Ты заглядываешь в лица, вглядываешься, пытаясь отыскать хоть немного поддержки, но находишь лишь мраморную холодность.
Сегодня у тебя нет друзей.
Сегодня у тебя враги.
Падение не происходит в один миг, оно подкрадывается незаметной тенью, что так легка, и будто бы пуглива, юркая эта тень, как змейка, а за нею следует холодный, но ещё тихий шелест, едва обрисовывается отчуждение…
Ты входишь в этот зал впервые несколько лет назад. Ты входишь как триумфатор, что победил какую-то злую силу, прошел через препятствия, поднялся до этой самой залы и тех, кто в ней стоит, видишь улыбки одобрения и слышишь о своем назначении, гордишься и веришь, что справишься со всем – ведь главное достигнуто: ты стал кем-то важным.
Но как ты шел сюда? Какими были твои ступени? Как ты уже черствел и как черствели те, что приветствуют тебя? Через что пришлось перешагнуть и от чего отказаться? Как пришлось ошибиться и огрубеть?
В минуту триумфа ты не думаешь об этом, и веришь лишь в то, что теперь всё будет хорошо до самой смерти.
Но это не так. И смерть уже не какая-то далекая абстракция, а вполне пожелавшая проявить себя как личность сила, что не кажется далекой, но постепенно принимает форму, а её рука вдруг касается твоего плеча, ее вкрадчивый голос оказывается звучащим в ушах.
И приходит осознание.
Ты – триумфатор, да, но только до тех пор, пока ты нужен и не опасен.
Подчинись и будь удобен – будешь в этой зале.
Выйдешь из-под контроля, поднимешь голову – будешь стёрт.
Приходит понимание, что тот покровитель, что однажды ввел тебя сюда, не имеет того могущества, что защитило бы тебя, а также не имеет он и желание к твоей защите. А может быть покровитель и вовсе слаб.
И есть гиганты борьбы. Они могут иметь безобидный вид и походить на друзей, но в их самом светлом взгляде иногда таится куда больше яростного расчета, чем в грубости, что сказана была открыто, чем в том снобизме, что был проявлен к тебе, поднявшемуся из ниоткуда, пришедшему с какого-то далекого, никому не нужного городка или местности, о которой мало кто и слышал.
Вот, например, та женщина, что стоит в черном строгом платье – ее черты милы, а взгляд печален и светел, она улыбается тихо и также тихо говорит, походит на безутешную вдову, но не стоит ей верить.
У нее целый штат отравителей и шпионов, что только не едят с ее рук и с одинаковой светлостью в лице она может приветствовать тебя и клеветать на того, кому улыбалась. И будет убедительна настолько, что ты сам усомнишься в своей невиновности…
Впрочем, бывают ли невиновные? Чем больше ты идешь, чем выше, тем опаснее. Твои речи могут быть извращены так, как будет кому-нибудь нужно, твои письма не принадлежат одному тебе, и даже мысли будто бы под надзором. Панцирь не может быть надежным – нет такой защиты для всех этих змей, что заглядывают в окна и слушают разговоры на улицах, что ловят слухи и наблюдают.
Или еще один – бледный, худой. В обращении мягок и учтив. Он придумал отличную штуку – служить всем и никому. В его устах любая речь может быть трактована двояко. Если даже ты будешь рьяно соглашаться, он найдет лазейку, чтобы показать (и опять же – показать убедительно), что ты отказывался.
Или вот – низенький, смешливый, постоянно в шутках и добродушии…монстр. В глазах его лед и почти нечеловеческая жестокость – он главный палач, именно он один из тех гигантов, кто решает, кого пора свалить.
И так о каждом. Каждый – змей. Есть Драконы, что этих змей подминают под себя, периодически сжигая даже своих, чтобы выторговать для себя побольше, но и Драконы ведут между собой борьбу.
И всем не угодить.
И однажды можно не угодить настолько кому-нибудь особенно, что падение, что всегда и без того не больше, чем вопрос времени – приближается с бешеной силой…
***
Нельзя быть умным – это риск, что в тебе разглядит кто-то конкурента. Нельзя быть глупым – не успеешь заметить ловушку.
