Раз, два, три...

Рассказать то, что так тщательно скрываешь всю жизнь, открыться, поделиться - ИСПОВЕДАТЬСЯ! «Раз, два, три, четыре, пять, Будем в прятки мы играть. Небо, звезды, луг, цветы…» Не люблю дожди. Нет, это мягко сказано. Дожди я просто терпеть не могу. Даже если льет за окном, а я в теплой квартире, у камина, пью горячий чай и кутаюсь в одеяло - НЕНАВИЖУ! Однако сегодня я надеваю яркое платье, эфирное и откровенное, набрасываю сверху плащ, прозрачный, с легким голубым оттенком, с большим капюшоном. Плащ закроет меня от льющейся с небес воды, но не спрячет фигуру, облаченную в яркое одеяние. У самой двери я оцениваю свой вид в зеркало, наношу последний штрих – сочно-красную помаду, взъерошиваю волосы, чтобы прическа не выбивалась из моего сегодняшнего облика классическим консерватизмом, глубоко натягиваю капюшон и, прихватив с собою зонт-трость, выхожу за порог. Все мое существо, каждая моя клеточка не переносит слякоть, но только так я смогу найти его. Вечереет. Сегодня не будет яркого заката, окрашивающего небосвод, дома, окна... Как и уличное освещение не сможет отогнать мрак из-за падающей влаги с хляби небесной. Улицы рано опустеют, одинокие путники спешно разбегутся по своим обиталищам. Даже бездомные будут искать сухой уголок, чтобы укрыться от противной мокроты. Терпеть не могу дождь, от этого неудержимо повторяюсь в мыслях и словах. Под подъездным навесом я замечаю как фонари, не разогревшись, ленно бросают свет на мостовую, размыто копируясь в лужах, но не отгоняют мглу. Моторошно. Вот сидеть бы мне дома, так нет же, спешу покинуть свой район, тихий и привычный, где знаю каждого второго в лицо, где даже собаки обходят меня стороной, не попрошайничая и не оскаливаясь. Вздыхаю и направляюсь в центр ночной жизни, где гремит музыка, где неоновые витрины слепят глаза, где кучками молодежь, распивая непонятного происхождения напитки, гогочет над плоскими шутками, где на скамейках трутся парочки, где есть темные закоулки, в которых стынет душа… Дождь уже не льет, барабаня по крышам и навесам, он мерзко моросит. Освещенные мостовые остались за спиной. Я, поспев отскочить назад, чертыхаюсь вдогонку пронесшемуся авто, фонтан брызг грохнулся у моих ног, зацепив носки туфель. Не успев оторвать взгляд от насмешливо моргающих фар, я делаю шаг вперед, и зонтик ударяется о бордюр, звенит наконечник и я, дергая руку вверх, кручу головой, надеясь, что никто не услышал. Никого! Это отвлекает мое внимание, и моя нога ступает в глубокую лужу, деваться некуда, становлюсь второй, и сердце щемит - мои туфли, от Карла Позанини, намокают, кожа, тут же втягивая влагу, начинает чвякать. Мои туфли! Ах, как бы сегодня к месту были простые резиновые сапожки. Как бы мне в них было тепло и сухо. Как бы радовались мои ножки. Но именно в туфлях, коротком, нескромном платье, у меня есть надежда, что он не пройдет мимо. Ему нужны незащищенные и в тоже время дорогие, словно случайно попавшие в дождь. Да, не по погоде обута…. Опять же – любимые туфли… Тем не менее, именно так у меня есть надежда, что он не узнает меня. ОН. Он всегда там, где много народа и есть укромный уголок. Он там, где играет музыка прошлых веков, где чистые голоса передают простые слова, а мелодии не гипнотизируют тебя однообразным ритмом. Он там, где обязательно прозвучит танго. Он прекрасно танцует, он легко двигается, он ослепляет улыбкой, он завораживает взглядом. А ты…, ты не в силах ему отказать. Не многим удалось уйти от него после танго. Мне посчастливилось. Хотя, возможно, он просто решил поиграть. Вот сегодня я и спрошу его об этом. «Утомленное солнце, нежно с морем прощалось…» - пел Утесов, поскрипывала заезженная пластинка, перенесенная на диск, создавая атмосферу давно прошедших лет. И особняк, за высоким забором из железных прутьев, с толстыми колонами у ворот, в оные годы дворянская дача, прятался за мокрыми деревьями, маяча тусклой лампочкой у входа и льющимся светом из больших окон, свидетельствуя, что ресторан, разместившийся здесь, еще открыт. Справа и слева грохочет современная музыка, яркие витрины разбрасывают режущий глаза ионовый свет, но я не спешу к ним, я медленно иду вперед, где белые зонтики, над одинокими столиками, поникли от дождя. Где, скорее всего, внутри будет душно и накурено. В тот ресторан, с пожелтевшими фото, гамаками меж старых деревьев, диванами и стульями, покрытыми льняными чехлами. На радость тут не многолюдно. Я, ответно улыбнувшись молодому парнишке в длинном, белом фартуке, следую к дальнему столику на двоих, быстро вешаю на крючок вешалки-треноги зонт и закрываю его своим плащом. Приветственный чай уже дымится на моем столе и я, налив его в чашку, грею руки, не снимая тонких, шелковых перчаток, украдкой поглядывая по сторонам. Смеются, кокетничают, держаться за ручки… «Мне немного взгрустнулось, без тоски, без печали…» Внутри все сжалось. Ком подступил к горлу, пальцы предательски трясутся, но вместе с тем, я радуюсь. Пролетевшая мимо стынь, покрыла мою спину мурашками, подсказав – наконец-то ОН рядом. Я не успела протереть забрызганные грязью туфли влажной салфеткой, это ли не причина покинуть зал? Выпрямляюсь и следую в дамскую комнату. Две симметричные родинки на моем запястье заныли и посинели. Теперь бы любой заметил, что это не родинки, а крохотные шрамы. В глубине груди, между ребер, сердце сжалось и не решается исполнять свой привычный ритм. Еще глубже, где предположительно прячется душа, все застыло, замерло, затихло… ОН здесь! Я нашла его, я дождалась. Я получу ответы. Ах, как же ломит руку. За мной наблюдают. Я чувствую это спиной. Открываю дверь, вхожу внутрь дамской комнаты. Тут полумрак, отлично. Долго держу руки под струей холодной воды, смотрю на себя в зеркало и ищу равновесие. Я никак не ожидала, что возникнет такое беспокойство. Смачиваю лицо водой и приступаю к обуви. Забрызгалась! Ах, нет, это же тот лихач, окатил меня. Мысли непреднамеренно убегают в прошлое, а я, автоматически приведя себя в порядок, проделываю путь обратно, к столику, уже полностью возродив картинку давно минувших лет собственной жизни. Снова холод пробежал мимо, только теперь я готова к нему, я, как никогда, настроена к исполнению своей мечты. Отбрасываю воспоминания, делаю глоток подостывшего чая. Ставя чашку, поглядываю по сторонам и, взлохматив прическу, беру меню… Субботний день освежился пролетевшей майской грозой, разогнавшей людей в укрытие. Дождь был сильным, с огромными пузырями, покрывающими лужи, и коротким. Еще слышны отдаляющиеся раскаты, еще не прояснилось небо, достаточно плотные тучи скрывают солнце, а оркестр продолжает играть. Подруги смеются, шуткам новых знакомых, а я кручу головой, мне постоянно кажется, что на меня кто-то глазеет. Оглядываюсь в который раз, но никого не нахожу. Заиграл вальс и первые смелые пары, пренебрегая мокроту каменной мостовой городского сада, уже кружатся в танце. Потихоньку разгораются фонари. Замечаю, как высокий мужчина, в военной форме, следует к нам, заставляя пары отступить, давая ему дорогу. - Юрий! – представляется он, ударяя каблуками хромовых сапог, отдавая честь, легко касаясь сверкающей кокарде на козырьке. Мой взгляд падает на его пагон – три звездочки, на золотистом фоне, красная окантовка и гербовая пуговка. - Лейтенант. – вырывается у меня и я спешу исправиться: - старший. А он, чуть-чуть улыбнувшись, протягивает руку, приглашая следовать за ним. - Нас не представили, - говорю я, - однако, я подарю Вам танец. Мы плавно скользим по кругу, он едва касается пальцами моей талии, моя рука, в белой атласной перчатке, застыла над его ладонью, но не легла на нее, будто бы между ними есть препятствие, твердая тактичность, вживленная в меня с молоком матери. И, не смотря на это, я чувствую его. Проникаюсь к нему интересом, прикрыв глаза, вдыхаю его запах, но ничего не распознаю, кроме… свежести и… прохлады, исходящее от его тела. - Разрешите Вас проводить домой. – подводя меня к подругам, запрокинув одну руку назад, он, склонив голову, даже не смотрит мне в глаза. - Спасибо, - отвечаю я, - не стоит. - Ах, какой эндимион! – перебивает меня подруга Муся, и я облегченно вздыхаю, кокетливая напористость подружки не оставляет мужчин равнодушными, они мгновенно падают перед ней ниц. – Только Вы, голубчик, глубоко не воспитаны. Увели нашу Капу, даже не представившись! - Покорно прошу извинить. Юрьев Юрий Юрьевич! – и опять военные, вышколенные манеры. - Как мило! – захлопав в ладоши, верещит Муся, остальные ей вторят. – Вы Ю в кубе…. Они долго болтают, облегчая мою участь, а я сама не понимая, двоюсь, нет, множусь в нахлынувших чувствах. Он невообразимо красив и галантен, у него такая выправка и…. Так что же это со мной? Почему мне хочется бежать от него, сломя голову, как можно быстрее и дальше? Прошел месяц. Жаркий и яркий май канул. Я больше не видела Его, как и ничего о нем не слышала. Нет, это не так, я ежедневно выслушивала укоры от Муси и Нюси, что была отвратительно недоброй и прогнала единственного мужчину на земле. Я переживу их стенания. Завтра мы все переедим на дачу, и там появятся новые поклонники, притягивающие все внимание моих подруг. Тут же о нем все забудут. И тут я вдруг признаюсь себе, что и сама, нет-нет, а возвращаюсь мыслями к малознакомому субъекту одного