалась в приятную музыку, которой я наслаждался более получаса. — Да, Феодосия Савельевна? — выдохнула девушка. Выслушав ответные реплики, секретарь опустила трубку и предложила пройти в кабинет редактора. Тогда и закончилась, успевшая начаться в приемной идиллия. Волнение подступило к самому горлу, а затем резко ушло в ноги, благодаря чему голос не выдал моего состояния. — Здравствуйте! — произнес я, сделав два шага от порога. — У меня назна… — Это Вы написали? — оборвала… (ее имя вылетело из головы, но потом каким-то чудом вернулось обратно) Феодосия Савельевна! Точно! Женщина, лет пятидесяти пяти, по крайней мере, так я определил. Круглое лицо, с круглыми очками на носу. Последний напоминал маленькую картофелину. Уж простите за повторение, опять-таки круглую. Да и вся Феодосия Савельевна была круглой. Стол, за которым она восседала, имел прямоугольную форму, и на столе перед носом женщины лежали листы, тоже прямоугольные. Я их сразу узнал. Еще день назад эту плотную бумагу пропускал через себя мой лазерный принтер. Вопрос (Это Вы написали?) круглая особа задавала, не поднимая головы. Она так прильнула к листам, будто палеограф изучающий текст древнего манускрипта. По тону голоса было трудно определить настрой редактора. Я стал волноваться больше прежнего. И только хотел выдавить последнюю букву русского алфавита из собственных уст, дабы дать ответ на вопрос… Но Феодосия Савельевна опередила. — Знаю, что Вы. — ее лицо по-прежнему свисало над столом. — Ну… с, заходите, дорогой мой, садитесь. — она махнула шариковой ручкой, словно указкой. — Здравствуйте! — уронил я, присев на стул. В следующее мгновение, пожалел, что снова произнес это слово. — Здоровались уже… — она по-прежнему на меня не смотрела. — Нет, ну куда столько глаголов, эти «ся-ся», «еть-еть», режет слух… Посмотрите сами. Редактор повернула листы и передвинула так, чтобы я мог видеть. В этот момент женщина наконец-то взглянула на меня. Я обратил внимание, что для стихов кто-то не пожалел красных чернил. Догадаться о том, кто именно, оказалось не трудно. Некоторые слова зачеркнуты, а рядом написаны другие, какие-то просто подчеркнуты, а часть стихов перечеркнута полностью. — Вот, Вы сами прочитайте, — снова начала она, — здесь, — ее ручка указала на последние слова в некоторых строчках моего творения, — читайте только то, что подчеркнуто. Я нерешительно принялся читать. Получилось следующее: любить, дарить, любовался, смеялся, раскрыл, не забыл, сияет, растает, скучаю, мечтаю. — Ну..ссс? — протянула редактор. Я, откровенно говоря, едва понимал происходящее. — Вы что, так любите глаголы? — спросила она. Мне опять не нашлось, что ответить. — Зачем столько глаголов?! В анкете указано, что пишите стихи с детства. Вам сколько сейчас? — Тридцать два. — А когда началось Ваше детство? — Простите? — С детства пишите — с трех лет, с пяти, десяти? — А… Помню, первый стих написал в шесть лет. Она подвинула калькулятор и быстро пощелкала круглыми пальцами по квадратным кнопкам. — И за двадцать шесть лет не научились рифмовать без глаголов? — Вам не понравились мои произведения? — наконец, прямо, но достаточно робко спросил я. Конкретного ответа не последовало. — Дорогой мой человек, глагольные рифмы — это не профессионально. Вот, Вы послушайте, — в это мгновение она освободила свой нос от очков и направила взгляд в потолок: Печальная берёза У моего окна, И прихотью мороза Разубрана она. Как гроздья винограда, Ветвей концы висят, И радостен для взгляда Весь траурный наряд. Люблю игру денницы Я замечать на ней, И жаль мне, если птицы Стряхнут красу ветвей. — Ну как? — вернув очки на прежнее место, спросила она. — Красиво, — искренне ответил я. — А Вы заметили хоть одну глагольную