Мне сначала хотелось увидеть его. Но потом
март науськал прислушаться к птичьему свисту…
Если правда, что мальчиком Марк наблюдал за Христом,
лишь труднее работалось евангелисту.
Я не думаю, чтобы особые виды дерев
и волшебные травы росли в вертограде.
И, ограды глухую лазурь без труда одолев,
что обрел бы я? Парк… Но чего это ради?.
Между тем из-за мертвого камня такая весна
пела, щелкала, плакала — словом, звучала,
что не ведай о Слове душа, все равно бы она
догадалась, что звук — этой жизни начало.
Трель малиновки, горлицы стоны и постук желны —
кто там? что там? — но только рождалось в округе
бытие, о котором на севере грезить должны
и, конечно, скучать и молиться на юге.
Нет в увиденном тайны. В услышанном тайна жива —
вольный омут догадок под сенью оливы.
Ах ты, дуб над оградой, садовая ты голова!
Смерть, конечно же, есть, но не будем пугливы.
Разве может быть страшным исход, постигающий всех?
Что назначено всем, — тем одним не трагично…
Там, за муромским дубом, наверное, — грецкий орех,
ибо греку с варягом общаться привычно.
В белом коконе облака медлит дневная луна
тихой бабочкой, желтой лимонницей юга.
Мир наивен и прост, и уж это ничья не вина.
Но ведь чья-то заслуга…
1956