танца. Вот только чувства у нас с подругой глубоко отличаются, я не испытываю к нему притяжения, а скорее всего наоборот, хочется спрятаться. И здесь же ловлю себя на том, что совершенно не помню ни лица его, ни глаз. Только рост, ширину плеч и, пожалуй, силу, несмотря на тонкость его кости. Ну, не рассмотрела и бог с ним! Завтра все унесется в прошлое, мы едем в деревню. Лето радовало погодой. Солнце разбросало свое золото на бездонное лоно нивы, простирающейся сразу за окном моей светелки. Мы приехали поздно и, выпив чаю, я уснула, измученная дорогой. Прокричал петух, отозвались птицы, рассекающие небосвод, я улыбнулась новому дню и снова провалилась в сон. Окончательно проснулась от радостного смеха подруг. Они собрались в беседке, чуть поодаль моего окна. Я собиралась не долго, уж очень хотелось чаю, а еще, так сладостно пахло свежим хлебом. Выбежав на крылечко, прежде чем свернуть за угол, мое сердце заколотилось, мне показалось, что по краю поля, на вороном коне, проскакал Он. Присмотрелась и, отругав себя, вздохнула с облегчением, побежала завтракать. Это же надо, вспомнила! Хорошее лето, прекрасный отдых, теплая вода в реке, вкуснейшая земляника в лесу…. Люблю деревню, можно не отвлекаться от дум, а еще читать, читать, читать… «Расстаемся, я не стану злиться»… Едва тронув салат, заказанный мной опрометчиво, я осознаю, что не голодна. Ужасно пересыхает в горле, вино не спасает. Я понимаю это состояние - меня изучают, внимательно, в деталях, скрываясь в затемненных уголках ресторанчика. Не отодвигая тарелку, я делаю вид, что еще продолжу трапезу, беру бокал с легким, десертным вином, пригубляю в энный раз. Не выпуская бокал из рук, бросаю взгляд на присутствующих, полный любопытства, однако ни на ком, серьезно не останавливаясь. Им нет до меня дела, мне до них. Всего один посетитель меня волнует, но его-то я и не вижу, а он здесь, я-то это знаю, да и шрамы свидетельствуют об этом. - Простите! – мягкий, бархатный голос раздается у меня над ухом. Это происходит так неожиданно, что моя рука дрогнула, вино в бокале заколыхалось, я спешно ставлю его на стол, но не тороплюсь поднять голову. – Простите… - повторяется Он, - если я Вас испугал, ненароком. – Ему бы выйти к свету, а он продолжает стоять чуть сбоку, хорошо, что с правой стороны, иначе он бы сразу услышал, как заколотилось мое сердце. Я не боюсь его, это адреналин заставляет сердечные мышцы дергаться, это эйфория, от того, что я нашла его. Слава богу, он пока об этом не догадывается. – Возможно я не вовремя, или покажусь не тактичным, - я ухмыльнулась и слегка повернула голову. – Красивая, одинокая… - я молчу. – Возможно, Вы ждете… - Нет, я никого не жду. – говорю тихо, не выказывая никаких эмоций. – Дождь, намокла… Я оставляю фразу недосказанной, мне хочется действий от него… Вечер пятницы. И почему я дала подругам себя уговорить пойти в гости на этот деревенский бал, да еще пешком. Подруги, все до одной, обзавелись кавалерами, возможно, они надеялись на встречу и увлекательную прогулку. Но я, я-то, что тут делаю? Мало того, что мне это все не интересно, что стерла ноги по ухабам, и кажется, повредила свои любимые, атласные туфельки, так еще и намокла до нитки. Хорошо еще, что дождь пошел, когда мы достигли ворот имения, где устраивали бал. Пробежав парадное, мы, смеясь и снимая мокрые шляпки, направились в отведенную нам комнату. Щеки у меня пылали, видно мужчин собралось много и они, скрываясь, разглядывают нас, расписывая кто с кем, когда и что будет танцевать. Ах, пусть! Ко мне вряд ли кто запишется, всем давно известно, что я не вальсирую. Вечер был не плохим. Как мне не хотелось домой, но покидать хозяев я не торопилась, дождик дважды еще обрушивался, барабаня по крыше и окнам. Танцующих становилось все меньше, зала пустела. Все толпились по углам или у стола, закусывая, выпивали. Подруги мило кокетничали с новыми и уже старыми кавалерами. И тут, где-то в средине дома, я услышала громкий, достаточно дерзкий, моему уху, смех. Он мне показался настолько знакомым, отчего я съежилась. Не успев прийти в себя, увидела этого, не милого моему сердцу, Ю. Он так щедро улыбался, смотря в меня своими, совсем бесцветными глазами, похожими на застывшие капли дождя, что я онемела. И снова, ничего не смогла разглядеть, кроме его глаз – прекрасных, притягательных и ужасающе холодных, точно сосульки в морозную ночь. Однако голос, его бархатный, гипнотизирующий голос, мало-помалу привел меня в чувства и… Сама не знаю как, но мы кружимся по залу. Я даже не помню, в который круг он уносил меня, лихо выплясывая Кадриль, Мазурку. Кажется перед ними была Полька и даже Вальс. А затем все пропало. Покрылось мраком, исчезло. Я очнулась от холода и колючего покрывала на моем теле. Пахло сыростью, прелью и еще чем-то непривычно зловонным. С трудом открыв глаза, я встретилась с белым потолком. Нет, белым он уже давно не был, его сплошь покрывали ржавые пятна. Болело все тело, но больше всех ныла рука. Все мои движения были чем-то ограничены, вскорости я поняла, что это широкие кожаные ремни. Проведя по пересохшим губам языком, не меньше жаждущего влаги, я застонала. Затем еще и еще, все громче и громче, пытаясь подняться, дергая головой. Мой взгляд ловил только грязные, посеревшие стены и маленькое, узенькое окошко, совсем под потолком. - Ну-с, как у нас дела-с? – возник передо мною мужчина. На его широком, напоминающем картошку носе покачивалось пенсне. Мне хотелось накричать на него, даже выругаться. Я уже собралась позвать маминьку, как он продолжил, выделяя и протягивая «с», где только можно: - Испугались, милая барышня! Значит, идем-с на оправку-с!... Меня не выписали, даже посетителей ко мне пускали редко. Правда, я уже на следующее утро, изучив свою комнату до сантиметра, могла передвигаться по серому, невеселому зданию, в пределах нескольких комнат: столовой, холла, где толкались все больные. Прохаживалась мимо приемной по узкому, нескончаемому коридору. В общем, мне позволено было «гулять» по тюрьме, именуемой – ЛЕЧЕБНИЦОЙ. Серый, убогий дом «Скорби».Что тут лечили и чем, тогда меня не волновало. Я даже не реагировала на крики, стоны и шепот вокруг меня. Я, помня себя, зная всю свою жизнь, не ориентировалась лишь в теперешних датах, не могла вспомнить, как попала сюда, что предшествовало этому. Приходил папинька, не смог со мной говорить. По отцовский поцеловал меня в лоб, проронив слезу. Быстро удалился, лишь спросив, что мне передать. На мои мольбы забрать домой, тяжело вздыхал и отмалчивался. Затем пришла матушка, принесла книги, вещи и постельное белье. Я спряталась ото всех в своей конуре, сидела на кровати, пялясь в книгу и стараясь вытянуть из глубины своей черепушки пролетевшие дни и заполнить угнетающий меня пробел. Ничего не выходило. Даже беседы с моим врачом не давали пользы, не сдвигали дело, пока он не решился на крайнюю меру и не ввел меня в гипнотический сон. И снова я проснулась от боли, поразившей все мои члены, от сухости во рту. Опять встретилась с потолком, а в нос ударил запах цвели. Все повторялось – стон, потуги освободиться из пут, ломота во всем теле и жужжащее мухой «С». Только на этот раз я помнила намного больше. Всплыли и не покидали меня холодные, ледяные глаза, пронизывающие меня насквозь, хотя я и не знала, кому они принадлежат. Все по кругу – отец с вздохами и скупой слезой, матушка с причитаниями и молитвами. Медсестры, в длинных платьях, белых фартуках и покрытыми чепцами головами, безучастно снующие мимо. Врач с пенсне и своим противным «С». Шли дни, проходили недели. Я все больше и больше возвращала себе память, но упорно твердила, что ничего не помню, прекрасно осознавая, что правда никому не нужна, что именно она меня здесь держит. Да, я вспомнила много, кроме некоторых вещей: как зовут обладателя ледяных глаз, что он сделал со мной, отчего я оказалась здесь? В том, что это произошло из-за него, у меня сомнения не возникло. И главное – что на моей руке, под повязкой, которую часто меняют, ибо просачивается кровь? Эти вопросы меня волновали больше всего на свете, сильнее чем то, когда я выйду на свободу, да и что творится за стенами моей лечебницы, по всему напоминающему темницу, каземат. Очередной сеанс глубокого лечения, к которому тяготился мой врач, закончился тем же эффектом – я была одна в своей палате, правда, уже не связанная. Придя в себя, я не успела даже застонать, как уловила крики и топот множества ног за своей дверью, а еще, хлопки. Они раздавались там, за толстыми стенами, проникали ко мне в малюсенькое оконце, с воли. Я села и в этот момент стены задрожали, открылась дверь, сестра только глянула на меня, махнув рукой, тут же унеслась. Не дождавшись врача, я поплелась к двери. Больные заполнили коридоры и тынялись как неприкаянные. Потолкавшись с ними, не обнаружив ни сестер, ни санитаров, я пробралась к выходу, он был открыт. Выходить в том виде, в каком я была, в одной ночной сорочке, я не могла. Быстро вернувшись к себе в палату, надела то единственное платье, что висело на вешалке. Затем прихватила кое-что из собственных вещиц, принесенных матушкой, снова выскользнула в коридор. Никто меня не трогал. Направляясь к выходу, я заметила, что дверь в кабинет доктора приоткрыта. Осторожно, оглядываясь, я бросилась к