Тысяча хороших журавликов

— Уж больно хилый у тебя журавлик, — сказал сосед, почётный старожил.

Ответил ты спокойно:

— Дядя Павлик, уж так я в первый раз его сложил.

Могу согнуть по новой я бумагу, но сгибы прежние останутся навек.

Журавлику, вы думаете, надо, когда ломает крылья человек?

Ты говоришь, но знаешь ли, что небо ломать готово каждого из нас: и серого скучающего Глеба, и Марью, что опять несётся в пляс?

И каждого сворачивать по новой не устают две твёрдые руки: и Марью делают зачем-то вдовой, и оставляют Глеба без щеки.

Мы сгибов этих враз не понимаем, обратно жизнь пытаемся сложить, но время льётся, май летит за маем, и легче вдруг становится нам жить.

И человека так за человеком всё улучшает сгибом небосвод, чтоб тысячу собрать на свете этом и объявить Земле последний год...

— Журавлик мой слабеет, что поделать, — ты говоришь с усталостью простой. Душа — журавль, а бумага — тело. Согни его по новой и открой.