рифму? Я пожал плечами. — Ни одной! — эту фразу она подчеркнула особым жестом правой руки, для описания которого не подобрал слов. — Даже к единственному глаголу «висят» стоит рифма «наряд». И ничего удивительного, ведь эти строчки принадлежат самому Афанасию Афанасьевичу! А что у Вас, — она вновь сняла очки и пристально посмотрела на меня. Признаться, это стихотворение Фета не знал, однако помнил наизусть несколько других произведений русского поэта и, надо сказать, с глагольными рифмами. Я уже пожалел, что заразился идеей быть напечатанным в литературном альманахе. В данную секунду, скорее, чувствовал себя впечатанным. — А это? — Феодосия Савельевна (давно мы не вспоминали ее И. О.) взяла лист с перечеркнутым стихотворением, — ну о чем Вы пишите, голубчик?! Что за восторженные возгласы, ахи, вздохи, причудливые параллели. Я, конечно, понимаю, та, о которой здесь написано, улетела высоко к облакам, когда прочитала неуклюжее стихоплетение. Но кому, кроме нее, это будет интересно? Поймите, милок, поэт должен страдать. Только так можно сотворить настоящий шедевр. Вот Вы, когда последний раз страдали? Мне не совсем был понятен вопрос, впрочем, как и все происходящее. Я пожал плечами. — Вы что, счастливейший человек? Отродясь не страдали? Ну Вам хоть разбивали сердце? К счастью, я не мог вспомнить, происходило ли такое когда-либо в моей жизни. Думаю, пятиклассницу Аню, которая на признание «Ты мне нравишься» возразила «А ты мне нет» можно не относить к категории разбивающих сердце. — В общем-то мы с женой двенадцать лет в браке и счастливы, — ответил я. — Вот, — она взмахнула рукой, будто прогоняя назойливую муху, — в том-то вся и проблема! Пока Вы, мой дорогой, не начнете страдать, ничего путного не выйдет. Необходимо всеми клеточками прочувствовать страдание, — с этими словами она скукожилась так, будто ее тело атаковал порыв холодного ветра. — Возьмите, к примеру великого Александра Сергеевича. Он был влюблен в красавицу-дворянку Анну Петровну, но… она была замужем. Он, безусловно, страдал. Хотя они потом встретились и родилось гениальное «Я помню чудное мгновенье…». А Михаил Юрьевич и Варвара Лопухина… Кто не знает эту историю? А Сергей Александрович, чье отчество мы не так часто произносим и Айседора? Да можно перечислять и со счету сбиться! Ах, сколько страданий выпадало на долю великих поэтов. И столько шедевров родилось благодаря страданиям! — сжав ладони в кулак, она крепко прижала их к груди и закрыла глаза. Выйдя из образа, продолжила: — Поэтому, милок, даю Вам домашнее задание. Она взяла шариковую ручку и под собственную диктовку начала писать на чистом листе: — Первое: на-у-читься рифмо-вать без гла-го-лов, — тут она посмотрела на меня. — Совсем без глаголов не обойтись, это понятно, но умоляю Вас, как можно меньше. Я кивнул, дав понять, что услышал сие наставление. — Второе, — шариковая ручка в руках вновь стала выводить филигранные буквы, — на-учить-ся стра-дать. Это, мой дорогой, необходимо. Поэт должен идти на жертвы. Феодосия Савельевна бросила взгляд на часы. — Время бежит, и остановить мы его не в силах. Было очень приятно с Вами побеседовать. Не мог сказать того же. Не мог, но сказал. Редактор улыбнулась. — Думаю, теперь Вы научитесь писать достойные произведения. Она протянула листок с домашним заданием и, привстав со стула, отрезала: — Всего доброго. Я пожелал ей того же. Из редакции вышел опустошенным. Пусты были и мои мысли. Я просто не знал, о чем думать. В ушах звенели только глаголы, но ясно различал лишь один — «страдать», «страдать»… Придя домой, завалился на диван и уснул. Что было дальше? Ничего интересного. Нет, я извлек некоторые уроки, точнее, первый. А вот страдать так и не научился.
Сегодня читают