большому шкафу с ящичками. Покопавшись в нем, нашла бумаги с моим именем, сунула за лиф платья и побежала. Город. Мой любимый город встретил меня полным, что называется, хаосом. Горожане неслись в разные стороны, никого и ничего не замечая, прижимая к груди все самое ценное, толкались и ругались. Смрад, дым, выстрелы, ор…. Покинув стены обители, я долго стояла на распутье дорог, боясь сделать шаг, как ни странно, прекрасно понимая, что оставаться у ворот нет смысла, меня в любой момент могут хватиться. Опустив голову, я понеслась к дому, не задумываясь, что на это уйдут мои последние силы. Постепенно я привыкала к окружающему, все больше абстрагируясь на собственных желаниях: ванна, нормальная еда и собственная одежда. Да, мой город пал в «грязь лицом». И всего-то за несколько месяцев. А как же все хорошо начиналось – шампанское, бой часов, залпы военных. Семнадцатый год, мне семнадцать. Разве могло хоть что-то намекнуть мне, молодой, не замороченной проблемами бытия девушке, что в один день все перевернется? Нет, нет, нет! Свой дом я увидела еще издали. Устала ли я от такого дальнего, пешего пути? Не помню. Как только я увидела свое родовое гнездышко, с заколоченными ставнями, с дверью, которую крестом пересекали доски, внутри все похолодело. Взбежав по парадным ступенькам, я принялась колотить кулаками, призывая слуг и родителей впустить меня. Стучала и стучала, пока не заболели руки. Забыв о второй двери, я принялась бегать под окнами, выискивая лазейку. И вдруг вспомнила, что есть запасной ключ! Вытащив его из цветочного горшка, я принялась отдирать доски. И это мне удалось! Зашла, не закрывая двери, стаяла в парадном, задрав голову и как идиотка орала, снова клича родителей. Мне отвечало эхо. Разрыдалась, громко, завывая. Но мое желание: ванна, еда, одежда, побороли истерику, заставили думать. Заперев двери, я поплелась на второй этаж, в свою комнату. Тут мое внимание отметило, что внутри дома, хоть и были разбросаны кое какие вещи, да и мебель осталась не зачехленной, что говорило о спешке, с какой покидали дом, все же было тепло и относительно уютно. Нет, не относительно. По сравнению с палатой – тут было превосходно! Едва я достигла своей двери и положила на ручку руку, как услышала голоса под окнами, а за ними и требовательный стук. Замерла, прислушалась, попятилась. Осторожно, ступая на пальчиках, стала спускаться. Треск. Отварили первую дверь. Испуг. Дыхание прервалось, я присела, и уже в таком виде продолжала спускаться. Удар и снова непонятный мне звук, напоминающий треск дерева. Вторая дверь распахнулась и на пороге, в лучах солнца, замер мужчина. Его жадные глаза шныряли по сторонам, он постоянно облизывал ��убы. Он что-то разглядел, довольно крякнул и сделал еще шаг, протягивая руку к добыче. Во мне все взыграло. Я заорала, прыгнула вниз, перескочив перила, набросилась на него, повиснув на нем, как на стволе дерева и вцепилась в его шею, со всей силы стараясь ногтями разодрать кожу. Уж какие звуки издавал мой рот, я не ведаю, но мужчина попятился. Его глаза расширились от удивления и страха. Он схватил меня, стал отдирать от себя, но я рычала, колотила его ногами и сильнее впивалась в шею. Доли секунды, он грохнулся ничком на пол, а я…, я почуяла запах крови и в голове у меня помутилось. Я, уже сидя на нем, смотрела на свои окровавленные руки и принюхивалась. Мне хотелось вкусить, эти пурпурные капли, стекающие с моих пальцев, но в то же время рвотные спазмы подступали к горлу. В двери потемнело. Кто-то вошел, я не разглядела, мужчины или женщины, знаю лишь, что их было несколько. Снова из моего горла вырвался нечеловеческий вопль и я, приподнявшись, уставившись на них безумными глазами, вытянув руки, пошла вперед. Выстрел, запекло в плече. Это подстегнуло меня к действию, и я бросилась на своих незваных гостей. Мне удалось поцарапать ближнего, пока они оставляли мой дом. Я все еще порыкивала, когда увидела себя в зеркале. Это была я, но обезумевшая и…., озверевшая. Растрепанные волосы, выпученные глаза, грязные по локоть руки, юбка порвана, оголяет мои ноги до самых бедер… «Ванна, еда, одежда» - всплыло в моей голове. Засосало под ложечкой. Я развернулась к лестнице. Он лежал, выпучив глаза, и смотрел в одну точку. Двумя руками схватила его за ворот и поволокла на улицу. Вышвырнула, как выбросила бы чужого, нагадившего котенка. Фыркнула, смахнула с рук его запах, вошла в дом и принялась баррикадировать двери. Сначала одни, затем вторые, подтаскивая к ним все, что могла поднять. - Ванная, еда, одежда! «В этот час прозвучали. Слова твои…» Он сидит за моим столом. Да, у меня нет сомнения, это он. Высокий, плечистый, с военной выправкой и неизменным умением не торопить, ни события, ни собеседника. Присел так, чтобы тень падала на его лицо, дабы был общий вид и не вырисовывались детали. Но я-то его знала! Даже если бы он сменил обличье, то взгляд, как и глаза, холодные, прозрачные, как у рыбы, изменить невозможно. Если бы он мог только знать, какое я получила удовольствие, от самого интереса, проявленного ко мне. Он поднял руку, призывая официанта и говоря мне: - Разрешите угостить шампанским? - Я пью вино, - отрицаю и добавляю: - легкое. Это можно было и не говорить, смененный бокал стоял чуть тронутым. Тут я замечаю мелькнувшую усмешку на его губах, он же, взяв в руки винную карту, моментально сделал заказ, указав официанту и не озвучив мне. «Усмешка? – подумала я, - интересно, по какому поводу? Что я не отказалась, или что озвучила очевидное? Странно, неужели я так сильно изменилась? А быть может, снова играет?» И тут он, словно прочел все мои «почему», после довольно продолжительной паузы, во время которой мы неустанно изучали друг друга, слегка качая головой, произносит: - «Шенон Бран». Прекрасный выбор. Бодрящее, с пряным запахам. Однако, как бы Вам не показалось назойливым мое присутствие за Вашим столиком, я позволю себе угостить Вас «Сотерн». Поверьте, в этом заведении оно настоящее. - Я верю. – просто отвечаю я и отважу глаза. «На этот раз, ты – мой улов!» – хвалю себя, уже не боясь, что он подумает или предпримет, глядя на засветившуюся радость в моих глаза. Как не боюсь и того, что он раскусит мои планы. Я-то уже знаю – мысли он не читает, будущее не видит. Дом пуст, прислуга, как и родители, исчезли. Камины, печи не топлены, значит, горячей ванны мне не видеть. Зато вода есть, я смогу смыть с себя грязь и больничную вонь. Стоя посреди своей ванной комнаты, я стала стаскивать с себя одежду и почувствовала боль, тут же вспомнила, что в меня стреляли. Сняв, не без усилий, платье, я подошла к зеркалу, принялась разглядывать рану, она была не глубокой, скорее даже поверхностной и больше походила на ожог. - Интересно, чем это в меня пальнули? Потемневшая кровь на моих руках, вызвала во мне отвращение, настолько сильное, что я, плюнув на собственное ранение, принялась мыть руки, щеткой, стирая кожу. Затем так разохотилась, что забравшись в ванную, уже не ойкала от холода воды. Вымыв голову, вдруг осознала, что произошло в моем фойе. До меня дошло, что люди могут вернуться, что вряд ли мне удастся с легкостью прогнать их второй раз. Но и покидать свой дом я не хотела. Я начала действовать быстро. Оделась тепло и как можно скромнее, собрала в узел немного, самых необходимый вещей. Не расставаясь с узлом, побежала в кабинет папеньки, вскрыла стол и получила небольшую дозу радости – мои документы были на месте. Взяв их, выгребла деньги, их было совсем немного. Подбежала к окну. Внутренние ставни были закрыты. Пришлось отварить. Улица плохо просматривалась в заколоченное окно, но вход во двор был как на ладони и, пока еще чист. Тут я вспомнила про свою копилку, побежала, забрав и узел с вещами. Разбила ее – очередная порция отрады, собралось достаточно, чтобы купить билет на пароход. Снова подбежала к окну. Уже не раскрывая ставень, больше прислушивалась, чем присматривалась. Удивительно, но за мной не спешили. Достав одну из шляпок, надела ее на голову и тут, третье желание, которое я так и не успела выполнить, напомнило о себе. Голод кружил голову. Может к голоду и ранение добавляло слабости, я не знала, просто ужасно хотела есть. Взяв всю свою поклажу, очень тихо ступая, постоянно прислушиваясь ко всем звукам улицы, я спустилась на кухню. Тут появилась проблема – парадный вход был далеко. Однако и плюс тоже был – двери во внутренний дворик находились именно в кухне. Взяв метлу, я вернулась к проходу, просунула ее в дверные ручки, подергала, подумала и подставила ведро – если кто начнет ломиться, я обязательно услышу. Обосновалась в кухне, соответственно подперев и эту дверь на улицу, приступила к трапезе. Ела все, что можно было как-то разгрызть. Набив желудок, почувствовала облегчение и, вместе с тем, поняла, что сил почти не осталось. Ужасно хотелось спать. По существу я давно не сплю, как только поняла, что таблетки, коими меня пичкали, отключают меня надолго, прятала их. Нужно было выспаться. Находиться здесь опасно, но и уходить, тем не менее, мне не хотелось. Оставался подвал, или чулан. Но это не выход. Если в дом ворвутся, то их обязательно, в поиске провизии, обыщут. И я решила – чердак! Собрав корзину кое-какой еды, я отправилась наверх. Наш дом, из двух жилых этажей, имел еще один, чердачный, тут