Спасителю Севастопольской Панорамы
Обернись на вершине кургана: пальба и дым.
Оборона Малахова. Стоны и крики — рядом.
Долгий свист. Под обстрелом на склоны несут воды,
и залиты, шипят, не посеяв погибель, ядра.
Обернись на вершине кургана: пальба и дым.
Оборона Малахова. Стоны и крики — рядом.
Долгий свист. Под обстрелом на склоны несут воды,
и залиты, шипят, не посеяв погибель, ядра.
Да что же это, люди, как же так?
Три русских школьника приходят в бундестаг
и говорят про страшную войну.
И в ней, войне, винят свою страну.
А дядя Боря двоится, лицо заслонив рукой.
Ты из какого подъезда: из первого? из четвёртого?
Оба из токарей. Оба ушли на покой,
он теперь вечный — для Репина и для Прокопова.
Нас провожает звук бензопилы,
когда она визжит в руках рабочих.
И мёртвых сосен корни и стволы
уложены рядами вдоль обочин.
Чем, Севастополь, ты зацепишь в этот раз,
когда кусает ветер в треснувшие губы?
Когда, царапая незащищённый глаз,
оскалят зубы парусов твои яхт-клубы?
Последнее дело —
идти по горячим следам.
Листва облетела,
курчавясь, у стриженых дам.
Все отнято: и сила, и любовь
В немилый город брошенное тело
Не радо солнцу
Чувствую, что кровь
Волны тяжки и свинцовы,
Кажет темным белый камень,
И кует земле оковы
Позабытый небом пламень
Вновь подарен мне дремотой
Наш последний звездный рай —
Город чистых водометов,
Золотой Бахчисарай
Белый город, синие заливы,
на высоких мачтах — огоньки…
Нет, я буду все-таки счастливой
многим неудачам вопреки
Как мертвый исполин, на грудь скрестивший руки,
Недвижен ты лежишь на мертвых берегах
Безлюдны улицы, обросшие травою,
Колонны белые возносятся вдали,
Я помню: день румяный догорал,
От моря сыростью соленой потянуло,
К ногам моим скатился сонный вал
И в море вновь ушел без гула