У опушки черного леса, на берегу быстрой реки, возле богатых лиственниц жили дед и бабушка.
Они под старость, точно зайцы к зиме, совсем побелели.
Никого, ничего у них не было, только синяя корова.
Старик ночами сказки сказывал, песни свистал.
Старуха шкуры звериные разминала, слушала.
И так эти сказки гладко текли, что из полусонного черного леса, с высоких камней чуткая кабарга прибегала слушать.
Свет костра белел на ее длинных клыках.
Всю ночь слушала.
Но вот раз и днем кабарга не утерпела.
Осторожно, тонкими ногами перебирая, спустилась к шалашу.
У шалаша стоял полный казан молока.
Кабарга опустила морду в казан, половину молока выпила.
Вернулась старуха домой.
— Шестьдесят лет под этим шалашом живем — воров не было.
Кто молоко выпил?
От стыда убежала кабарга на горные уступы, поднялась на ускользающие от глаз скалы.
Здесь крылатой
птице негде сесть.
Сюда когтистым зверям не вскарабкаться.
А утром кабарга, соскучившись по молоку, пришла
легким шагом к шалашу.
Опять молоко выпила и унеслась.
Рассердились старики, воткнули в землю три высоких кола и подняли тяжелый казан.
Наутро прибежала кабарга, губами пожевала.
— Бшшш... — головой повела. — Пшш!
Меня испугались—молоко повыше подняли.
Стукнула передними копытами — казан качнулся и выплеснул молоко кабарге на спину.
Покрылась серая спина молочными пятнами.
Сколько по земле ни каталась кабарга, сколько о камни ни терлась, белые пятна стереть нельзя.
Стыдясь этой отметины, кабарга теперь к серым камням жмется, в непроходимой чаше леса прячется.
Чтоб пугливую кабаргу настичь, должен охотник сказку спеть, песню засвистать.
Не вытерпит чуткая кабарга, выйдет, поставит уши и слушает:
Вот тут-то и стреляют ее.