папенька устроил свою мастерскую, он у меня ученый муж, я никогда особо не лезла в его дела и поднималась в его обитель всего пару раз – пригласить к столу. Особым любопытством я не страдала, поэтому, что творится под крышей, не знала, совершенно. Зайдя же сюда, я была восхищена – чисто, тепло, уютно. Шкафы с книгами и какими-то рукописями, труба на треноги, папенька изучал звезды, мне тоже пару раз дал взглянуть. Массивный стол, ящики и дверцы заперты. Кожаное кресло и небольшой диванчик. Это все меня очень обрадовало. В связи с находкой сон отступил и я, бросив принесенную поклажу, побежала вниз. В скором времени, в папенькином кабинете была настоящая постель с подушками, теплыми одеялами. Затем появилось еще кое-что из моих вещей, кое какая мелочь, милая моему сердцу, фотографии. За ними съестные припасы и вода. Немного подумав, я спустилась и взяла себе несколько бутылок вина – на случай если замерзну. Самым последним я принесла пустое ведро, решив, что уж если ночью мне понадобится по нужде, или же в доме появится кто, я смогу воспользоваться «ночной вазой», а уж потом буду думать обо всем остальном. Уселась в кресло, напротив малюсенького окошка, вытянула ноги и прикрыла глаза. Нет, так сидеть и прислушиваться я долго не смогу. Сбежала, нашла веревки, перевязала все ручки в доме, ввязывая жестянки. Тоже сделал с окнами. Теперь если будет вторжение, то поднимется звон, и я буду уведомлена. С чувством выполненного долга, я удалилась в свое убежище. Дверь папенька соорудил добротную, засунув запоры, я, не снимая одежду, улеглась. Сколько я спала – не знаю, часы не брала, а когда открыла глаза, в окно сияла луна, это радовало, не полная темень, да и тишина в доме была ничем не нарушена. Вдруг удар, я вздрогнула и вскочила, но тут же, прижав руку к заколотившемуся сердцу, упала на подушку и стала считать. Я-то, совсем забыла, что у нас есть напольные часы с боем. Днем-то я их не встретила, да и в суматохе их бой не привлек внимания, а сейчас… -Раз, два, три, четыре! – посчитала я. – Скоро утро! Прикрыла глаза, глубоко вздыхая, успокаивая себя, я неожиданно, вспомнила детскую считалку: «Раз, два, три, четыре, пять! Я иду тебя искать!» – резко открыла глаза и уставилась на окно. Сон, или воспоминания из недалекого прошлого посетили меня. Мужчина! Был какой-то мужчина… Что связано с ним, что он мне сделал, пока еще было загадкой, но вот то, что из-за него у меня оборвалась привычная жизнь, я поняла всем своим существом. То, что ответов, пока, в себе я не найду, признала с готовностью. Как поняла и то, что сон уже не вернется. Все еще лежа, укутавшись в одеяло, в отблеске небесного светила, изучала помещение, пытаясь понять, что делать дальше. Эта, не очень большая, но просторная комнатка, была сооружена не в самом начале чердака, а после большого, пустого пространства. Да и сам вход был не выделен из общей деревянной обивки. Я без труда открывала дверь, потому что знала, что она тут есть. Что же мой папенька делал? Что изобретал, чем занимался, зачем сделал это укромное, таинственное убежище? Тут у меня, наконец-то, с большим опозданием, я имею в виду возраст, проснулось любопытство. Поднявшись, укутавшись в большую маменькину шаль, вытащив сухую булку, но еще вполне пригодную, чтобы ее жевать, смочив ее немного вином, я принялась ходить по кругу. - Что, с моими родителями? Куда они, да и прислуга, делись? Отчего бросили меня? - вопросы выстраивались в длинный, безответный ряд. Луна удалялась в сторону, меня пробивала дрожь. Снова бой часов подсказал мне, что утро уже совсем близко. Решилась. Пока есть возможность, нужно спуститься. Проникнув в сою комнату, привела себя в порядок, обработала рану, побывала в спальне родителей, пытаясь найти хоть какие подсказки – снова ничего. Поглядывая в каждое окно, пробралась на кухню, поела, чтобы не тратить свои запасы, решила, что надо припрятать родовое, столовое серебро. Так в комнатке на крыше оказалось много дорогих вещей, которые я могла бы продать. Да и надежда появилась, когда в городе утихомирится, у нас хоть что-то останется. Книги не брала, а вот картины были легки, чтобы и их упрятать. Начало светать. Пока у меня есть возможность, я должна быть в доме и, теперь уже я этого очень хотела, обыскать кабинет отца. Первым обследовала стол – ничего существенного. Затем я прощупала кресло и диванчик – тайников не нашла. Бегло просматривая книги, чудом увидела пуговку. Даже улыбнулась – это моя пуговка, она была на моем любимом платьице, с которым я, повзрослев, не хотела расстаться и верно хранила в своем шкафу. Потянулась к ней и, она сдвинулась в сторону, но взять ее я не смогла: - Странно! Что это папенька выдумал. – поцарапала ее пальчиком и отскочила в сторону. Скрежет, полки сдвинулись, открывая мне узкий проход. Я с детства была девочкой тихой, но смелой. Тайник – значит, я должна его исследовать. Зажгла керосиновую лампу, осмотрительно прихваченную мной еще вечером, я легко протиснулась в щель. Небольшое помещение, совершенно пустое, зато тут были и лампы и свечи, и даже факелы. Не найдя окошка, вот же, с улицы меня не заметят, я добавила огонечек и принялась тщательно изучать место. В десяти шагах вправо от входа я обнаружила спуск вниз. – Вот это да! Ладно, чуть позже. Тут должен быть тайник, обязательно! Я рассматривала стены, трогала коробки и нашла! В одном из старых комодов была всякая ветошь и мои разломанные игрушки. Это ли не намек?! Я стучала по стенкам, выстукивала дно. Оно оказалось двойным. Оттуда я и достала несколько свертков. В первом была пачка денег, а так же небольшой кожаный мешочек, на длинном шнурке. Он был достаточно тяжелым, открыв его, я увидела золотые червонцы. Слезы накатились на глаза, я тяжело вздохнула. Вскорости, слезы лились градом, во втором свертке были документы и письмо. «Капушка! Любимая моя доченька! Время тяжелое, грядут большие перемены. Собственно, если ты читаешь мое письмо, значит, случилось то, чего я боялся. Ты у меня самый умный человечек на этой бранной земле, я в этом не сомневался, таковым и останешься. Ты с детства не задавала лишних вопросов, всегда прислушивалась к нашим, с мамой, советам. Вот и сейчас, я не смогу ответить тебе ни на один из тех, что нахлынули на тебя. Капа! Мы так тебя любим. Нам так больно, что вот так случилось, но поверь, не в наших силах было что-то изменить. Сейчас же, уезжай из города, покидай родную землю, как можно скорее. Ты очень любишь усадьбу, только поверь, это всего лишь стены и крыша. Я заблаговременно позаботился о новом жилье и в твоих силах сделать его таким же милым, как был наш любимый всеми дом. Документы все оформлены. Ты, пожалуйста, запомни все основательно и уничтожь пояснительные бумаги. Теперь ты Катерина. Живи с миром! Живи долго. Даст бог, мы тебя найдем. Любимая, любимая наша доченька. Обожающие тебя, но так пред тобой виноватые, твои папа и мама.» Слезы капали из моих глаз, размывая чернильные буквы, а я все не могла отвернуться. Целовала листок, хлюпала носом и снова прижимала его к губам, вдыхая слабый папенькин запах. Что же с ними, где они? Наконец мне удалось немного успокоиться, я просмотрела остальные бумаги – паспорт, новое имя, даже возраст увеличен. Билеты на пароход, каюта высшего класса, с отсутствующей датой, но приметкой, оплачено, отправить по предъявлению, заверено печатью и штампом. Последним было свидетельство о приобретенной, на мое новое имя, недвижимости. Повздыхав еще немного, поголосив, я поняла, что другого пути у меня нет, как выполнить последнюю волю родителей. Осмотрев еще раз закуток, я вернулась в комнату, где провела последние часы. Села в кресло, задрала голову к окну и протяжно скулила. Мое состояние было таковым, что я не помнила ни о психушке, где провела несколько месяцев, ни о ране на плече, ни о том мужчине, которому я вцепилась в горло. Меня не волновало – жив он или мертв. Лежит все там же или его уже нет, под стенами моего дома. Благо усадьба наша отдалена от основного жилого массива. Но, как не тяни время, а бездействие опасно. Решив, что дом я обязательно обойду, попрощаюсь со всем, что дорого моему сердцу, я принялась собираться в дорогу. Мне бы, в первую очередь, узнать, когда следующий пароход. Но для этого придется выбираться из убежища. - Надо! – приказала я сама себе и принялась собираться. Приготовив все самое необходимое для дальней дороги, отнесла в тайный закуток. Хотя я не проверяла спуск, но была уверена, что смогу им воспользоваться, оставаясь незамеченной, если вдруг, если что… Далее я вытащила свой ридикуль и сложила в него все необходимое. Основное количество денег привязала к поясу нижней юбки, червонцы повесила на шею и, взяв ташку, подаренную мне отцом, с его вензелем, бросила туда немного денег, паспорт и билеты. Надела шляпку и решилась, возможно, в последний раз, простится с домом. Прислушивалась долго, делала осторожные шаги, замирала, слушала и снова осторожно шла дальше. Дом все еще был пуст. Наведавшись в свою комнату, умылась, попрощалась со всем, что было у меня, пошла дальше. На все про все, у меня ушло около часа, об этом свидетельствовали часы в столовой. Хотела выйти через парадную, но тут вспомнила о госте, попятилась и, ушла бы через задний двор, но…. Оставалась у меня одна загадка, и я ее