Нельзя быть мстительным, потому что завтра тебе придется объединиться со вчерашним врагом, так как поодиночке вам не выстоять, но и отходчивостью нельзя страдать – ведь предательство имеет свойство повторяться.
Нельзя рисковать – можно погорячиться, но и медлить нельзя – легко потерять свои позиции, и довольствоваться лишь остатками.
Нельзя не знать ничего и нельзя знать слишком много, иначе в обоих случаях – ты только карта для размена, нет, ты и так карта для размена, но разменять можно крупно и мелко.
Нельзя лезть на рожон, нельзя и отмалчиваться. Тень не выгадает себе ничего, но может все потерять, сброшенная со счета.
Постоянно приходится лавировать между всеми «нельзя» и единственным «можно» - можно находиться в этом зале среди змей.
***
А потом ты понимаешь, что стал таким, как они. Еще не Дракон, не гигант, но уже змея. Уже знаешь, как приходит падение и приближал его для кого-то, и знаешь все тревожные знаки.
Сначала – мало поддержки к речам. Потом придирки и откровенное изменение фраз. Подозрение, отчуждение и, наконец – откровенный шелест. На стадии шелеста можно считать, что песенка спета – все кончено.
Шелест означает, что они уже сговорились, а те, кто не согласен – промолчат. Клубок змей готов опутать тебя с ног до головы липкими сильными и холодными скользкими телами, задушить в блеске фальшивых надежд.
А всегда есть что вытащить на свет в последней капле. Всегда можно найти то, что ты прячешь в кладбище своего сердца, можно вытащить и продемонстрировать.
Особенно, если ты идешь к верхам долго, мучительно и с самых низов.
***
Иногда тебе хочется уйти, но это невозможно. Твоя жизнь не принадлежит тебе с момента входа в зал. Ты теперь уйдешь тогда, когда из тебя выжмут все, что можно и разменяют.
Пока ты потерян – тебя попросят помочь, по-дружески, мягко и радушно. Согласишься, не зная, что на второй раз с тебя помощь потребуют, напирая на то, что ты уже помог и теперь, если вытащить это – выкинут тебя прочь из этой залы с таким клеймом, что не отмыть.
Соглашаешься снова, от безысходности и увязаешь окончательно…
***
Клевещешь, совершаешь подлог, выворачиваешь фразы и учишься сам говорить так, чтобы перевернуть твои слова было невозможно. Прячешь личную жизнь, не боясь сколько встречи жены с любовницей, сколько любовницы со своими соратниками.
Не пишешь писем. Если и пишешь, то сухо:
«Жду в восемь, в зале собраний. Подпись»
Но проще сказать на словах. Слова – вода. В них можно утонуть и их можно иссушить, если успеть, конечно.
Учишься успевать. Не здороваешься с теми, чей конец уже близок, или максимально вероятен и становишься почти пророком, угадывая, чей черед придет сейчас, пока не понимаешь, что к твоим речам все меньше внимания…
***
А потом ты приходишь в зал и понимаешь, что в лицах твоих соратников – мрамор и лед. В глазах – пустота и равнодушие.
Так происходит финальный аккорд падения. Неизбежный итог великолепного возвышения. Хочется бороться, не верить и убеждать себя до обморока, что это не так и все лишь почудилось, показалось, и это не мрамор в глазах, а просто тусклый свет.
Но ход свершен и с трибуны обвинителя звучит твое имя, произнесенное с фальшиво-яростной ноткой.
И ты понимаешь, что падение произошло уже давно и только мрамор его свидетель. В глубинах сердца, там, где кладбище тайн и секретов, что-то тяжело обрывается и ноет, но ты не выдаешь этого – время отбирает сладкую возможность истинной демонстрации чувств.
Обвинения летят, скользят змеиные шелесты и рука смерти уже где-то на твоем горле. А ты стоишь…холодный, словно бы сам сделан из мрамора.
А в груди почему-то жар.
