Владимир Шилейко

Всё — тишина, и всё — покой

Безмолвный час глубок и долог…
Твоей ли нежащей рукой

Ее весна плыла когда-то
И в обаяньи первых гроз;
Но солнце бледного заката
Не обожгло старинных роз…

В простосердечии, на воздухе целебном
И тихой памятью овеян глубоко —
Ты стал совсем земным, ты стал совсем
волшебным,

Все вечера томительны и жгучи —
Этот горел упоеннее всех…
Разве я знал, что даже пафос мучит
Горьким соблазном стыдных утех

Дай руку мне во сне

Мы будем вдвоем с тобою
В овеянной дремою

В века веков деннице онемелой
Запрещена небесная дорога:
Зловещая от жертвенного рога
Слетела тень звезды окаменелой

Господь мой
Видишь, как Тебе
Всё сердце, вся душа открыты,
В одной возвышенной мольбе,

Еще не порываю нить,
Меня скрепляющую с вами;
Еще умею говорить
Обыкновенными словами;

Глаза, не видя, смотрят вдаль,
Знакомой болью ноет тело, —
Какая острая печаль,
Тоска какая налетела

Что горестней, что безнадежней
Глубокой осенней печали,
Тоски по надежде,
Неровных падений листа

Больного сердца переливы,
Чужой не тронуты рукой,
И этот, долгий и ленивый,
Почти что царственный покой, —

Влачится — у
— через волчец,
Скрывая рваную порфиру:
Ее привел сюда Отец