решила разгадать. Как открывается потайной ход я уже знала, поэтому мне не составило труда в него попасть, взяв лампу, я, с замиранием сердца стала спускаться, все-таки я не была настолько смелой, как мне хотелось, а эта лестница мне была не знакома. Цепляясь за каменную кладку рукой, второй, вытянув вперед, я освещала себе путь. Ступени закончились, впереди темный, узкий тоннель, и я его, практически, касалась головой. Снова страх охлаждал мою спину. Боясь даже оглядываться, я уже неслась вперед, пока не уткнулась носом в стену. - Уууу! – вырвалось у меня. – Тупик! Но как? Для чего? Упрямо подавляя панику, поставив лампу на пол, я шарила руками, по, казалось бы, сплошной стене. - Думай, Капа, думай! Нет, теперь я Катерина! Катерина! Оцарапалась, ойкнула, взяла лампу, увидела, что светильников тут с десяток и они, даже не зажженные, засияли мне надеждой. Уже спокойно я присматривалась к каждой мелочи, дергала попадающиеся скобочки и гвоздики, и снова, мой любимый и заботливый папенька оставил подсказку для меня – мои порвавшиеся бусики висели на неприметной железяке. Чужой бы снял их, или вообще не обратил внимания, но я-то, умная девочка! Открылась створочка, я оказалась в нашем сарае, у противоположного края участка, заброшенного давно и не имеющего ничего ценного, кроме… густо растущего кустарника вокруг. Вот же, из дому меня не увидят, а за забором городской сад, правда, между его стеной и нашей изгородью все-таки есть узенький проход, я протиснусь. До пристани мы всегда брали извозчика. Сегодня я не могла рассчитывать на такую милость. Держась в тени деревьев и домов, я поспешила в порт. - Россия стала свободной! Самодержец рухнул! Орел опустил крылья! – кричали мальчишки, размахивая газетами. Мне было не до газет и известий в них. Запыхавшись, но все еще не чувствуя большой усталости, я добралась к центру, а отсюда к пристани было рукой подать. Люди все еще прибывали в хаотической истерии. Тут я поняла, что собственно до меня им нет дела. Ускорила шаг и наконец, была в нужном мне месте. Здесь меня постигло удивление – казалось, весь город собрался, пытаясь попасть на паромы или судно. У касс дрались. Поэтому, мне ничего не оставалось, как пройти к начальству. Снова толпа. Кто-то угрожал, кто-то просто ругался, почти все курили и пили. Дверь начальника была открыта, я успела заметить, что он сидит за столом, схватившись за голову руками. Но соблюдать правила приличия было не время и я, проскользнула к нему. - Простите! – сказала я тихо. Он поднял голову, глаза красные, круги вокруг черные, на лицо бессонные ночи. - А Вам что надо? – устало, спросил он. - Вот! – протянула я билет. – Понимаете… - Понимаю! – и он посмотрел на меня как-то странно, но по-доброму. – От родителей отстала. - Ага! – кивнула я. - Приходите завтра, к шести утра. Посажу вас. Вот только, одиночество не обещаю. Да, и это, отплытие вечером, так что… - Спасибо, я все понимаю! Я буду, как скажите и тихо-тихо! – он попробовал усмехнуться. – До…, ой, что я Вам должна? - Беги уже, дочка. Приходи утром. Жив буду – проведу. И еще, не ночуй в городе. Да и на вокзале тоже, опасно. - До завтра! – бросила я и скрылась. Суматоха не стихала, я же, медленно и понуро плелась назад. Спешить мне было некуда, да и тревожилась я, пуст ли еще мой дом. Сказать, что у меня все болело – ничего не сказать. Я напоминала себе один сплошной клубок нервов и боли. Но мне нужно было забрать тот узелок необходимых, на первое время, вещей. Правда я все самое главное уже таскала на себе, спасибо моде, объемные, длинные юбки, закрытые, все в рюшах блузоны скрывали много. - Капа! – крикнул кто-то, я вздрогнула, но не оглянулась, повторяя себе, что я Катерина. – Капиталина! – прокричали еще раз и тут же я услышала цокот конских копыт и поскрипывание колеса. – Пру! – проговорил тот же голос, в лучшее время я бы посмеялась: «так меня еще не останавливали!», но не сегодня. – Капушка, да стой же ты! Я повернулась и сердце замерло, на глазах слезы вмиг собрались: - Степан! - Я, милая барышня, я! – извозчик спрыгнул и, похлопав лошадь по морде, стал возле меня. – Отец твой приказал поглядывать, а я, старый дуралей, потерял тебя! Прости, старика, сделай милость! - Да что ты, я … Ой, Степан! – вот тут девушка и проснулась во мне, я заревела. Он быстро усадил меня в свою легкую карету, поднял складывающийся верх, как бы пряча меня. Сам же запрыгнул на козлы и, тронув лошадь, говорил: - Ехать надо, заметють вдруг! Ты, барышня, плачь и слушай. Батюшка твой очень просили тебя забрать, да припозднился я. Прибыл в больничку-то, а там, дела, пуще чем в городе, неразбериха. Поискал тебя, да к дому поехал. Темно у вас, пусто. Проехал по околице раз, ну сама понимаешь, тут такое, всяк цепляет, везти велит. Токо я справно ворочался. Вечор наступал, я опять, значит, к дому. Глядь, а кто-то доски то сорвал. Думаю, а вдруг ты, прошел к крыльцу, а там это, ну окочурившийся лежит. Я смекнул, если ты явишься, то непременно напужаешься, и де мне тебя тоды шукать? Увез я его, значит. Цельную ночь, да утро проезжал мимо, как навертывалась минута. А ты все не объявлялась. Тут я и смекнул, что тебя на вокзалах шукать надобно. Вот, сподобился! - Спасибо тебе, Степан!- хлюпая носом, воскликнула я. – Ты отвезешь меня к папеньке. - Эхехе, барышня! Да когда бы я знал, где они. Мне велено тебя на проход доставить. Думаю, они тебя сами встречать выйдут. Он еще что-то говорил, а я уже схватилась за надежду, что так оно и будет. - Во оно, что творится… - продолжал извозчик, - революция! И что оно такое, с чем едять? Коды воно как усе мечутся? Да и ты, дочка, совсем лицом сошла, небось и маковой крупицы во рту не было. Ты это, вот что, держи и ешь, старуха моя напекла. – он протянул мне сверток, из холщовой тряпицы, затем подал банку молока. – Пей! Мы коровку свою спрятали, а то развелось тут охочих, на чужое добро. Пей, у меня еще есть. Вот сейчас отвезу тебя домой, ты вещички соберешь и… - он задумался. – куда бы тебя пристроить то? - Спасибо, родной ты мой человек. Домой свези, если есть еще дом мой. Только не к парадному входу, а к затворкам. Оттуда и заберешь меня утром. Мне велено к шести утра, к пароходу прибыть. - Как пожелаете, барышня. Заберу. Чего не забрать-то. К энтому времени в городе тихо становится. Ненадолго, правда, как солнце засветит, так опять все бегать починают… «Расстаемся я не стану злиться…» Мы мило беседуем, о разных пустяках. Он не красуется, раньше тоже не возносил себя. Не посыпает лестью. Просто ведет в нужном направлении, приручает, дает привязаться, чтобы разохотить, пойти с ним, как только поманит пальчиком. А я, мило улыбаясь, больше отмалчиваюсь и слушаю, всю ту чепуху, что он рассказывает, поражаясь, как же он вписался в современную среду. Несколько томительных часов, я провела в каюте. Она была маленькой, всего на двоих, но мне сразу дали понять, что вряд ли я буду одна. Сначала, закрывшись и получив от матроса, какому меня поручили, провизию, мне даже удалось заснуть. Но после полудня у причала начал нарастать гам. Он превращался в гомон, а затем стал просто гулом орущей толпы. Я заглядывала в маленькое окошечко, слегка приподнимая шторку. Среди тех, кто прибывал, я заприметила женщину с детишками, собралась попросить подселить ее ко мне, как вдруг в дверь постучали. Испугавшись, я подала голос. - Минуту, открою! - Не спешите, барышня! Я пришел сказать, что мы скоро отходим. Приятного плавания, на нашем судне, Катерина! Я все же приоткрыла дверь, капитан стоял по стойке смирно и улыбался мне. - Спасибо! Благослови вас бог! Но, вы говорили… - Судно переполнено. Мы же, поместимся с первым помощником. Я дал слово вашему батюшке, высадить Вас на большую землю в целости и сохранности. Что это – везение или божья милость? Как бы то ни было, гудок дали, заработали машины, мы, покачиваясь, выходили в открытое море. Несколько часов я боялась высунуть нос из каюты, но как только потемнело, мне захотелось подышать воздухом, и я прошла на палубу. Пассажиры спали повсюду, скрутившись калачиком, прижимая свои пожитки. Осторожно ступая, я поднялась на верхнюю палубу, нашла свободную скамеечку и присела. «Куда плыву? Зачем? Что меня ждет там, в малознакомой стране?» - думал я и, как завелось у меня последнее время, не находила ответов. Мороз пробежал у меня по спине, я передернулась и еще больше закуталась. Тогда я еще не ведала, что озноб бывает разный. - Выжила значит. – прямо над ухом у меня заговорил мужчина и, придавив мое плечо рукой в перчатке, не дал возможности оглянуться. От него исходил леденящий холод и, несмотря на мягкий тембр голоса, слова вонзались иголками: - Живучая! – он еще нечто сказал, но шум поднявшийся у меня в ушах, колотившееся сердце и пульсирующие вески скрыли от меня смысл мне поведанного. - Ну-ну!