Ох, ему и всыпали по первое…
По дерьму, спелёнутого, волоком!
Праведные суки, брызжа пеною,
Обзывали жуликом и Поллоком!
Раздавались выкрики и выпады,
Ставились искусно многоточия,
А в конце, как водится, оргвыводы:
Мастерская, договор и прочее…
Он припёр вещички в гололедицу
(Все в один упрятал узел драненький)
И свалил их в угол, как поленницу, —
И холсты, и краски, к подрамники.
Томка вмиг слетала за кубанскою,
То да се, яичко, два творожничка…
Он грамм сто принял, заел колбаскою
И сказал, что полежит немножечко.
Выгреб тайно из пальтишка рваного
Нембутал, прикопленный заранее…
А на кухне теща из Иванова,
Ксенья Павловна, вела дознание.
За окошком ветер мял акацию,
Билось чьё-то сизое исподнее…
— А за что ж его? — Да за абстракцию.
— Это ж надо! А трезвону подняли!
Он откуда родом? — Он из Рыбинска.
— Что рисует? — Всё натуру разную.
— Сам еврей? — А что? — Сиди не рыпайся!
Вон у Лидки — без ноги да с язвою…
Курит много? — В день полпачки «Севера».
— Лидкин, дьявол, курит вроде некрута,
А у них ещё по лавкам семеро…
Хорошо живёте? — Лучше некуда!..
— Лидкин, что ни вечер, то с приятелем,
Заимела, дура, в доме ворога…
Значит, окаянный твой с понятием:
В день полпачки «Севера» — недорого.
Пить-то пьёт? — Как все, под воскресение.
— Лидкин пьёт, вся рожа окорябана!
…Помолчали, хрустнуло печение,
И, вздохнув, сказала тёща Ксения:
— Ладно уж, прокормим окаянного…