- добавил он, а я, в ожидании, что вот сейчас меня выбросят за борт, вцепилась руками в поручни и смотрела, как белеют мои пальцы. Он же, отпустив мое плечо, провел по щеке, повторил изгиб моей шеи и… растворился. Я, в своем ужасе, потеряла минуту, но когда оглянулась, то никого не увидела. Зато новая волна воспоминаний нахлынула на меня. И я бросилась к себе в каюту. Закрылась, забралась в самый угол койки, поджала ноги и, стуча зубами, дрожала. Сердце бешено колотилось, а я в его темпе, повторяла и повторяла: - Раз, два, три, четы. Раз, два, три, четыре… - сама не заметила, как перешла к считалочке и твердила: - Раз, два, три, четыре - никого нет в целом мира. Пять, шесть, семь, восемь – а найдем, так сразу бросим… И вдруг я вспомнила все, почти все – дачу, подруг, последнюю прогулку, тот скромный деревенский бал, что устраивали соседи. И мужчину. Припомнив его - умирала душой, сопоставляя красоту его лика и холод прозрачных, рыбьих глаз. Я содрогалась, слыша в своей памяти мягкий, бархатный, всегда тихий голос. Но как его речь приковывала, будто бы гвоздями, не давая сдвинуться с места. Даже не разумея, что он сделал плохого, знала точно, что ничего хорошего от нашего с ним знакомства не произошло. У меня заныла рука, о которой я совсем забыла и, почувствовав влагу, задрала рукав, обнаружила, что маленькая точечка, еле заметного прокола, снова сочится. Всхлипывая, я вылезла с койки, прошла к висевшему на стене ящичку, с красным крестом, достала бинт и наложила, как смогла, повязку. Умыв лицо, я посмотрела на себя в зеркало – от былой красоты, о которой мне все твердили, не осталось и следа. Неожиданно пароход наклонился, я посунулась в сторону крена. Началась сильная качка, море штормило. Я забралась на свое ложе, скрутилась калачиком, тут- то лица подруг поплыли у меня перед глазами… «Виноваты в этом, ты и я…» «Кики, Капа, Тата, Тося, Муся, Дуся… Милые мои подружки, - думала я, кивая на очередной его рассказ, - какими же мы были наивными, как, не задумываясь, сами придумывали себе прозвища, отбрасывая настоящие, полные имена…» - Вы самый лучший слушатель, которого я встречал, за всю свою жизнь! – произносит он, обрывая нить моих воспоминаний, прерывая вздохи по давно ушедшим подругам. А он продолжает: - Как бы мне хотелось пригласить Вас на танец. Я почему-то уверен, что в движении вы многословней. Но, увы, здесь не танцуют. – он протягивает ко мне руку, не отводя «чарующего» взгляда, две родинки-шрамчика так пульсируют, я серьезно опасаюсь, что фонтан крови брызнет на стол, от этого убираю одну руку, оставляя ему вторую, он берет ее в свои ладони, предлагая: - А не пройтись ли нам немного? Дождь закончился. Туман. Но там так хорошо! Я киваю, он встает, не выпуская моей руки из своих, обходит стол, склоняет голову, снова пряча лицо в тень и прикоснувшись губами к запястью, помогает мне подняться. Я слышу, как раздвигаются его ноздри, как он, прикрыв глаза, вдыхает мой запах, как проглатывает слюну…. Спустившись с трапа, бросая опасливые взгляды по сторонам, я спешу найти, чем добраться до своего нового жилища. Я не сразу соображаю, что шум вокруг меня и спешка не от страха и неразберихи. Что вокруг меня спокойные, веселые и быть может, вполне счастливые люди. Быстрые шаги сменяю на размеренную поступь, подхожу к ожидающим своего пассажира авто. Я уже бывала в Варне, дважды. Папенька, разъезжая по делам, брал меня с собой. Я прекрасно владею болгарским, как и французским, да и в Варне много русских. Они приезжают на курорт, как принято говорить в нашем круге, «на воды». Оглянувшись на море, словно попрощавшись с родной Одессой, я показала адрес. Прошел месяц, быть может даже больше, жизнь моя постепенно налаживалась. Я все еще ждала родителей, бегала на пристань к каждому пароходу, да и часами могла сидеть у окна, разглядывая прохожих, выискивая их. Начался сезон дождей. Выходить на улицу не хотелось, но, подсчитав свои сбережения, я понимала, что рано или поздно придется искать работу. И лучше раньше. Работу! Закончив институт благородных девиц, освоив полный курс литературы, изобразительного искусства, игру на рояле, французский и немецкий языки, я могла рассчитывать только на частные уроки. Платят мало, однако, если я не растрачу все свои деньги, то смогу жить безбедно. В один из ясных дней я занялась поиском места. Купив прессу, сходила на биржу, оставила заявку, зашла в редакцию, дала объявление. Принялась ждать ответа. И он пришел. Семья эмигрантов из России, двое детей, погодки. Договорившись о дне, я отправилась домой. Накрапывал мелкий дождик, вечерело. До моего переулка было два квартала, тратить гроши на транспорт было непозволительно. Укутавшись в шаль, я заспешила. Пробежав торговый квартал, свернула и…. Он взял меня за локоть, не грубо, но требовательно развернул к себе и прижал к боковой стене жилого дома, куда не выходило ни одно окно. Наши взгляды встретились, я перестала дышать, а он, улыбаясь, наклонялся ко мне все ближе и ближе. Снова эти глаза – прозрачней воды, опять этот мягкий, завораживающий тон. Таким голосом, для меня, мог владеть только удав, заглатывающий добычу живьем: - Как приятно встретить знакомых, в таком холодном, чужом городе. Продолжим знакомство. Он наклонился к моему лицу, его дыхание обдало мой висок, охладило ухо, за ним щеку. Задержался на шее и еще медленней перемещался к груди. Я онемела. Страх парализовал мои связки, превратил язык в резину. Его руки, прижимающие мои плечи к стене, стали спускаться. Но вот одна замерла на талии, замораживая внутренности. В мозгу, предательски сигналило: «умру под анестезией». Его вторая рука, покинув мое предплечье, художественно повторила изгиб моего локтя, добежала к запястью. Возможно я уже соображать стала лучше, или прошел эффект неожиданности, только я чувствовала! Чувствовала, как его ногти обследуют кожу. Может быть, я бы уже и голос смогла подать, только мной завладело собственное упрямство, и мне не хотелось играть под его дудочку, показывая то, что, быть может, он ждет – Страх и Бессилие. Я глубоко задышала, собирая последнее самообладание, собираясь дать ему отпор и не отдать честь. Последнее, что у меня осталось в память о фамилии. Он пах свежестью, какая бывает после грозы и его запах кружил мне голову. Голова его, вернулась к шее, как вдруг он выпрямился, заглянул мне в лицо. И…, я поразилась, цвет его глаз изменился. Теперь они были не бесцветные. В его глазах поселилась осень. Та ржавая, смешавшая краски гнилых листьев, на мокрой мостовой. Он взял меня за подбородок, опуская свои глаза к губам. Принюхался. Все еще не отпуская ту руку, где ныл и пульсировал старый прокол. Согнул ее, поднимая к себе. Я сморщилась, он усмехнулся. Нечто вонзилось рядом со старо раной. Он облизнулся, приподнял мою руку еще выше. Настолько, что я смогла заметить, как брызнула кровь. Снова ухмыльнулся и, слизнув капли, исчез. В голове моей помутнело, ноги стали ватными, я медленно сползала на землю. Но не упала в обморок, а просто перестала дышать, сидя на корточках. В моем мозгу, словно открывался замок сейфа, огромной лавиной выпуская заблокированную память. Потеряв минут десять, я отправилась по его следу, стараясь не упустить запах, принадлежащий только ему – прохлады, морозца, первых минут окончания грозы в знойный день. Иду за ним и с каждым шагом чувствую в себе прилив сил. Тогда мне хотелось три вещи: догнать его, потребовать ответ и…, есть! Год я следовала за ним тенью, перенимая навыки. Знал ли он о моем присутствии? Скорее всего - знал. Второй – заметала следы, избегая нашей встречи. Еще десять лет я уходила от того, чему научилась у него, совершенствуясь, подбирая себе пищу. Следующие десять я выращивала в себе человека, учась заново не выделяться из толпы, ни в чем и ни как. Какие же тяжелые были эти годы! Я молилась всем богам и тут же теряла надежду на их помощь. Я, получив возможность быть «невидимкой», скиталась по странам, познавая новую веру, в надежде обрести покровительство высших сил и вернуться к прежней жизни - стать простой смертной, болеть, любить и не испытывать жажды. Но Боги были глухи к моим молитвам, а быть может я не искренне просила. Теперь я говорю только с Создателем, не поминая имени, ибо для меня людские идолы потеряли лицо, став подобием человека, которого сами же создали и потеряли над ним власть, простив алчность, зависть и бессердечие. Создатель! Лишь он виден в тех убогих, которые не хотят большего, чем у них есть. Я обращаюсь к нему, но не прошу подаяния. Ни какого! Я приняла свою жизнь таковой, какой она мне дана и нахожу в ней прелести. Но тогда, в те трудные годы падения моей души, я страдала от приобретенных возможностей, ибо они мне нравились, и я к ним быстро привыкла. Меня удовлетворяли умения, какие я получала с первой каплей крови своей новой жертвы. Я питалась и ругала себя, удовлетворяла свою жажду и тут же испытывала отвращение, к себе, что не могу сдерживаться. Что уже не могу существовать без этого. Капля крови – заложенный ген возможностей человеческой особи. Вкушая его, я прочитываю всю его жизнь, перенимаю дарованное Высшими. И чем больше я ее пью, тем длиннее мое существование, к которому я тяготила. Да, я хотела жить, ибо менялись нравы, сменялась сама жизнь, мир становился интересней. А люди, увы – хуже. Так почему, думала я тогда, не сократить их недовольство и не продлить свою пытливость? Вот так и жила, колеся по свету. Доходя до скуки, или же, когда мне становилось не в силу терпеть собственную жажду, я возвращалась в родные пенаты. В надежде, что рано или поздно, увижу родителей. А затем, когда уже стало ясно, что их нет, мной руководила привычка. Квартира в Варне всегда была пуста и ждала меня с тем же унынием, каким я ее покидала. А вот наше имение жило, меняя хозяев. Приезжая в него, я испытывала огромную гордость за батюшку, за его прозорливость. Шли года, а тайная комната оставалась нераскрытой. И я, пробираясь в нее, возвращалась в прошлое, чувствовала себя той юной девушкой, какой покинула дом, смахивала пыль с фото, которые старели вместо меня. Любовалась родителями, плакала над их изображением, каялась, давала обещания исправить свою жизнь, заранее зная, что ничего не смогу поменять. Затем приходила ночь. Я гуляла по дому, не замеченная людьми, всматривалась в их лица, училась новизне. Иногда не сдерживалась – воровала платье, чтобы не отстать от моды. К жильцам, ибо для меня они были именно постояльцами, а не хозяевами, я не испытывала жажды. И это стало стартом к тому, что я смогу измениться. Было много непонятного, но одно я знала четко – я по-прежнему, как и до нашей с НИМ встречи, не любила дожди. Я тянулась к солнцу, оно обжигало меня, а я, залечивая раны, малыми дозами, принимала его словно прививку, вновь перерождалась. Прошло еще несколько лет или десятилетий, не знаю, потеряла счет дням. Я вполне освоилась в новой жизни. Я даже влилась в нее, закончила новый вуз и, хотя мне это не надо, устроилась на работу. Мне нравилось находиться среди людей, видеть их лень, подпитывать себя. Всего пару капель и новые возможности открывались предо мной. Это редко были женщины, я еще в «юности» поняла, что роста они мне не дадут, это были мужчины. И не только потому, что Создатель даровал им больше физических способностей, а большей частью от того, что я чувствовала к ним неприязнь. Да, они были не повинны, в моей встречи с ним, с Ю в кубе, так уж получилось, но они были мужчинами как и он. Не встречаться с теми, кто приглашает тебя на прогулку, значит посеять подозрение, еще больше привлекая к себе внимание, а этого я допустить, никак не могла. Встречи же для меня были совершенно безопасные, я могла получить свежее питание и, подкорректировать память так, как мне это хотелось. Однажды я столкнулась с мужчиной. Он привлек мое внимание внешне и я, не осторожно, его разглядывала. Помню, тогда тоже шел дождь, мы оказались в одном кафе, столики напротив. Приветственные улыбки, пожелание приятного аппетита, приподнятой чашкой. Я думала на этом все и закончится. Оказалось, нет. Едва я закрыла за собой дверь, еще не успев открыть зонт, чтобы пробежаться под невыносимой мной моросью, как он возник за спиной и, не церемонясь, прижал меня к себе. Запах, которого не было, вскружил мою голову и заставил ощетиниться. Если бы я была простой смертной, я бы уже лежала, холодея на мостовой. Теперь же, научившись распознавать в запахах улицы слабый оттенок «смерти», какой выделяет забранная у жертвы кровь, я не была легкой добычей. И так, я намекнула о готовности сопротивления, а он, то ли по неопытности, а возможно и от наглости, наклонил к моей шее голову и…, я почувствовала, как его зубы коснулись моей шеи. Тогда я еще не знала, что существуют иные. Ни Юрий, ни его «дети», как и я сама, никогда не пачкали рот. Для этого нам было достаточно сделать небольшой прокол ногтем на запястье, вкусить несколько капель, вычеркнуть себя из памяти «донора» и находиться рядом ровно до тех пор, пока не приестся. А этот был диким, голодным и наглым. Мой инстинкт самосохранения проснулся окончательно, я вонзила ноготь в его кисть, но он, хоть и отодвинул голову от моей шеи, не изменил настроения, он лишь собрался поиграть с добычей, по-видимому, даже не поняв, с кем столкнулся. Обменявшись взглядами, уже полностью собравшись, я дала ему отпор. Он, облизнув свою кисть, расхохотался, схватив меня за руку, увлек в темный проулок. Все происходило с невероятной скоростью. Мы, в буквальном смысле, дрались. Я за то, чтобы выжить, а он…. Да кто же его знает, какая цель им двигала! И вот я снова прижата к стене, глаза его опущены, капает слюна. Он издает победный хохот, моя кисть ложится на его горло и ногти вонзаются в глотку. Это злит его. Я слышу, как трещат мои ребра, и еще больше сжимаю пальцы. Удар ногой, он отступает на шаг. Тут я вспоминаю, что в моей руке все еще зажат зонт. Мне ничего не остается, как воспользоваться им. Наконечник входит в его плоть, я, зажмуриваю глаза, пытаясь пронзить его зонтом как можно сильнее. Неожиданно все стихает, даже дождь. Я с опаской открываю глаза, сначала один, затем второй и…. наблюдаю, как поток воды уносит мужские вещи, оставляя промокшие насквозь ботинки. С той поры зонт всегда со мной. … «Утомленное солнце нежно с морем прощалось В этот час ты призналась, что нет любви»… Он, не изменяя своим галантным манерам, подает мне плащ, помогая надеть его, идет к двери первым, приоткрывает ее, выпуская меня. Минута молчания. Я в ожидании. Он все еще позади, делает глубокий вздох, подходит к краю навеса, предлагает мне руку для спуска, чуть согнув локоть. Я морщусь на сырость, но не спешу открывать зонт, я редко им пользуюсь и не для укрытия от дождя. Тропинка до ворот узка, мы движемся медленно. Мое сердце бешено колотится, а он смотрит вперед, приподняв подбородок и, кажется, радуется. Мне ли, дождю ль. Пройдя территорию «Дачи», Юрий замедлят шаг еще больше. Снова глубоко вдыхает, но теперь мне кажется, что в этом вздохе присутствует горечь. - Такси? – спрашивает он, даже не поворачивая ко мне головы. - Мне казалось, Вы предложили прогуляться. - Сыро. А Вы, если не ошибаюсь, не любите дожди. Я лишь пожала плечами. И мы пошли, медленно, как двое влюбленных, не замечая никого и ничего, по улице уводящей меня от дома. Туман сгустился, проглатывая все на своем пути, нечто похожее на мелкий дождь скатывалось по моему плащу, туфли начали издавать смешные звуки, подсказывая, что уже достаточно мокрые. Он же шел с поднятой головой, прямой спиной и не реагировал на мои взгляды, которые я бросала украдкой. Молчание затянулось. Если честно, то мне вообще говорить не хотелось, меня мучили два вопроса. Первый, риторический, я вынашивала десятилетия – Зачем? Второй родился после пяти минут нашей встречи – НЕУЖЕЛИ Я ТАК ИЗМЕНИЛАСЬ? - Ваши туфли промокли. – его голос, совсем тихий, прозвучал словно гром и я вздрогнула. А он, кажется снова ничего не заметив, продолжил: - Вы можете заболеть. Надо обсохнуть. - У меня нет камина. – ляпнула я и прикусила губу. «Да что же это происходит?! Я не так планировала нашу встречу! Отчего же я тяну? Почему не покончу со всем сейчас же?» - Нет камина… - повторяет он и останавливается. – Милая барышня! Мы не столь долго знакомы… - Зато представлены. – очередная глупость вырывается из моих уст, но я исправляюсь, мило улыбнувшись: - Официантом, за бокалом «Сотерн». - Юмор! – беззаботно смеется он, и некие рамки неловкости падают. – Вот только не помню, перешли ли мы на «ты»? - На брудершафт пока не пили. - Юрий! – представляется он, а мое сердце ёкнуло: «неужели он даже имя не сменил?» - Юрьев Юрий! – представляется он полностью, а мой язык уже спешит: - «Ю» в квадрате! Мне показалось, что в глазах его промелькнула настороженность, я снова прикусываю губу и ругаю себя, на чем свет стоит. - Ха-ха! Тогда уж в кубе! Юрьев Юрий Юрьевич! – заявляет он, не убирая улыбки, даже цокает каблуками, слегка склонив голову, смотрит мне в лицо. – Хм! – издает он. Прищурив один глаз, добавляет, как бы поясняя: - Повеяло юностью… - Что? - Не обращайте внимания, просто вспомнил…. Наша семья не славится фантазией, имя сыну передается как наследство. «Да, - думаю я, - вписался Ю в современный мир. Вот вроде и выправка не пропала и манеры еще те, а говор современный…» - Ну, а как мне Вас называть, милая девушка? Или все же – ТЕБЯ? - Можно и тебя. – отвечаю я, склоняю голову набок, глаз прищуриваю и тяну время. Он не торопит, улыбается. Деваться некуда и я именуюсь: - Катерина! - Катенька! Как приятно и тебе подходит. Так как, Катенька, гуляем дальше или позволишь обогреть тебя? - Обогреть… - повторяю я, и ухмылка поселяется на моих губах. - Девушка! Я ничего непристойного не предлагаю! Здесь неподалеку есть неплохой, уютный ресторан, с каминами! Мы могли бы заглянуть, на часик! Это ни к чему не обяжет, разве что к более близкому знакомству. Как только захочешь домой, я вызову машину. Если надо предупредить родителей… - Я самостоятельная, взрослая девочка! Согласна, давай знакомится ближе! Это оказался не совсем обычный ресторан. Я была глубоко удивлена, что не знала о нем, да и что Юрий посещает такие заведения. Я же изучила его практически всю свою жизнь, он терпеть не может новшеств. А тут… Несколько отдельных, современной архитектуры, построек, объединенных бассейном и защищенных садом. Стеклянные, раздвижные двери, мягкие ковры, низкие диваны и камин. Огромный, растопленный, с потрескивающими дровами, камин. Как хорошо! Тепло, уютно. Я, сбросив обувь, мгновенно уселась у самого огня и, подставив ноги и руки к самому огню, закрыв глаза, наслаждалась теплом. Я забылась. И лишь когда мой затылок ощутил забытый холодок, я оглянулась. Юрий стоял у входа, босой, ворот на сорочке расстегнут, и обнажает крепкую грудь, одна рука в кармане, плечом опирается о дверной косяк и…, любуется. Он именно любуется мной! Это смутило меня, я быстро отвернулась, говоря себе: «Не пялься! Ты не для того его искала!» - Ты словно солнышко. – говорит он, и я сжимаю кулаки. – Ты светишься! - Спасибо, что не тепличное растение! – отзываюсь я, заставляя себя не расслабляться. Но огонь, так необходимый моей душе и телу, давно делает из меня пушистое создание, ленивое и сонное. Я зевнула, прикрыв лицо двумя руками, снова забылась на несколько секунд, а когда оглянулась, то в комнате была одна. – Не поняла! – тревога начала колотиться в моем сердце. – Неужели он узнал меня, все понял и… сбежал? Да нет! Он не сбежал бы! Он бы закончил свое дело, начатое еще тогда. – мысли неслись с бешеной скоростью, паника пробуждалась, а я не двигалась, я сидела, прислушиваясь, не в силах подняться и обследовать помещение. – Закончить начатое! А собственно, что он должен был закончить?! Ведь я же ничего не знаю, о его прошлых планах, о сегодняшних! Ведь я, проведя с ним более двух часов, так и не удосужилась потребовать ответа. Хотя бы один вопрос задать! Я, как намокшая кошка, найденная сердобольным прохожим, приведенная в дом, уснула у огня. Капа, Капа! Что с тобой? Неужто… - но я не успела додумать, как он появился в двери. Спокойный, в хорошем настроении, полностью расслабленный, кажется даже счастливый. Прошел к дивану, мягко ступая босыми ногами по высокому ворсу ковра, присел на самый край: - Сейчас принесут перекусить и …, мне бы хотелось узнать, чего ты хочешь, чаю или - Мне все равно! – заявляю я и отворачиваюсь к огню. Мне все это не нравится. Нет, я не нравлюсь себе! Вот зачем все это?! Зачем я тяну время? Пришла сюда, оцениваю его…. Зачем? Мне просто надо задать ему один опрос и… покончить с ним, как делала это тысячу раз. А он молчит, он не трогает меня разговорами. Что лишний раз стегает мое самолюбие. Отчего не проявляет несдержанность?! Почему не выказывает мужскую поспешность?! Мне бы легче было начать задуманное. Не бить же лежащего… Стоп! А кто сказал, что он безоружный? Небольшое зерно противоречий проклюнулась, и я вздохнула облегченно: «О, Создатель! Я еще не так плоха». - Вижу, согрелась! – подал он голос, и я увидела его руку, протянутую мне. «Ничего себе, а я и не слышала». - Можно и к столу! Я кладу свою кисть в его ладонь, хотя могла и подняться сама, не кисейная барышня. И тут замечаю, что стол накрыт. Мне всегда было интересно, что чувствуют люди, просыпаясь в одной постели. Не засыпая, а именно просыпаясь. Новый день, новые планы…. За большими и не зашторенными окнами, темная мокрая ночь, которую мы провели с Юрием, не спеша движется к рассвету. Мы мирно беседуем, вернее, говорит он, а я, как дурочка, слушаю его с приоткрытым ртом, иногда забываюсь в смехе. Но когда приходит просветление, обругав себя, изучаю Юру. Он не красив, как бог, но достаточно привлекателен. Исключительно правильные черты и пропорции лица и тела. Прямой нос, четко очерченные скулы и губы, носит довольно короткую прическу, впрочем, это столетие мужчины предпочитают стричься коротко. Иссиня-черные волосы, слегка вьющиеся, от чего непослушно торчат. Глаза золотисто-карие, с темными разводами, похожими на лист василька. Помню, видела их другими, похожими на осень последних дней, когда все листья опали и сдались дождю. Помню я и его холодный, циничный взгляд. Вот только сегодня он не такой. Сегодня взгляд полный интереса и тепла. Изредка проскользнет лукавинка и снова все стихнет. Он грациозный и элегантный. И очень высокий. Я тогда дышала в ложбинку на его шее, так и сейчас, даже каблуки не спасают. Все же, в его внешности есть что-то дьявольское. Вот только взгляд…. Неужели я ошиблась? Да нет! Не могла. Вздох вырвался поневоле и он мгновенно среагировал: - Я наскучил. - Нет! Это все от того, что комната, в которой мы сидим вот уже, ах, неважно, как долго, не похожа на ресторан. Да и ты, так вольготно себя ведешь, босиком, рубашка навыпуск, пуговки… Он залился смехом, махнул рукой. - Детективы читаешь. Милая Катенька, я не враль! Могу, чего греха таить, кое-что приукрасить, еще меньше опустить. Это ресторан. Мой! А это, мое жилье, в котором я часто остаюсь, если задерживаюсь. Я кивнула головой, а он поднялся и включил музыку. «Утомленное солнце, нежно с морем прощалось…» - не громко полилось из динамиков и он тут же подхватил, совсем тихо посвистывая. «Ну, наконец-то! – подумала я. – Сейчас все и закончится!» И опять промахнулась. Он присел на место, освежил бокалы. Поднял свой: - Давай за тебя! За эту встречу! Ну, вот и все! Рассвет уже пробился. Надев плащ, не без помощи Юрия, взяв свой зонт, я направляюсь к выходу. Он идет за мной, он не вызвал машину. Так даже лучше. Я сделаю то, с чем пришла и забуду эти несколько приятных часов, что он мне подарил. Я пришпилю его, как жука. Пришпилю! А он не спешит, идет следом. Молча, даже не присвистывая тот милый мотивчик прошлого столетия, который, по стечению обстоятельств, я очень люблю. Безлюдно. Сыро и промокло. - Катя! – он берет меня за локоть, а я, передернувшись, словно нечто омерзительное проползло по моей спине, отпрянула и развернулась. – Катенька! – он растерянно смотрит на меня и его прекрасное лицо, к которому я уже так привыкла, перекашивается о боли. А золотистые глаза, вспыхнув огнем, тухнут ржавой осенью. Моя рука дрожит, холодный пот охлаждает голову. Я опускаю глаза и вижу свой зон в его груди. - Зачем? – начинаю я. - Зачем? – в унисон спрашивает он и замирает с приоткрытым ртом и широко открытыми глазами. Я прикладываю пальцы к его губам, не давая говорить дальше, и повторяю свой вопрос: - Зачем ты сделал меня такою? - Капа… - хрипит он, а я, я не выпуская ручки зонта, начинаю пятиться, говоря все громче и громче: - Раз, два, три, четыре пять. Раз, два, три, четыре, пять! Вот уже и серебряный наконечник показался, алые капли крови скатываются к моим ногам. - Раз, два, три, четыре! – практически кричу я. – никого нет в целом мире!... - Капа, Капа! – его голос доносится до моего разума, я затаиваю дыхание. – Кааа – протяжно повторяет он, и я открываю глаза. – Катенька! – говорит Юрий, поглаживая мое плечо, сидя так близко, что я чувствую его дыхание на своих щеках. – Катюша! - Сон! – произношу я пересохшими связками и вскакиваю. Мое платье висит на уголке спинки дивана, я в белой сорочке. Его сорочке! Он одет, в свежие вещи. Рубашка застегнута на две пуговки, брюки легкие, атласные, домашние. Он протягивает ко мне руку, но я вскакиваю, хватаю свое платье и бегу к выходу, крича: - Нет, нет! - Катя! – он уже рядом, хватает мое предплечье, разворачивает. – Катерина! – голос звучит требовательно. – Ты можешь сказать, что стряслось? - Нет, нет! – машу я головой, не отстраняясь, не вырываясь. Поднимаю голову, стараясь заглянуть в его глаза. – Зачем? – произношу я свой намученный вопрос, но не договариваю, в груди все замерло, застыло, онемело. Юрий легко притягивает меня к себе, прижимает к груди. – Зачем? – повторяю я свой вопрос. - Тише, тише! – шепчет он мне на ухо. – Помолчи, всего пару минут. Тут я замечаю, что к приоткрытой двери подходит молодая девушка, в строгой униформе, с бейджиком на груди, мило и застенчиво улыбается нам, собирает посуду и я, я замечаю на ее запястье, такой же прокол, как у меня. Он обнимает меня еще крепче, мое тело предает, трепещет в его руках, жаждет его. Тело, но не разум, не душа. Они все еще требуют ответа. Девушка быстро покидает нас, оставляя двери открытыми, я смотрю на ее удаляющую спину и, мотая головой, начинаю: - Ты… - Капа! – голос Юрия тверд. – Может, хватит… - Как ты меня назвал? - Катя, Капа. Да какая разница! Я хочу знать, что вдруг с тобой произошло? Зачем это бегство? - Зачем?! Это ты мне ответь, ЗАЧЕМ? – он искренне удивляется, но тут же взгляд его меняется, становится серьезным, а на лице вопрос. – Ненавижу! Как же я тебя ненавижу! Ты… ты… - Капиталина! Капа! Прекрати истерику, она тебе не идет! Успокойся и живи с улыбкой, она тебя красит. - Я убью тебя! - Убьешь… - он отступает на шаг, улыбка появляется на его губах, не та мягкая и открытая, что еще недавно притягивала мой взгляд, эта скорее ухмылка, или насмешка моей наивности. Глаза снова становятся прозрачными как лед, даже темные разводы пропали и я, как кролик, не могу отвести от него взгляд. А тело, тело сводит судорога, не страха, тяги к нему. – Убьешь. – снова повторяет он и берет мой зонт. – Может одного раза хватит? – я опускаю взгляд и вижу, совсем свежие капли крови на наконечнике зонта. - Как? Зачем? – только и смогла промолвить я. - Как – это тебе лучше знать. Зачем? – он снова рядом, снова держит меня, прижимая к себе, предварительно развернув к двери. – Для того, что бы ты могла жить. Жить и наслаждаться вот этим! Солнце уже окрасило небосвод, зажгло воду в бассейне, заиграло листвой, украшая жизнь. Губы Юрия коснулись моей макушки, я прикрыла глаза и прижалась к нему… ** ИСПОВЕДАТЬСЯ. Нет, этот мир не достоим моего раскаяния. Это скорее предупреждение. Я не вампир, я Оборотень, созданный вампиром. И я буду жить, пока по земле ходят нелюди, пока…. __ *Ташка - кожаная сумка у военных в XVII—XIX веках и гусар, в том числе и в России, с самого их появления. Носилась сзади, на левой стороне. Наружная сторона ташки покрывалась сукном и украшалась гербом или вензелем. В XVII—XIX веках ташка входила в состав офицерской формы многих родов войск, носилась конными артиллеристами французской армии, и даже использовалась солдатами отдельных пехотных частей